Молнии Великого Се

Шкура оборотня. Часть 4

Когда закончилась ожесточенная перебранка по поводу срочности отправления и целесообразности использования вертолета в этой поездке, в которой помимо Вадика участвовали Вим и Глеб, и шум мотора стих вдалеке, Птица вернулась к работе.

Магическое число двенадцать вернуло ее к вроде бы никогда не существовавшей гипотезе, которую, тем не менее, с упорством обреченного продолжал разрабатывать изгнанный,  отринутый и оклеветанный  Олег. Его не интересовали боги или асуры, он использовал методологию практической фольклористики, этнографии и теоретического музыкознания, опирался на свое чутье, а теперь и на огромный накопленный материал.

Дело в том, что по какой-то странной закономерности количество слогов в любой из Сольсуранских песен, если убрать все охи, ахи и прочие междометия, равнялось двенадцати, что соответствовало количеству сольсуранских народов. При этом в тонической поэзии членение строфы на безударные и ударные слоги осуществлялось по формуле 4.2.4, что, составляя в сумме те же двенадцать, отражало базировавшуюся на здешнем мифе творения местную иерархию. Четыре старших народа — Огонь, Могучий Утес, Ураган, Вода, три средних — Трава, Земля, Река и пять младших, ведущих происхождение от самых распространенных в стране животных — зенебоков, табурлыков, летающих ящеров, козергов и косуляк. Причем ударные слоги в идеально-симметричной строфе соответствовали Траве и Зенебокам — основе экономики Сольсурана. Более того, количество неповторяющихся музыкальных строк в песенной строфе, а также цезура в силлабическом стихе четко указывали место каждого рода в межродовой иерархии.

В своей прошлой, еще университетской жизни Олег высказал предположение о том, что иерархичность родов сольсуранского племенного союза, закрепленная в музыкально-поэтическом наследии, является ключом к потайной части Предания. Птица честно пыталась применить все предложенные Олегом варианты к расшифровке свитков, используя мыслимые и немыслимые методы математического анализа. Однако ее изыскания в данном направлении никак не давали результатов. Прав был Олег. Часть, отданную простым людям, следует искать у них в домах, в их песнях, обычаях. Возможно, и это нередко случается у народов устной традиции, это наследие уже безвозвратно утрачено.

Тем не менее, эта гипотеза казалась ей куда более здравой, нежели высокопарные рассуждения Глеба и горячечные видения Вадика, который, будучи натурой в высшей степени увлеченной и увлекающейся, привык валить в одну кучу вещи не очень совместимые. Не случайно, по версии Олега, а после недавних событий она была как никогда склонна ему верить, именно его догадка, которой заинтересовались змееносцы, и сыграла роковую роль в его судьбе и едва не стоила ему жизни.

Олег стал мудрее и последние три года упорно держался в тени. Но на его старые грабли теперь собирался наступить Вадик. Увлеченный своей идеей, почти по-детски открытый и непосредственный любитель сфинксов и асуров спешил поделиться пока призрачными результатами изысканий с каждым встречным и поперечным, не делая исключения и для нынешних хозяев царского дворца.

Хотя князь Ниак и его красавец-сын приятно поражали вестников своей широкой образованностью и острым умом, в дебрях нагроможденных Вадиком культурологических хитросплетений, они вряд ли разбирались. Стоит ли удивляться. Упорного исследователя и его товарищи со станции понимали с трудом. Недопонимание, как известно, рождает слухи. И каждый слышит именно то, что хочется ему. История со скрижалью и тот прискорбный факт, что Глеб, как его ни просил Арсеньев, а может быть именно поэтому, так и не потрудился ее вернуть жрецам, неизбежно наводила на мысли, что вестникам известно гораздо больше, чем они потрудились сказать. И если изыскать возможность и до этих вестников добраться!..

 Надвигавшаяся ночь постепенно похищала у травяного леса краски. В свете вечерней зари торчащие верхушки многолетней травы напоминали утыканную иглами подстилку йога. За окном послышался шорох и невнятная возня. Птица выглянула в окно. В темноте мелькнула нечеткая четвероногая тень и исчезла в траве. Кажется, один из карликовых мурлакотамов, которых прикармливала Лика, или храбрый кавучонок Фенька, обычно ночевавший в ангаре. Хотя щит был сконструирован таким образом, чтобы без ведома обитателей станции и мышь не прошмыгнула, в такой густонаселенной всякой дичью земле, как Сольсуран, некоторые настройки пришлось изменить. Мохнатые и пернатые аборигены травяных лесов, следуя по своим вековечным тропам, создавали неисчислимые помехи.

Птица улыбнулась, вспомнив, что у Феньки и его приятелей из семейства кошачьих появился серьезный конкурент в борьбе за внимание Лики. Пару дней назад княжьи ловчие привезли на станцию взрослого самца горного кота роу-су, самого крупного и опасного хищника травяных лесов, свирепостью и коварством превосходящего даже своего извечного врага — пещерного табурлыка. Синеглаз самолично поймал его живьем, взамен упущенного во время той неудачной охоты, как знак доброты намерений и раскаяния за свое недостойное поведение на том злополучном пиру. И Лика до самого отлета дневала и ночевала в примыкающем к зданию станции специально оборудованном для таких случаев вольере.

Хотя уже первые замеры показали, что клыки роу-су без труда перемалывают берцовые кости, а одного удара его лапы хватит, чтобы размозжить череп взрослого человека, Лика забавлялась с хищником, как с домашним котом: гладила по шерстке, чесала за ушком. Горный кот, понятное дело, млел, а у Птицы душа уходила в пятки от страха за сестру. Отправляясь на орбиту, Лика очень переживала, что зверю придется лишних две недели провести в неволе, и даже порывалась взять его с собой. Птица знала, что если бы на этой планете водился тираннозавр рекс, Лика и его бы пыталась приручить.

Птица обещала сестре присматривать за ее опасным питомцем первые дни, пока тот не обвыкнется, и теперь, вспомнив об обещании, накинула куртку и спустилась вниз.