Моей добрейшей и прекраснейшей.

Моей добрейшей и прекраснейшей.

Моей добрейшей и прекраснейшей.

1.

Год 1291. Флоренция. Ранняя Осень. Полдень.

Дуранте дельи Алигьери сидел неподвижно. Он смотрел на массивный высокий сундук с книгами перед собой. Прислонён вплотную к стене. Сундук, работы известного флорентийского мастера, вот уже два года находился в его каморке, называемой кабинетом, и приковывал к себе взгляды, вызывая всеобщее восхищение. Данте, однако, сундук достался за бесценок. Почти даром. У поэта даже появилась некая гордость за то, что именно он является владельцем этой изящной вещицы.

Поэт был очень возбуждён прошлой беседой с неким человеком.

Порой на мгновение он приходил в себя и возвращался в реальность. Затем машинально любовался крышкой сундука, поглаживая рукой выпуклый вырезанный рисунок.

В последнее время Алигьери стал плохо видеть. Зрение ему изменяло. Он протянул левую руку над письменным столом и разгладил правой рукой складки добротного сукна на рукаве платья. Болезненно отдавалось в суставах.

Он с великим трудом перечитал написанное. Отметил, что не дописана ещё одна окончательная строка, в коей вероятно и заключался весь смысл. Даже возможно целых две. Концовка написанного ему не понравилась. Он резко подчеркнул пером строчку дважды... и, вновь задумался, глядя на потёртые от времени кожаные корешки массивных старинных книг, уложенных в ряд в сундуке. Из этих книг он вытаскивал по одной и складывал стопкой перед собой. Сундук был раскрыт. На внутренней стороне крышки сундука также присутствовали полочки, заложенные сейчас книгами, но, когда крышка сундука была закрыта, сундук служил поэту кроватью, на коей он имел обыкновение отдыхать и спать в часы досуга.

Я видел, как глубоко состраданье

Запечатлел ваш милосердный лик,

Когда, смущенный, долу я поник

Во власти скорбного воспоминанья.

И понял я, что грустное мечтанье

Не чуждо вам, но был мой страх велик,

Что выдадут глаза то, что привык

Скрывать в моем печальном состоянье.

Я вас бежал, о госпожа младая,

И был слезами увлажнен мой взор.

Глубины сердца образ ваш смутил.

Тут голос внутренний проговорил....

Какая-то неуловимая незаконченность образа не давала ему покоя. Он вскочил с табурета. Стоя подперев подбородок кулаком, наклонив голову вниз и устремляя взгляд в пол, прошёлся по своей малюсенькой каморке от дверей к единственному окну.

Рисунок ангела на столе напомнил ему вчерашних посетителей и вчерашние строки вылившиеся посредством Амора из самого сердца:

Явилась мне в часы уединенья

Покинувшая скорбный мир земной.

Она причастна участи иной

Там, где Мария, в небесах смиренья.

Данте взялся за перо и раскрыв вчерашние строчки приписал в комментариях: "В тот день, когда исполнился год с тех пор, когда моя госпожа стала гражданкой вечной жизни, я сидел, вспоминая о ней, и рисовал ангела на табличках".

И тут у него заныло сердце. Дыхание прервалось. Он начал задыхаться.

Явилась мне в часы уединенья -

Ее Амор оплакивал со мной.

Вы видели рисунок быстрый мой,

Склонились у ее изображенья.

Амора слыша в сердце проявленья,

Она предстала в памяти живой.

"Идите!" - говорил Амор порой

Печальным вздохам, полным нетерпенья.

Так вздохи, оставляя скорбный свод

Моей груди, вновь слезы порождали.

И те, что, ей хваления слагая,

Измученное сердце покидали,

Твердили мне: "Сегодня минул год,

Как ты на небе, о душа благая".

Он выронил из рук перо и буквально дополз до сундука, хлопнул крышкой и приподнялся на коленях, чтобы рухнуть на сундук ничком. Что происходило потом, когда очнулся, он не помнил. Помнил лишь какие-то уродливые лица ростовщиков и менял. Их чересчур вежливые голоса. После этого Данте овладело невероятное беспокойство. В нервном приступе он выскочил на улицу и очутился в узком переулке, зажатым между домами. Хорошо и сам не понимая, как и почему он здесь. Переулок вывел к дому перед самой площадью.

Образ Беатриче явно возник перед ним в воздухе. Она, казалось, с каким-то облегчением вздохнула, опустила глаза и отвернулась.

Данте увидел перед собой незнакомого человека, закутанного наглухо в плащ с капюшоном, как францисканец. Монах стоял на улице перед рыночной площадью около входа в сад.

- Это я вас попросил придти сюда,-начал незнакомец доброжелательно.