Море Облаков

Часть 2 Глава 2

Первый раз что-то произошло глубокой ночью, наверное, в самом глубоком ее месте. Мы с Мишкой так и не поняли, из-за чего проснулись. Он посмотрел на встревоженного меня одним кривым со сна глазом, как будто это я его разбудил, перевернулся на живот и, рухнув на подушку, снова уснул. Я же, оглядевшись и прислушавшись, замер в  ожидании. Но больше ничего не происходило. Когда ждешь, всегда так, и я снова уснул – незаметно и вопреки своему желанию бодрствовать.

Во второй раз это случилось перед рассветом. Как будто бы гром, но не снаружи, а внутри – в нашей комнате. Мишку в этот раз не пробрало, и он спал, обняв подушку, но я, хоть и был со сна, точно понимал, что с комнатой нашей что-то не так.

Номера у нас были простые, насколько это возможно в таком отеле: две кровати рядом, с каждой стороны тумбочка на изогнутых, кошачьих ножках, море, небо и корабль в деревянной оправе над кроватями, золотистые занавески на высоком окне, бежевое трюмо и стул – один из тех двенадцати – перед ним, плоская тумбочка под плоским телевизором, еще два стула у стены и две двери: в коридор и в ванную. И изящество – во всем: в цвете и отделке стен, в складках штор, в резных спинках кроватей, в хрустальной люстре, в изгибах шей ночников.

Переместившись из кровати в тапочки, я неслышно и медленно пошел по комнате вокруг, прислушиваясь и причувствоваясь. В темноте всё казалось меньше и не так, как вечером при свете. Вдруг занавески вспыхнули белым электрическим светом, и я чуть не подпрыгнул вслед за моим внутренним существом, которое подпрыгнуло точно и зависло там наверху, опускаясь медленно и выдыхая волнительный, полный углекислого газа, воздух. «Так, нужно взять себя в руки», – подумал я и стал продвигаться дальше.

Обойдя комнату, я остановился у окна, прислушался и, не услышав ничего, что хотел, приоткрыл занавеску. Дождь продолжал свой бег, молнии освещали пустую площадь, Вандомскую колонну и балансирующего на ее вершине Наполеона. И тут это случилось снова: глухой, стеклянный грохот сотряс всю комнату, но я не вздрогнул, потому что как будто ожидал этого. Я скорее испугался того, что проснется Мишка, увидит меня и снова подумает, что это моих рук дело.

Грохот и вся его сила исходили из-за стены, на которой висели море, облака и корабль, то есть из соседнего номера. Поразмыслив, я повернулся к окну, поежился от предощущения холодного и мокрого чувства, раздвинул шторы и открыл окно. Влажная прохлада обдала меня, взволновала шторы. Мишка спал.

Было нечто завораживающее в том, чтобы выйти на балкон вот так: в одних трусах, – в темную и разливающуюся ночь. Небо с правой стороны пронзил разряд и через три секунды город сотряс двойной, с эхом, раскат. Я снова посмотрел на Мишку – спит.

Наш крохотный балкончик, на котором вдвоем почти не разместиться, был отделен от соседнего метром пространства и пилястрой на стене. Прикинув свои возможности, я влез на край ограждения, зацепился за барельеф колонны рукой, а потом перешел на него ногами. Тут только я представил, как выгляжу со стороны – как любовник из анекдотов. Поправив зачем-то трусы, я поставил ногу в тапочке на ограждение балкона и застыл. В распахнутом окне, не выходя на мокрый балкон, стояла, закутавшись в занавески, девушка и смотрела всем лицом вперед и вверх: на темное небо и черного Бонапарта в нем.

Она меня не заметила. Думаю, перелезь я тогда к ней на балкон и встань в полный рост, то все равно остался бы незамеченным. Постояв так, обнимая пилястру, и подумав, я не нашел ничего лучше, как спуститься обратно к себе. Я уже намок, и кожа сверху стала холодной, так что влезть снова под одеяло было тепло и уютно.

Девушка не выходила у меня из головы, все мысли мои были о ней, о ее больших неотступных глазах, фигуре, скрытой золотистыми, как у нас, шторами, но красивой – я так думал – мне хотелось, чтобы она была красивая; о растрепанных волосах, о бледном холодном лице и о том, что есть в ней такого, что мне сразу захотелось узнать ее, какая жажда, какое знание? Так я и уснул, а грохота больше не было. Вероятно.

А когда проснулся утром, часов в девять, то был пойман огромным пауком в огромные, хитрые, паутинно-белые сети. И я кричал Мишке, чтобы он помог мне выбраться, пока еще не поздно, пока паук не почувствовал добычу и не приполз по тонким нитям, я кувыркался, ворочался, извивался и тем усугублял положение, обматываясь паутиной с каждым движением во все более непрозрачный и плотный кокон. Руки уже было не отнять от тела, ноги едва двигались, воздуха оставалось все меньше – и Мишкин смех доносился все тише, тише и наконец растаял совсем. Я высунулся из пододеяльника – он одевался и смотрел в окно. И даже не думал помочь мне, а ведь я был на волосок от смерти!

После завтрака мы отправились на станцию Обер красной линии RER, чтобы ехать в Диснейленд. Ехали мы минут тридцать, и в вагоне с нами были всё люди блестящие, покрытые тонкой пленкой кожных выделений, которые совсем не испарялись, а так на ней и оставались – в вагоне было душно, и даже кондиционер не спасал. А сбоку от нас ехал массивный парень, составлявший единый массив с массивным подбородком, и жевал жвачку, и если смотреть на него боковым зрением, то казалось, будто вагон, ты сам и все вокруг подпрыгивает, а челюсть парня совершенно неподвижна.

Иль-де-Франс, омытый дождем, зеленел и пахнул чистотой, а Диснейленд пахнул тюльпанами и недавней, бывшей на них росой. Растрепанные русые облака, чистые после ночного купания, спешили теперь куда-то на север, вероятно, в неведомую никому, кроме них самих и синоптиков, Страну Завтрашних Дождей. Солнце появлялось, накаляя наши тела и одежду, и исчезало, предоставляя нас влажному ветру.