Моди

Моди

Дверь тихонько скрипнула и, выдержав короткую паузу, зашлась в тонком пронзительном звуке. Посетители кафе, давно привыкшие к беспрерывному гаму, не обратили за нее никакого внимания. Ни один не повернул головы.

Новоприбывший, еще молодой, еще привлекательный мужчина в некогда франтоватом, а теперь заметно поношенном вельветовом костюме цвета темного шоколада, по-свойски оглядел собравшихся, с наслаждением втягивая в себя воздух. Незатейливый интерьер был родным для него, винно-табачная атмосфера приятна, большинство лиц знакомо. Здесь собирались его друзья, собутыльники, коллеги по цеху, чьи руки, даже вымытые, продолжали пахнуть краской, придавая «Ротонде» неповторимый, присущей ей одной шарм. Некоторые из них, такие же повесы и бессребреники, как и он, нередко объединялись с целью добыть съестного либо просто гульнуть, тревожа дремлющий город своими стихийно-пьяным кутежом. Были здесь представители богемы - завсегдатаи самых подозрительных притонов Парижа и, пусть число их и невелико, ценители его картин. Вон тот дальний столик, уютно занятый сейчас компанией женщины и трех мужчин, как раз из числа таковых. Женщина – молоденькая, с кокетливым перышком в светлых завитых волосах, хороша, мужчинами верховодит слегка полноватый брюнет, он сидит расслабленно, но элегантно, курит трубку, выпуская кольца дыма, которые обвивают его, не отражаясь в его больших ясных глазах. Двое других, взлохмачено-небрежной внешности, развлекают даму беседой, перебивая друг друга и, время от времени, словно ища одобрения, посматривают на брюнета, который большей частью молчит. Как и остальная публика, компания не обратила на его появление никакого внимания, хотя брюнет, пусть и не подал виду, заметил его сразу же, как только он вошел. «Хм» хмыкнул себе под нос вновь прибывший, бросил еще один взгляд на заинтересовавший его столик, подмигнул, театрально развернулся на каблуках, чуть завалившись на правый бок, и направился обратно, к входной двери. Распахнув ее максимально широко, он обернулся к залу и, с силой дернув рукой, захлопнул входную дверь так размашисто, что пустые бутылки на ближайших столах дружно подпрыгнули, издав слаженный звон. С довольной улыбкой новоприбывший вскинул вверх руки, вскинул голову и громко возвестил:

- Вот и я!

- Моди! Это же Моди! – приветственные возгласы устремились к нему со всех сторон. Он впитывал их, наслаждаясь радостью, с которой в этой людной кафешке встречали его. Однажды, точно также - восторженно и оживленно - его будут встречать владельцы всех без исключения парижских художественных галерей!

Компания за дальним столиком тоже поприветствовала его – брюнет вынул изо рта трубку и поднял ее вверх, склонив голову в сдержанно-дружеский поклон. Двое других мужчин ограничились коротким кивком, женщина, бросив быстрый взгляд, нахмурилась, поджала губы, затем, придав лицу бесстрастное выражение, подарила ему медленный царственный кивок. Новоприбывший расхохотался и направился прямо к ним, на ходу приложившись к бутылке, позаимствованной с одного из попутных столов.

- Вот и я! – когда до компании оставалось не больше трех шагов, вновь возвестил он.

Столик стоял в углу, охваченный стенами с двух сторон. На столике бокалы, пепельницы, почти опустевшая бутылка вина, несколько салфеток, на одной из которых, углем, было что-то изображено. Свободного места за столиком не было, и, судя по виду сидящих за ним, двигаться ради вновь прибывшего желания у них нет. Его ничуть не смутил этот факт. Допив остаток вина из взятой взаймы бутылки и удостоверившись, что она пуста, он сослал ее под какой-то стол. Размашистой походкой добрался до компании, подхватил женщину с перышком на руки, освободил себе стул, занял его, водрузив барышню на свои колени. В ответ на ее неубедительную попытку освободиться, он приподнял правую бровь и с улыбкой опытного сердцееда промурлыкал еще раз:

- Это я!

Брюнет молчит, не сводя с пары сдержанно-заинтересованый взгляд. Двое других мужчин дернулись, но, видя, что их товарищ не торопиться бросаться даме на помощь, тоже решили промолчать.

- А это я! – рассерженный женский голос рассек воздух ударом меча.

Первоначальная растерянность, вызванная внезапным появлением и последующей бравадой улыбчатого нахала, прошла, и неубедительная попытка освободиться сменилась бурным протестом. Барышня выскользнула из его рук, схватила со стола бутылку и быстрым движением выплеснула остатки содержимого ему в лицо.

- И я никому не позволю так обращаться со мной! Слышишь меня, Модильяни?

Ее личико полыхнуло гневом, краска залила щеки, подчеркнув прелесть свежей юной кожи. Волосы разметались по щекам, в уголке рта блестела капелька слюны. Он улыбался, рассматривая, вновь освежая в памяти пленительные черты ее лица. Розовые капли стекали по щекам вниз, пачкая шейный платок, он игнорировал их, водя по ней взглядом, как кистью, словно изучая, куда наложить следующий мазок. Барышня покраснела гуще, фыркнула, топнула ногой, из-за чего перышко перекосилось, съехав вниз, а кружева, щедрой россыпью украшавшие перед ее платья, колыхнулись волной, и, порывисто развернувшись, устремилась к двери. В этот раз ее терпению пришел конец. К черту его обворожительную улыбку, ласковый голос и манящий блеск глаз! Эта магия, которую он источал и перед которой никто не мог устоять, не сей раз не затмит его невыносимый, невозможный, отвратительно безответственный и безответственно пренебрежительный нрав. Не в этот раз. Не после того, как, потратив уйму сил на обхаживание приехавшего из Америки богача-плантатора, которого ей удалось заинтересовать картинами Моди, и организацию ужина, где она планировала познакомить их, она так и не дождалась, чтобы этот гордец, этот художнишка, у которого за душой не было ни гроша, явился на него! Подумать только, ведь все было сделано, она уже обо все договорилась, ему нужно было только прийти! Ужин был назначен на вторник, 3-е число. Сегодня 5-е, только месяц на календаре другой. Он немного задержался, по какой-то очередной крайне важной причине не найдя возможности ни прийти, ни предупредить. И вот, наконец, месяц и 2 дня спустя, в течение которых никто, даже эти его так называемые друзья, не могли сказать, где его искать, он явился, безмятежно улыбаясь, и, как это у него заведено, даже не подумал ничего объяснить. Пусть катится ко всем чертям! Ей надоело его прощать!