Моя сбывшаяся мечта

Моя сбывшаяся мечта

Иногда мне кажется, что она способна видеть сквозь стены. Разглядывать то, что находится за отражениями в зеркалах, которыми увешана ее комната, читать закрытые книги и путать мысли проходящих мимо людей.

«Бойся своих желаний, они имеют свойство сбываться», - говорила мне Элла, в очередной раз возвращаясь с конца пути, а я смотрел на ее бледное лицо и покрасневшие от бессонницы глаза и думал только о том, как бы хотелось…

Мы держались за руки, когда прыгали с крыши. Летели подобно птицам, цепляясь за небо и занимаясь любовью тоже подобно им – в полете. Элла кричала в моих руках, запрокидывая голову и подставляя лицо солнцу, а я смотрел на ее шею, на то самое нежное место, где бьется под тонкой кожей ниточка быстрого пульса, и думал только о том, как бы хотелось…

В тот последний день я пришел к ней в больницу с бумажными розами. От Эллы пахло каломелью и лесными пожарами, когда она поцеловала меня. Я увидел ее руки, показавшиеся на мгновение из рукавов, и понял, что сегодня она тоже ходила.

— Ты делала это без меня?

Она подняла свои больные глаза и посмотрела ими прямо мне в душу, нырнув глубоко и до дна, так глубоко, как делала всегда, когда была со мной наедине. Раскопала в иле и тине мое сердце, дотронулась до него легким невесомым прикосновением, заставляя его совершить еще один долгий, мучительно долгий толчок.

— Я не могла больше ждать, - проговорила Элла, опуская голову мне на плечо. – Мне было так одиноко на земле без тебя…

Она прерывисто вздохнула, а я слушал ее дыхание и думал только о том, как бы хотелось…

Эллу хоронили ночью. В этих широтах тьма длится по полгода – тягостная, вязкая, обнимающая тебя подобно любовнице – крепко и сильно, и Эллу она обняла так же, чтобы навсегда сделать своей.

Священник что-то говорил, мать Эллы, прижимая к лицу смоченный луковым соком платок, выдавливала из себя слезы, и только я оплакивал ее по-настоящему, ее, мою девочку, умеющую летать. Водил рукой по пустоте, пытаясь нашарить ее пальцы, которые больше никогда не коснутся моих, прикусывал до крови губы, заставляя себя не закричать. Элла, Элла! Почему одних судьба забирает так рано, а другим еще долго не дает счастливого билета в один конец?

В конце церемонии мать Эллы подошла ко мне, заботливо поддерживаемая под руку братом.

— Ты был так добр к моей девочке, Ян, - сказала она, глядя на меня глазами, в которых клубилась злость – еще бы, это ведь я не дал Элле умереть раньше. - Ты был так добр к моей бедной девочке… Приходи на поминки, посидим, поговорим… Элла всегда была рада тебя видеть.

— Спасибо, Ольга Васильевна, но без Эллы мне нечего у вас делать, - сказал я и пошел прочь, не дождавшись ее реакции.

К чему видеть, как одна маска сменяется другой? У меня дома была коллекция таких масок, выражающих все эмоции на свете. Раздражение, недоверие, сарказм – после смерти Эллы я непременно отыщу их все и стану надевать. По одной на каждый оставшийся день, а сколько их у меня еще осталось? Я помню, как мы вместе с ней дурачились, пряча картонные изображения лиц в самые неожиданные места, чтобы потом никогда не найти их. Элла взяла с меня слово никогда не пользоваться этими эмоциями… Что ж, Элла умерла, и я смело могу нарушить данную ей клятву.

Вдоль кладбищенской ограды я шел один. Остальные, сгрудившись стаей ворон вокруг безутешной матери в черном, говорили слова сочувствия и призывали бодриться. Бодриться. Эта сука едва сдерживала радость, наблюдая за тем, как валятся на гроб комья сырой холодной земли  - я видел, как она то и дело опускала лицо, скрывая за двойным подбородком улыбку. Я был способен на убийство у края могилы, видит Бог. И лишь личико Эллы, глядящее на покинутый ей мир с овальной фотографии на кресте, удержало меня от кровопролития.

Самоубийц не хоронят на кладбище – эту истину я знал не понаслышке. Галка, «жирная Галка», не выдержав наших насмешек, выбросилась из окна дома, когда мы учились в седьмом классе. Ее мать заработала инфаркт сразу после смерти дочери, и второй – когда поняла, что кровавую лепешку, в которую превратилась по нашей вине Галка, отпевать и хоронить там, где хоронят убийц и насильников нельзя – грех, большой грех.

Эллу хоронили ночью именно поэтому. Ольга Васильевна устроила истерику – ее дочь никогда не хотела покончить с собой! Это был ужасный жуткий несчастный случай, ее доченька хотела жить, хотела замуж и детей! При этих словах внутри все сжималось, и только сочувственные взгляды, которыми меня окидывали пришедшие на похороны («Бедный мальчик, только поглядите, как он несчастен. А ведь они так любили друг друга!»), останавливали меня, иначе я бы заорал и высказал все то, что я думаю.

Элла, как хорошо, что ты этого не видишь, ты была бы очень огорчена. Закрыв глаза, я остановился на выходе с кладбища, как на пороге между этой жизнью – с ней, и той – без нее, жизнью, в которой не будет ее смеха, ее голоса, ее волос, касающихся моего лица – ничего.

Нет, Элла, нет. Не оставляй меня. Нельзя оставлять тех, кого ты приручила, кого ты приучила к себе. Как же  буду засыпать без тебя. Как же я буду просыпаться без тебя.

Моя рука шарила по пустоте в поисках ее руки, слезы текли ручьем. Привалившись к столбу кладбищенских ворот, я плакал о том, чего больше не вернуть, и понимал, что до моей смерти, момента, который я страстно хотел приблизить, оставалось еще так долго…