Монахиня и Оддбол

ЧАСТЬ 14

             Глава 1

   Ах, как же цветисто ругался граф Оддбэй на своего сына после сделанного тем в суде заявления о том, что он влюблён в леди Долорес-Софию и надеется на аннулирование брака супругов Фосбери! Возмущённый лорд Вилей, начавший свой монолог ещё в карете по пути домой и продолжавший его уже в столичном доме Оддбэев, собрал всё - и нарушение заповеди "не возжелай жены ближнего своего", совершённом прямо перед епископом и высоким судом, и как теперь смотреть в глаза его другу лорду Фредерику, и "подсунутую" ему Бригитту, которую Фосбери, оказывается, отправили куда подальше, и многое другое.

   Майкл с подчёркнутым вниманием и даже явным с удовольствием слушал лорда Вилея, и вклинился в монолог отца на рассуждении того про позор, который десятикратно превзойдёт вызванный неудачным первым сватовством Майкла, если ничего у него не получится.

   - Отец, так я не понял, вы опасаетесь что Долорес-София может стать моей женой, или того, что не станет?

   - Что? - осёкся граф, - Да как ты...

   Майкл расплылся в довольной улыбке.

   - Мальчишка!

   Улыбка Майкла стала ещё шире.

   - Уйди с глаз моих!

   Майкл встал, подошёл сзади к сидящему в кресле отцу, коротко обнял его и клюнул-поцеловал в макушку головы. Затем он вышел из комнаты и попросил леди Эстер организовать мужу выпить что-нибудь покрепче, для успокоения нервов.

   Настроение было отличным. То, на что Майкл осторожно надеялся, листая фолианты с церковными уложениями и делая из них выписки, в ходе судебного заседания стало оформляться в нечто более весомое. Он не знал, что именно лорд Фредерик поведал о себе в первый день за закрытыми дверями, но рассчитывал на его искреннее признание и раскаяние, появившееся то ли от присущей тому религиозности, то ли от заразительного воздействия искренности Доры, то ли под угрозой куда худшей перспективы, организованной его бывшей женой. А то и от всего сразу. Вспомнился обрывок афоризма Козьмы Пруткова о делах, которые однажды начав, трудно кончить, где одним из таких дел было "чесать, где чешется". Вот Майкл и надеялся, что для графа Фосбери таким делом будет признательное раскаяние в суде. Кроме того, именно полнота раскаяния с наибольшим шансом убедила бы суд в его искренности по остальным спорным вопросам, ибо уж у кого-кого, а у опытных церковнослужителей, каковыми были члены церковного суда, выслушавшие в своей жизни массу исповедей, не может не быть обострённого чутья на искренность.

   Следующий день в трибунале принёс Майклу немало волнений. Во-первых, граф Оддбэй, принявший с вечера немного больше алкоголя, чем приличествовало, благоухал выдающим этот факт запахом. И когда судья обратился к нему с вопросом о присвоении фамилии Бригитте, не совсем ещё протрезвевший лорд Вилей снабдил суд и всех собравшихся лишней информацией о своём незнании её истинного материнства и о задействовании её в деловом проекте Майкла.

   Во-вторых, Майкл всё же опасался того, как воспримут появление Бригитты граф и графиня Фосбери, о котором он их не предупреждал.

   Заставило его поволноваться и предстоящее выступление Бригитты. Как ни убеждал себя Майкл, что она кажется достаточно сильной и сдержанной, но эмоциональные срывы могут случиться у каждого, тем более в такой обострённой ситуации. Ранее, рассказывая Бригитте о предстоящем заседании церковного трибунала, он был свидетелем всего спектра эмоций на её лице, от некоторого злорадства и до беспокойства о будущем рождённого ею сына. Майклу стоило немалого труда убедить Бригитту постараться обойтись в суде вообще без эмоций. И это, к счастью, почти удалось. Даже когда она явно нарочно наступила на платье леди Элинор и порвала его - и тогда Бригитта внешне не выказала владеющих ею чувств. Майкл всё больше убеждался, что сделал правильный выбор руководителя для своего ресторанного бизнеса. Ну а некоторая стервозность характера мисс Наннери, помноженная на амбициозность, в этом деле может даже оказаться полезной.

   Шокирующее появление в суде дочери плотника и её история могли оставить равнодушным только бесчувственное бревно. Майкл очень надеялся, что судьи церковного трибунала не закоснели до такой степени бесчувствия.

   Во время заключительной речи графа Фосбери волнение Майкла достигло своего апогея. Поэтому когда, наконец, он услышал так нужные ему покаянные слова о сокрытии факта бесплодия перед вступлением в брак, Майкл даже проникся неподдельным уважением к мужеству лорда Фредерика. Ведь после откровенных слов виконта Оддбэя граф не мог не понимать, что собственными словами, вероятно, подписывает приговор своей семье.

   Просьба Доры об аннулировании её брака прозвучала в душе Майкла волшебной музыкой. А её речь в защиту незаконнорожденных детей заставила его восхититься. Откуда у скромной монастырской воспитанницы нашлось столько душевной силы, чтобы словом и делом противостоять церковным законам, которые она находит несправедливыми? "Да, это моя женщина", с гордостью думал Майкл.

   Журналисты столичных газет, интересующиеся нашумевшим в свете "делом Фосбери" в эти дни ходили вокруг здания епископата, как коты вокруг закрытой плошки со сметаной. В своих заметках они описывали людей, которые поднимались по его ступенькам. При этом журналисты останавливались не только на именах тех, кого они узнали, но и на описании их нарядов и видимом настроении. Не обделяли они своим вниманием и неузнанных ими людей, что лишь добавляло загадочности в протекающий судебный процесс для изнывающих от любопытства умов. Так, Бригитта была поименована ими "таинственной незнакомкой в шляпке с вуалью до половины лица", а плотник Бенджамин и его дочь - "грубым простолюдином в сопровождении несчастной девочки-калеки с деревянными ногами".