Море Иванки

Глава 1.

- Если я однажды умру, пусть у меня на могиле растут ирисы, - когда Иванка говорила что-нибудь подобное, я терялась, не понимая, шутит она или всерьёз.

  - Ты что, настолько заранее готовишься к смерти?

  - Настоящий католик готовится к ней с детства.

  Иванка была хорошей католической хорватской девушкой из хорошей католической хорватской семьи. У неё даже было хорошее католическое хорватское имя по обычному российскому паспорту: Йоанна Маргарета. Большую часть существа Иванки составляли ноги. Они были воистину прекрасны: длинные, стройные, с крепкими округлыми бёдрами и тонкими, хрупкими на вид щиколотками. Но это только внешне; внутри большую часть Иванки составляла любовь.

  Если вы думаете, что сейчас я примусь рассказывать о пустоголовой наивной девушке, бескорыстно практикующей промискуитет, то вы безнадёжно испорчены нашей литературой. Я собираюсь рассказать об Иванке, а она - совсем другое дело.

  Прежде всего, Иванка коротко стриглась и ходила в "камуфле". Потом, она была спортивной журналисткой, и притом хорошей спортивной журналисткой; дело своё она любила, во время всяческих матчей искренне болела и сама порой гоняла мячик с коллегами после работы. Иванка отлично болтала на нескольких языках, виртуозно играла в карты, умела упиться и не упасть, а, упившись, непременно начинала говорить о больше никогда не существующей стране Югославии, о городах и горах, о высоких плечистых мужчинах с чеканным профилем, неотличимых друг от друга на вид и на голос и ожесточённо друг друга убивающих, и о разных других вещах, болезненно обжигающих душу анемично-худосочного жителя Москвы непривычным для этой души жаром.

  - Иванка, для вас, наверное, будто небо перевернулось.

  - Да нет. Там у нас очень мало бывало жизни без войны. Немного отдохнули и снова стали воевать. В балканском котле всегда кипит. В мирные дни мы росли на рассказах о резне между нашими дедами.

  И всё же Иванке было жаль, что Югославии больше нет, потому что Югославия была её детством, а кто же не любит своё детство и не жалеет о нём?

  Родилась Иванка с горячим морем любви внутри или накопила её там, в Югославии, под жестоким горным солнцем, совершенно неясно. Но оно в ней плескалось по горлышко, било волнами в грудь и подбивало на самые странные вещи. Всё дело в том, что то была любовь к одному конкретному человеку. Только тот человек мог бы утихомирить волны внутри Иванки. И она его искала.

  Кто долго ждёт, тот рад себя обмануть и сказать себе, что дождался. Поэтому Иванка понимала, что нашла своего конкретного человека, несколько десятков раз. Один раз то был синеглазый саратовский немец, весь в наколках готическим шрифтом - изречениях из Святого Писания на латыни. Другой - непримечательный, какой-то совиный на взгляд и тщедушный на тело шулер с московских окраин. Третий - цыган, студент медицинского института; четвёртый - командированный венгр, пытавшийся устроить контракт на импорт немецких швейных машинок. Были ещё бармен, коллега-журналист, кабацкий лабух, профессор востоковедения, владелец трёх продуктовых палаток, чиновник средней руки, подающий надежды скульптор, врач-травматолог, гипсовавший Иванке её длинную стройную ногу после прыжка с движущегося товарняка на насыпь, стовосьмидесятипятисантиметровый футболист Петя, оказавшийся на поверку ещё и восьмиклассником, и иные человеки.

  Иногда наваждение длилось неделю или месяц, и за это время Иванка успевала только три-четыре раза увидеть объект любви вживую и едва перекинуться с ним парой слов. Иногда она крутила с объектом довольно долгий роман. Однажды даже вышла замуж.

  Но каждый раз оказывалось, что перед ней совсем не тот человек, который был нужен её огромной любви внутри. Тогда Иванка заезжала к отцу, брала у него из бара пару-другую бутылок хорошего католического хорватского вина и созывала подруг, чтобы разделить с ними горе, почти такое же огромное, как и любовь в Иванке. После первого бокала она немного танцевала, после второго - пела и жаловалась на начальника, после третьего, наконец, начинала говорить о последнем своём не том человеке, и говорила долго, много бокалов подряд, пока последний бокал вина не изменял её мысли и в её мозгу не начинали расцветать синим и алым воспоминания о детстве на берегу тёплого моря и проснувшейся вечной балканской войне.

  Потом Иванка тёрла лоб и засыпала.

  В один такой раз она наговорилась и заснула, как всегда, а потом проснулась, поглядела на меня и спросила, видела ли я когда-нибудь хорватские горы вблизи, так близко, чтобы различать усики на виноградной лозе в тех самых садах, где вызревает в лиловых гроздьях будущее хорошее католическое хорватское вино, и если нет, то не испытываю ли я, случайно, желания посмотреть на них - на горы, усики, сады и гроздья. Иванка собралась, как делала нередко, посетить родину, но на этот раз решила разделить свою прекрасную бывшую Югославию не с каким-нибудь там объектом, а с подругой.

  И я как-то вдруг почувствовала всем своим существом - про которое трудно сказать, будто что-либо в нём составляет большую часть меня, внутри или снаружи - что никогда не видела хорватских гор. Я взяла отпуск и рюкзак с вещами и села в поезд на соседнее место с Иванкой.