Молодая кафедра.

Молодая кафедра.

Молодая кафедра.

Звали его Максим Лагунин, и работал он преподавателем - в старинном университете лекции читал, хотя не был сам ни профессором, ни даже доцентом. Не имел он никакой ученой степени, а был простым, обычным инженером. Младшим научным сотрудником.

При старой кафедре, когда Максим увлеченно занимался лабораторными работами со студентами и наивно помышлял об аспирантуре, этот курс лекций - базовый - читал старичок-профессор Арзамасцев, еще из «старой гвардии шестидесятых», по выражению и. о. доцента Мухина. Видевший живого Королева.

Это был человек-легенда. Читал он, будто чудо творил. Будто шутя, но о мудреном. Лекции его заканчивались, по давней университетской традиции, аплодисментами. Потом он помер, и курс стал читать Валера Акулов — рано седеющий гений. Читал строго. Ему уже не аплодировали — возможно, студент изменился, а возможно, не хватало академической легкости. Потом ему предложили работу достойно оплачиваемую, и он с наукой попрощался. Поскольку студенты шли, и лекции кто-то читать был должен, Томка Красикова, ученый секретарь кафедры, дала нагрузку Максиму. А увлекательные лабораторные занятия к тому времени уже и прекратились — вместо дремучей, теряющейся во мраке закоулков со следами старых и хитрых опытов, и пугающей непонятными приборами и проводами комнаты, силами ректората и Алика с югов было создано отличное кафе-лагман. И с самсой тоже.

Максим пользовался и конспектами профессора Арзамасцева и конспектами Валеры Акулова, но все-таки читал по-своему. Курс он упростил до минимума, сообразуясь с прагматично-однополярным интеллектом современного студента.

Он отлично помнил, как читал Арзамасцев — это можно было сравнить с небрежным джазом старого мастера, когда аккорды, казалось бы, сотканные из диссонансов, удивительным образом сливались в гармонию. Математика, описывающая переходы в процессах, лилась с кончика его мелка просто и была по-детски доступна.

Аудитория и слушала его, как дети слушают сказку, и сама казалась космически сказочной.

Помнил он и лекции Валеры — он частенько на них присутствовал.

Если Арзамасцев был «джаз», то Валера был тайной молитвой колдуна.

Осколки математики, как сакральные символы, разлетались по плоскости доски и только усиливали тайну и непонятность медленного, гипнотического голоса.

И аудитория, делающаяся к концу пары выжатой, как лимон, походила уже не на космическое братство, а на закрытую секту адептов высшего образования.

Ничего не понявших, но вкусивших.

Максим читал лекции просто.

Курс приходилось урезать, потому что, оказывается, надо было растолковывать будущим магистрам начальные физику и математику, те, что тестируют в школах, а еще довольно подробно рассказывать об их будущей специальности, поскольку никто толком не знал, куда и зачем он поступил. И где это потом потребуется.

Да и внешность у Максима была простая, не «профессорская».

Был он невысок, худоват и неважно стрижен. Стригся он сам, зажимая меж указательным и средним пальцами прядь и срезая ее канцелярскими ножницами.

С такой внешностью и зарплатой, а получал он, примерно, как скромная уборщица в банке или чуть ниже, был он холост и не очень и надеялся. Девушка одна ему нравилась — Брусницына Ирина. Она работала в этом же университете — что-то преподавала совершенно диким иностранным студентам. Кажется, язык.

Но она была «леди», а Максим жил в избушке. Это вот как получилось.

Родители Максима очень рано ушли из жизни, и Максим остался с младшим братцем Васечкой, заменяя ему и папу и маму.

Братец Васечка требовал постоянных вложений капитала. Инвестиций в будущее, так сказать.

- Где моя потребительская корзина? С кем мне дружить без нормальных карманных денег? У всех нормальный «прикид», у всех «новьё», а я - «лох»! А ты — стрекоза! Сам пользуйся таким смартфоном!

И Васечка с гневом запирался в комнате и не отвечал. И даже не выходил к ужину.

А ужинали братья лапшой с куриными потрошками.

И Максим не знал: что тут ответишь, и что делать?

Потому что от бедности лекарств нет.

Острое ощущение собственной ущербности мешало готовиться к лекциям, и Максим подумал, подумал и оставил большую родительскую квартиру братцу Васечке, вкупе с небольшой пенсией, а сам переселился в ветхий деревянный домик на окраине, почти что за городской чертой, доставшийся им в наследство от бабушки.

Домик был гнилой, пахнущий «жильем», земли у домика было мало, зато была банька и спокойствие — а это в научной работе первое дело.

Но приглашать в гниющий домик с банькой «леди» Ирину было бы неправильно.

Как-то не то. Непедагогично, что ли.

Наступали праздники, и как раз сегодня кафедра собиралась посидеть, отметить, поговорить о делах и вообще. Кто хочет — выпить.

Прибыли и гости — бывшие сотрудники. Они теперь были людьми важными, с окладами и холеные, прямо, не узнать, и всех это очень веселило и внушало гордость.

Максим сидел с группой мужчин в углу, смотрел, как Томка Красикова руководит у сдвинутых столов расстановкой салатов и пирожков из кафе, и слушал разговор Валеры Акулова и Саши Мухина.

Мужчин, в предвкушении выпивки, тянуло философствовать.

Саша Мухин, без пяти минут доцент, по характеристике, данной ему покойным профессором Арзамасцевым, «деятель от науки», умильно складывая губы в иронический кукиш, ловко изображал этакого дурочка Сократа и задавал Акулову вопросики.

- Для чего же «они» тратят миллиарды на вооружение? Понятно, что могут, не обеднеют, но для чего? И зачем им это оружие, которое, вроде бы, не против нас, но которое все время вокруг нас?