Мое персональное Лихо

Часть 1. Не буди Лихо. Глава 2

Глава 2

Вам случалось жалеть о своих словах? Я это делаю на следующий день, когда, проснувшись из-за чьего-то настойчивого желания посетить мое бедное жилище, вновь обнаруживаю на пороге Юльку. В дурацкой юбке с рюшами и с нелепой лентой в волосах. Хорошо хоть пальто не забыла надеть – с нее станется гулять питерской осенью в одном свитере. Никаких красных помад и черных стрелок. Максимальная естественность. Милая девочка, которая могла бы понравиться моей маме.

Глупо скрывать: такую Лиховерцеву я не люблю еще больше. Вчерашняя, несмотря на все свои недостатки, никогда не плачет. Эта же Юлька, что стоит сейчас передо мной, казалось, просто обязана была это сделать в стенах моей многое повидавшей квартиры.

– Проходи, – я вздыхаю, даже не делая попыток протянуть руки к явно тяжелым пакетам, которые зачем-то пытается впихнуть в мою прихожую Лиховерцева. Судя по тому, как блестят ее глаза, она обижается. Еще одно преимущество вчерашней Юльки – та не умеет не только плакать, но и обижаться. Вместе с тем пыхтящая, как паровозик из Ромашкино, Юля не смела в своем обличье девочки-ромашки произнести даже слово «Козел». Если, конечно, не имела в виду рогатого мужа козы, изображенного на лужайке в безобидной детской книжице. Так вот, обозвать меня каким-нибудь нехорошим словом сегодняшняя Юлька не может, а потому молча тащит свои пакеты на кухню, затем долго шелестит ими, пока я дремлю под одеялом, и только потом подает голос: «Ромка, яичницу будешь?». Я лениво улыбаюсь и даже не думаю отвечать согласием, прекрасно зная: когда Юля в рюшах, она в любом случае, даже сопя от негодования, приготовит мне яичницу. Причем именно такую, как я люблю: три яйца, максимум ветчины, поменьше помидоров и, судя по грохоту на кухне и выдвигающимся ящикам буфета, даже с шампиньонами.

И… кто бы сомневался в моей правоте! Самое приятное, что яичницу Лиховерцева приносит мне в постель, заботливо взбивает подушки и участливо интересуется:

– Как твое самочувствие? Я там апельсинов принесла, грейпфрут, не морщься так, он полезен. Яблоки, груши. Поесть купила, сейчас поставила курицу размораживаться, бульон при болезни – самое лучшее лекарство. Кстати, насчет лекарств. Забежала в аптеку. Купила пару таблеток, сейчас напишу, что и когда принимать. Тебе рецепт лучше на холодильник повесить или на подоконнике оставить? Ладно, ешь, а то и так негорячим принесла, чтобы горло не заболело.

Стыдно сказать, мне все это льстит. Немного, самую малость. Но то, как она смотрит на меня, ужасно раздражает, и кусок не лезет в горло.

– Что? – грубо, но она словно не замечает. Господи, ну прекрати ты на меня так смотреть, при этом еще и улыбаться, будто полоумная влюбленная.

– Amantes amentes, – вторит моим мыслям Юля. Влюбленные безумны. А Юлька особенно. Даже невлюбленная, ей просто хочется этого. Не живется ей иначе спокойно, не пишется. Вот и смотрит так заботливо, просто Мать Тереза. – Ты кушай, кушай.

Поешь тут спокойно, когда это чудо уже забралось на подоконник. Просто божий одуванчик, подуешь – улетит. Эх, если бы оно так было. В такие дни она мне не кажется красивой. Только слегка симпатичной, и то, с большой натяжкой. Летом, комплектом к своим рюшам, она еще носит туфли с огромным количеством завязочек, похожие на пуанты. И это вызывает сочувствие. Это не всякий знает, а я не стремлюсь свое знание афишировать, но в восемь лет у Юльки оборвалась намечающаяся балетная карьера. Из нелепой аварии Лиховерцева вышла живой, но с повреждением таза и навсегда закрытой дверью в большой балет. Она до сих пор переживает. Я знаю это, поэтому эта сторона ее жизни навсегда защищена от моих подколок.

– Эй... ты, кажется, собиралась куриный бульон ставить. Я бы от него не отказался, болезнь, понимаешь ли. – Для надежности и вызывания большей жалости пару раз кашляю: один раз притворно, два – по-настоящему.

Ну и разве были сомнения – Юлька срывается с места и бросается на кухню со словами:

– Ах да, конечно. Я – балда. – И вот уже что-то грохочет, шипит, закипает.

Такой Лиховерцевой можно крутить, как хочешь, даже отвлекать от ее ценного ноутбука, главное выглядеть достаточно несчастненьким и не иметь вокруг соперников за право на внимание. Иначе вместо опекаемого внезапно окажешься лодырем, который прохлаждается, когда другим плохо. Слава Богу, в данный момент ситуация полностью в мою пользу – грипп придает мне значимости, как шрам над глазом, по постоянным Юлиным заверениям, мужественности, а на территории квартиры никого кроме меня, требующего неусыпной заботы, не наблюдалось. Даже кот Тимка, которого Юлька то ласкала, то шпыняла, где-то гулял сам по себе.

Бульон и впрямь отрада для больной головы, желудка и сердца. Особо для последнего, поскольку я ощущаю себя, как разомлевший кот, которого подобрали на улице, обогрели, а он-то, старый дурак, уже совсем и забыл, что это значит, когда о тебе кто-то заботится. Моя голова уютно покоится у Юльки на коленях, Лиховерцева перебирает мои волосы. Как бы не заснуть и не замурлыкать! И если второе мне все-таки удается, то не уснуть оказывается делом непосильным. Кроме того, с закрытыми глазами я не вижу сияющий, как у только что купленного щенка взгляд, что меня радует. О том, какое раздражающее действие он на меня оказывал, я уже упоминал. И одна из причин – порой она также смотрит на меня в университете. Однокурсницы понимающе вздыхают, однокурсники ухмыляются. «Мы не пара» – регулярно повторяю я, но никто в это не верит, даже если уже на следующий день Юлька кидается в меня учебниками и кричит: «Козел». Мол, милые бранятся…