Море Облаков

Часть 1 Глава 4

Я лежал в постели животом вниз, держа в расставленных руках углы одеяла, чувствовал его теплое прикосновение на всем теле, и мне представлялось, что я лечу – теплый утренний воздух обдувает меня, и сам я – Бэтмен, распластавшийся под черным плащом. Ну или на худой конец белка-летяга.

Когда, протирая глаза, я вышел на кухню, там была мама, а на сковороде шкварчали немного смущенные, румяные оладушки.

– Не выспался? – спросила она.

– Выспался. Просто мне понравилось, и я, наверное, хочу еще выспаться, – ответил я и зачем-то открыл холодильник. Потаращившись в него несколько секунд с совершенно пустой головой, я вдруг сообразил, что нужно достать молоко. Полуторалитровая банка была полна еще на три четверти, но вкусное, холодное, белое молоко покоилось под толстым, желтым и вязким блином сливок. Сняв с банки крышку, по отдаленному дуновению я заподозрил, что молоко уже не совсем молоко.

            – Мам, а молоко прокисло?

– Ну ты понюхай.

– Если я понюхаю, и оно в самом деле прокисло, то я не смогу завтракать.

– Ох, какие нежности! – мама улыбнулась и взяла у меня банку.

– Только не перемешивай! – вскричал я, вознеся к ней руку, и она остановила свое уже начинавшееся вращательное движение, в котором намеревалась закружить банку.

– Как скажешь, – сказала она, взглянув на меня так, как это умеют только красивые женщины – она у меня красивая, и сделав внимательный вдох около горлышка банки, добавила: – Хорошее – ешь.

Отточенным движением, не очень быстрым, чтобы не плюхнуть весь блин сливок в кружку, но и не очень медленным, чтобы он не стек туда потихоньку, я наклонил банку, блин отодвинулся назад, и из-под него потекло чистое белое молоко. Немного желтизны все-таки проникло в кружку, но после перемешивания, она растаяла, и я старался о ней не думать. Холодное молоко с горячими творожными оладушками было замечательно.   Наискосок по улице просеменил Петр Данилыч в своих синих штанах с вытянутыми коленками и в белой майке без рукавов. «Что-то он поздно», – подумалось мне. Навстречу ему из дома выпорхнул Мишка, они поздоровались, улыбнулись, и Мишка, дойдя до машины своей подпрыгивающей походкой, сел в нее и куда-то покатил.

Что касается Петра Данилыча, то все было по-прежнему, разве что теперь его руки сгибались на несколько угловых минут больше. «Упрямый», – подумал я, глядя с нежной улыбкой, на то, как он по обыкновению размахивает руками.

            Через полчаса, сидя на полу в комнате и прислонясь к дивану, я поедал жареный арахис, размышляя о том, чем бы заняться, когда стану взрослым. Я выбирал между великим ученым, не очень, может, знаменитым, но великим, между космонавтом, бесстрашно исследующим Вселенную, и путешественником, бесстрашно исследующим Землю. И когда в окне промелькнула чья-то макушка, я вдруг сообразил, что и космонавт, и путешественник могут одновременно быть великими учеными, и что быть просто великим ученым, вероятно, будет скучновато. Вспомнив бородатые угрюмые портреты, висевшие в классной комнате нашей школы, я уверился в этом почти окончательно. Но встав и подойдя к окну, подумал, что может быть эти научные дела были так интересны и увлекательны, что они просто не заметили, как у них отросли бороды?

            Это снова был Петр Данилыч, в правой руке он держал огромный треугольник больше себя, сбитый из тонких реек, а в левой – оранжевый конус, какие ставят на дороге во время ремонта, еще один точно такой же конус стоял позади него шагах в пяти. Треугольником он орудовал как циркулем, и куда-то неуклюже вместе с ним шел. Предвкушая нечто, я выбежал на улицу, на ходу доедая жареный арахис из-между зубов – я доедал его так почти до самого обеда.

            – Что делаешь, Петр Данилыч, – спросил я.

            – Доброе утро, Лев Палыч. Отмеряю вот, пятьсот метров.

            – Зачем?

            – Сорок два раза туда-обратно пробегу – и, считай, марафон, – сказал он улыбнувшись.

             Сделав двести пятьдесят двухметровых шагов и дойдя почти до конца улицы, реечный циркуль без сил повис на плече у Петр Данилыча, тот поставил на землю второй оранжевый конус, и мы не спеша вернулись обратно.

            Дождя не было, и еще со вчера затянутое светло-серыми облаками небо как будто бы собиралось вот-вот проясниться и улыбнуться нам солнцем, но этого не происходило. Пасмурное летнее утро обдувало нас душноватой, ветреной прохладой, и все такое яркое еще позавчера, стало теперь серым и бесцветным, как на черно-белой фотографии. В кино и книгах в такие дни всегда случается что-нибудь плохое или оригинальное, я надеялся на оригинальное, и Петр Данилыч не давал мне усомниться.

Пристроив уставший, то и дело падающий циркуль в гараже, он вынес на лавочку две бутылки кислой воды с лимоном и побежал в своей плавной, семенящей манере, больше такой бег походил на спортивную ходьбу. У дальнего конуса он остановился и с минуту глубоко дышал, ходя вокруг оранжевой фишки. Ко мне подошел Иван Макарыч.