Муза весны

Забравшая

Осень ушла, раскидав шуршащие листья, сквозь которые светили тусклые лучи уходящего солнца, скрыв звёзды за серыми печальными тучами, оросив изголодавшуюся землю дождём. Осень уходила красиво - деревья зажглись красным, а трава желтым, и в лужах отражались огни засыпающего города. Осень уходила красиво - пярмо как мы.

Ворон говорил, что за Прихожей всегда был вечер - лиловые сумерки, светло-синее небо, темная тень травы, стрекотание цикад и белые цветы, скрытые в мокрой листве. Земля еще хранила остатки тепла, а вот по углам затаился холод вечной зимы.

Я не видела вечера - я видела утро. Песнь соловья, первые, еще сонные лучи, прорезающие ночную тьму, бриллианты росинок, запах высохшей травы, полевых цветов и теплого хлеба, черные стрижи на фоне ярко-голубого неба.

В одном мы сходились: это было лето. Это была граница между ночью и днём, надежда и преддверие, сладостное ожидание.

Тут бесконечность обращалась в момент, секунды растягивались на столетия. Мы прожили тысячи жизней - и в то же время всегда и везде оставались собой. Мы исходили бессчетное количество путей и стерли все железные сапоги, сжевали все железные хлеба. Мы открыли все двери, до которых могли дотянуться. Одни были старыми, деревянными, набухшими от сырости, с проросшим мхом и лишайниками, но вели в оранжереи с множеством созвездий, библиотеки с бесконечным множеством этажей и непрочитанных книг, зал из белого мрамора со старым пыльным пианино в центре, на которое мягко опускался дневной свет. Какие-то были богато украшены, из крепкого металла, с витыми ручками, но ведущие в заплесневелый чулан, в котором нет ничего, кроме сырых свитков и черствого хлеба.

Когда мы пришли в сад Мелодии, то увидели, как по-прежнему весело и бодро журчит фонтан, брызгая на светло-розовые цветы, как поют в кронах вековых деревьев невиданные пташки, а дорожки покрыты листьями и лепетками. Сад продолжает жить, даже когда хозяйка навсегда его покинула.

- Надо присмотреть за ним, - сказала я.

- Грустно? - спросил Ворон, - Мелодия-то ушла. Навсегда ушла. Грань отпустила её, хоть и с большой неохотой.

- Немногим удается вырваться, - сказала я, - Иные платят слишком большую цену.

- Так что мы с тобой еще легко отделались, - рассмеялся Ворон, - Ну, не грусти. Хочешь, мы навестим её? Только разговаривать с ней нельзя.

Она шла по пляжу, её белое в горошек платье развевалось, как и её светлые, золотистые волосы, в которые была вплетена заколка в виде ветки. Босые ноги погружались в гальку, сизые волны гладили кромку берега, вторя ветру, резвящемуся вокруг. У скал кричали чайки, вдали мелькал в тумане корабль. На вершине утеса стоял далекий дом, гостеприимно мелькающий огнями, рядом летал воздушный змей и тянулась полоса дыма от костра. Там играла громкая музыка, а здесь был только океан, ветер да чайки.

Она шла навстречу мне, и её лицо было безмятежно. На секунду мне показалось, что она заметила меня, на секунду мне захотелось окликнуть её, но я тут же отбросила эти мысли. От неё пахло сдобой, медом и морской солью. Она прошла дальше и остановилась, повернувшись лицом к океану. Подошла ближе, погрузив ноги в прохладную воду, расставила руки, закрыла глаза и вдохнула полной грудью. Я встала рядом, притворившись, будто мы просто вместе стоим и вместе молчим, как подруги.

- Мари! Мари! Ты тут!

К нам подбежал мальчуган с виду младше неё, с дырками в бриджах на месте коленок и остренькими локтями.

- Я же просила не называть меня так, Мио. Я Мариам.

У неё даже голос повзрослел. Она ушла два месяца назад, но мне показалось, что прошло 10 лет.

- Что такое, Мари? Тебе грустно?

- Нет... Я счастлива.

По щеке скатилась слеза. Соленая, как этот океан.

- Она выбрала море, а ты выбрала тропинки. Если бы она осталась, то была несчастна. Если бы ты последовала за ней, то была бы несчастна уже ты. Очевидно, что это самый лучший исход.

- Я понимаю, но всё равно... - я вытерла слезы, - Почему я так привязалась к ней? Мы были знакомы всего-то несколько недель...

- Тут дело не во времени, просто так получилось, - сказал Ворон, - Бедная Поступь, я бы обнял тебя, но нам нельзя касаться друг друга.

Он вдруг вскочил и побежал куда-то.

- Не оглядывайся! - крикнул он, - сиди здесь.

Я сидела на скамейке, которая вся была в отреньких листьях продолговатой формы, чертила ботинками какие-то рисунки на песке, смешанном с галькой, смотрела на центральную клумбу, залитую солнечным светом. Это вечное лето больше не приносило мне успокоение - оно плавило сердце.

На мою голову осторожно опустился венок. Я почувствовала нежный запах сирени. Ещё в начале я небрежно оборонила, что это мои любимые цветы. Неужели он запомнил?

- Цветы, конечно, не такие яркие, да и половина недозревшие или перезревшие, но надеюсь, это хоть немного утешит тебя, - то ли весело, то ли грустно сказал он.

Да... Цветы были не такие яркие, половина недозревшие или перезревшие, но мне действительно полегчало, я была счастлива, словно глупая маленькая девочка, которую впервые сводили в планетарий.

- Странный ты. Или это я странная? Вроде утешил меня, а вроде ещё хуже стало. Хуже от того, что мне грустно здесь.

Он сел рядом со мной так, чтобы я не видела его лица.

- Тебе... Плохо здесь?

Я не решилась ответить, потому что только сейчас до меня дошло, насколько он одинок. Если я уйду, то кто у него останется? Друзья либо покинули его, либо стали теми, кем лучше не становиться. Родители перестали его навещать, как только сдали его сюда. Для Халатов он безнадежный случай, набор диагнозов в медицинской карте. Днями и ночами он сидел наедине со своими монстрами в тесной Клетке, вцепившись руками в прутья решетки и глядя на лоскут неба, опасаясь, что если отведет взор, то всё исчезнет. А потом монстры ушли, как ушел и страх, и наступила тишина, стирающая границу между выдумкой и реальностью, ним и остальным миром. Его спасением и отдушиной стала ледяная пустыня, и та вскоре исчезла. А потом пришла я, веселая болтушка-хохотушка, которая все время несла какую-то бессвязную чушь и растормошила его. Болтушка, которая делилась с ним приятными снами, разбавляя вереницу кошмаров.