Мурлыкать и танцевать

1

Элсбет ненавидела танцы. Любые. Шуршащие платья, кружащиеся пары из тех, кто добровольно никогда не встали бы напротив друг друга. И кулуарные разговоры, возможные между мужчиной и женщиной, не помолвленными и не состоящими в браке, лишь в танце. Иначе — что за вздор! — неприлично. Нельзя иначе. А воспевать ее «перси» в пошлых стихах, пытаясь зачитать их в танце, значит, прилично.

Или прижиматься покрепче, когда момент особенно удачный, шепча о том, как чудно корсет обтягивает осиную талию, как она в нем хороша! Этих вообще хотелось ударить. Каблуком по лощеной наглой физиономии. Корсет — это больно и неудобно. Синяки потом на рёбрах, даже служанки жалеют «юную госпожу». А этим хороша. Не может быть то, что приносит боль, хорошим. Каким бы оно красивым ни выглядело.

Но один танцующий вызывал у Элсбет и того больше праведного негодования, чем все прочие вместе взятые. Было у него с десяток грехов, но главных — ровно три. Граф де Россетти был молод, хорош собой, и очень красиво говорил. Так, что ему прямо-таки хотелось поверить. Но титул графа ему пожаловали за сильный магический дар, а на деле если в нем что и было аристократическое — то по батюшке, и не явно. Проще говоря, прижил его папенька от какой-то служанки, образование дал, кое-каким стартовым капиталом обеспечил, да и забыл бы начисто, не окажись ненужный сын магом.

А раз так, то из средств у него за душою было лишь само имение Россетти, да жалованье, выданное короной придворному магу. Оных магов за последние десять лет, говаривали, штук двадцать и сменилось, а сама Элсбет помнила лишь пятерых, тех, кто к отцу по разным надобностям приезжал. Словом, синеглазому, черноволосому красавчику, Энрико Россетти, очень нужен был источник финансов, который стабилизировал бы его положение при дворе и «отвязал» оное от должности придворного мага. А она, Элсбет, и ее богатое приданое, могли бы этому делу очень помочь.

Но как говорил! Как шептал своим бархатистым баритоном о том, как она обретет рядом с ним долгожданную свободу! Как мечтал о том, что она будет радоваться ему по вечерам. Как обещал свою поддержку в учебе, запрещенной строжайше папенькой! Знал, знал хитрый черный лис, чем ее взять. Не красотой даже. Мало ли красивых мужчин среди высшей аристократии, да еще и средь магов, которым боги отмерили век длиннее, чем у обычных людей?

Нет. Этим вот обещанием свободы. И Элсбет, даже понимая, что сама по себе она мужчин интересует разве что как мать для наследников, все равно высматривала встрепанную черную макушку. Он единственный позволял себе явиться на мероприятие со свободно лежащими волосами, потому что даже так выглядел представительнее, чем большинство присутствующих. И он единственный улыбался так широко и радостно, не пряча за улыбкой двойного дна. Или, быть может, пряча, просто настолько хорошо, что Элсбет ничего не могла рассмотреть.

Папенька всегда говорил, что не женскому уму касаться столь высоких материй, как разнообразие человеческих портретов, медицина или история. Не говоря уже о финансах и политике. Об этом ей не следовало даже упоминать, дабы не пятнать сложные вещи жалкой женской попыткой рассуждать. Откуда уж у отца были настолько устарелые воззрения во времена, когда мужчин и женщин учили магии в одних и тех же заведениях, она не знала, но какие были, с такими и жила.

Тем паче, что среди высшей аристократии весьма престижно было казаться много древнее, чем на самом деле. И правила вводить соответствующие, да. Почему бы не заставить родную дочь носить удушающий корсет, если личный лекарь с сильным даром все равно вылечит последствия на еженедельном обследовании? А от боли, по крайней мере от такой, не очень сильной, зато прилипчивой, словно медовые соты на зубах, никто еще не умирал.

Словом, Элсбет ждала, пока нудная пытка — то есть, простите, ежегодный бал в отчем доме — наконец-то закончится, покорно меняла партнеров для танца, и высматривала черную макушку графа-мага, коий все равно перестанет носить столь высокий титул, стоит ему, как и прочим, потерять должность. Останется в лучшем случае бароном, а потому бесперспективен — так говорил отец.

Но Элсбет порой смотрела в искрящиеся, похожие на бездонное синее море с картины знаменитого Асселини, глаза, и думала, что уж этот-то никогда своего не упустит, и должность мага покинет лишь в том случае, если ее упразднят, или он сам погибнет. Но ему в том конечно никогда бы не призналась. Как и в том, что танца с нахалом ждала куда больше любых иных.