Монстр

Монстр

Я долго лежу с закрытыми глазами, так, на всякий случай. Лина, конечно, спит, но я всегда перестраховываюсь – нечего мне попадаться на глупостях! Разве дорого стоит немного подождать наверняка? Разве тяжело полежать с закрытыми глазами?..

Я не знаю в чём тут фокус, но каждый раз, когда я открываю глаза в ночи, чтобы вылезти из своего убежища, мне нестерпимо хочется движения: всё тело, уставшее за день от пустого лежания, не может выдержать и пяти лишних минут перестраховки, и начинает зудеть, дёргаться.

Поэтому я лежу с закрытыми глазами. Так надёжнее.

Ну, сколько ещё? По моим ощущениям прошло минуты три, но я знаю – впечатление разума в таких случаях обманчиво, и тело, изнывающее без движения, воспринимает время совсем иначе. Как назло – чешется нос. Потом рука. Потом где-то на голове…

Так, ну хватит с меня!

Я вылезаю из-под кровати одним движением. Моё тело проводит в скрюченном положении весь светлый день, хмарный вечер и часть ночи, зато к своему часу оно наполняется силой, так что из-под кровати я выбираюсь одним усилием.

Так и есть – Лина спит.

–Лина? – я зову её. Негромко, конечно, не стоит орать посреди ночи, стоя призрачной полутёмной фигурой над кроватью семилетней девочки. За такое не похвалят.

Нет движения. Дыхание ровное, спит спокойно, крепко.

–Лина, ты слышишь меня? – эта предосторожность скорее, но я всегда спрашиваю дважды. Был у меня случай, когда девятилетний Карло пытался меня подловить, прочуял, подлец такой, что ночью его комната не пуста, и решил не пугаться, не родителям сказать, а самому устроить охоту на приходящих.

Так и затаился малец. Прикинулся спящим, убедительно прикинулся, и как только воли ему хватило, чтобы в тишине пролежать да не уснуть? Не представляю. Да только когда позвала я его – он не откликнулся. Ну я над его кроватью склонилась, только-только руку потянула к его лбу, а он глаза открывает и мне в лицо фонариком – прятал, зараза, под одеялом, сразу и выключил, да так резво, что любой охотник на нечисть позавидует.

Меня и обожгло немного. До сих пор тень полутёмного полупрозрачного лица пузырит под левым провалом глаза. Но это ничего, а вот как на меня орали! Благо, Карло и сам не ожидал что такое выйдет и реально что-то в ночи увидит, от того и фонарик выпустил, заорал, а я метнулась в темноту, да только от своих спасёшься ли?

Всё видели, всё узнали, перехватили меня тут же, да швырнули под ноги Самому. а там кайся-не кайся, не поможет, сама дура, сама виновата, а толку?

Могли обнаружить, могли увидеть, почти поймали…

И спасло меня в тот день, что это первое моё нарушение, хоть и серьёзное, а за всё моё посмертие всё-таки одно.

–Ещё хоть раз и Ничто! – пообещала мне Темнота, пока я рыдала на холодном полу вечного мрака, – ещё хоть только раз, Махлат…

Там, в других мирах, имя – это признак доверия или дружелюбия, но у нас, низших существ темноты – это строгий окрик. Берегись, Темнота знает твоё имя, а тот, кто ведает имя твоё, тот над тобой и властвует!

Берегусь с тех пор так, как сёстры мои не берегутся.

Но Лина спит. Крепко спит и видит сны. Хорошие сны, конечно же, как и полагается при такой спокойной безлунной ночи. Я касаюсь её лба невесомой рукой, прикрываю свои провалы глаз мороком темноты приходящей – не видеть, не слышать мне сейчас нельзя, надо сосредоточиться на том, что снится этой девочке.

Она видит собаку. Весёлую, безродную, прыгучую. Весело резвится с ней посреди полянки. Очаровательно. То, что нужно. Такое ясное представление, так чётко прорисованы в её сознании и шёрстка, и шершавый язык пса, и его мячик…

Я заберу всё. Смотри, Лина, смотри, как меняется твой сон, как тает в нём безоблачность твоих мечтаний, как падает и ползёт к тебе на брюхе пёс. Он болен, он не встанет больше, так что плачь, девочка, плачь во сне, я это обожаю.

Я здесь за этим.

Смотри, Лина, смотри, как он заглядывает тебе в глаза. Ну-ка, фокус! Попробуй-ка обнять его на прощание. Раз, два, и руки загребают пустоту, а кончики пальцев только мазнули по шёрстке.

Я забираю всё. Я питаюсь светлыми снами. Так делают все мои сёстры. Не от зла, конечно, а от того, что каждый, кто служит и живёт во Тьме, должен нести свой вклад. Нахлебников нигде не любят, и если ты в наших рядах – докажи, что должен тут быть, что достоин быть тут, а не в Ничто.

Если ты слаб, чтобы быть демоном – иди в прислужники. Если ты слаб для прислужника – иди в простой быт, устраивай уют тех, кто выше тебя. Не можешь? Шпионь. Не способен? Тогда собирай по миру кусочки силы, напитывайся энергией, тяни всё хорошее, пропускай через свою суть и тащи в общий котёл Темноты. Тьме нужна сила. Будь полезен ей, и она позволит тебе оставить немного для себя и своего существования.

Я и сёстры специализируемся на снах. В основном на детских – дети часто видят яркие сны, куда чаще, чем взрослые. И ещё легче восстанавливаются, и не надо ждать две-три недели, пока измотанный работой и жизнью взрослый что-то там соберёт в своём подсознании, чтобы нас подпитать!

Сон меняется… за это нужно любить детей! Их разум выводит их из одного печального сна в другой, яркий, счастливый. Теперь в её сне плещет море. Наверное, она была там совсем недавно и память ещё жива – мне, если честно, неинтересно. Мне интересна её радость. Сейчас я её выпью, сейчас я её оскверню.

Ты тонешь, Лина, и море тебя не обнимает. Ты тонешь, и море тащит тебя куда-то к самой черноте. Ты не можешь вдохнуть. Ты паникуешь. Бьёшься. Теряешь силы. Тебя ведёт, ведёт…

Шорох. Не в комнате, а за дверью. Но я научена горечью, я вздрагиваю и замираю до того, как шорох становится различимым.

–Ты же обещал…обещал, что это прекратится! – женский голос шипит за дверью. Она боится разбудить дочь, но она так зла, что мне даже в голову приходит мысль навестить её сон сегодня, навестить сон матери Лины.

Ответа я не слышу, хотя напрягаюсь изо всех сил.