Мышь под веником

Карусель

  Не знаю, кто придумал "американские горки", но в них он очень удачно отобразил суть земного бытия. В жизни тоже так: сначала — плавное движение, набор оборотов, ускоряющийся подъём, потом — резкий обрыв, потеря точек опоры, страх, забивающий дух, и леденящий душу полёт в пропасть. Вот только железный аттракцион оберегал от падения вниз, а в жизни его избежать не всегда удавалось. 

  Точно так произошло и со мной. Познакомившись с дядюшкой Ау, я, образно говоря, села в эту чёртову карусель, кататься на которой вовсе не намеревалась. Но постепенно она меня увлекла, плавно покачиваясь и ускоряясь; и, забыв об осторожности, я вошла в раж: полностью доверилась ей и отдалась чувствам — чарующим, сумасшедшим, почти неземным, захватывающим дух и пленяющим душу. И я стремглав полетела вверх, позабыв обо всём, стремясь лишь достичь апогея. И достигла его — минувшая ночь была кульминацией отношений. А вот сегодня последовал резкий спуск. Даже не спуск, а кое-что пострашнее. Меня просто вытолкнули из карусели на полном ходу, наблюдая за тем, как я шмякнусь о землю. И я рухнула на неё, словно бревно, гулко грохнувшись пустым котелком, разносящим по округе эхо. Забилось дыхание, потемнело в глазах, по венам разнеслось жгучее онемение сердца... Смогу ли я выжить после всего? Или же мой удел — остаться навсегда инвалидом? 

  Впрочем, инвалидом я и так была. С рождения. Видимо, когда создавались мои мозги, природа решила прерваться на кофе, и в результате я жила с пустым черепком. Иначе как объяснить тот факт, что я опять сунула нос в мышеловку? Ведь обещала же не верить мужчинам! Так почему же не сдержала слово? И кто мне после этого виноват?

  Хотя виновных я не искала. На меня снизошло какое-то оцепенение, я и погрузилась в прострацию — некое безликое состояние без мыслей, без дыхания, без чувств. Я не помнила, как рабочий день завершился, не осознавала, как добралась домой, не отдавала отчёта, как стало темнеть. Помню лишь, что сидела в мягком кресле в гостиной и, откинувшись на его спинку, буравила глазами потолок. И старалась ни о чём не думать. Ведь какой в этом толк? Всё равно уже всё случилось. Так что же изменится, если я буду морально себя заедать?

  В прихожей раздался звонок, и я заставила своё бренное тело подняться. Вытолкала к дверям, вынудила открыть их. И в ту же минуту мне под нос подъехал букет, а чьи-то крепкие руки, подхватив меня, закружили, как лягушонка. Чёрт возьми, опять карусель? Меня стошнит, однозначно!

  — Привет, моя радость! Как я скучал! Весь день не переставал о тебе думать!

  Тихий мягкий голос дядюшки Ау до дрожи пленительно поласкал слух, обоняние искусилось ароматом нероли и базилика, и на минуту затуманились мозги, унося меня за пределы реальности. Он думал? Обо мне? Интересно, как? Как об ещё одной овце, которую соблазнил? 

  — Поставь меня на место! — как мне показалось, сурово шепнула я, хотя тыкающие в лицо цветы превратили эту тираду в ласковый лепет.

  — Не бойся, не уроню. Этот груз для меня слишком ценен.

  Ну, ещё бы! Таких дур, как я, — по пальцам перечесть. На них держится мир. Их беречь надо!

  — И всё-таки отпусти. Мне не по себе, что тискаешь меня на пороге.

  — Тогда давай зайдём внутрь, и я потискаю тебя за дверью.

  В глазах Энджелла горела интрига, подкрашенная пленительным озорством — лёгким, жизнерадостным, добрым, — а в самой его глубине вспыхивал жаркий огонь, очень похожий на искренность чувств. Ну, как он умел так изображать то, чего не было на самом деле? Непревзойдённый актёр! Просто гениально притворялся!

  — Я хочу задать тебе вопрос, — проронила я, чувствуя разливающийся в душе едкий холод. — Поэтому давай просто войдём и поговорим, как нормальные люди.

  — "Как нормальные"? — тут же уцепился за словосочетание он. — А по-твоему, обнимать любимую девушку — ненормально?

  По-моему, нагло лгать ей и водить за нос — просто зверство. И корчить из себя влюблённого мачо — более чем нехорошо. Тем более когда уже своего добился: выиграл своё долбанное пари.

  — Прошу тебя! — шепнула я ещё тише, настаивая на своей просьбе.

  — Ну, хорошо, хорошо. 

  Он опустил меня на ноги, пошёл следом и, войдя в дом, послушно уселся на указанный мной диван. При этом, — я видела по глазам, — воспринимал всё, как забаву, как некую блажь с моей стороны, которой был готов подчиняться. Какая мерзость! До каких пор он будет играть свою подлую роль?

  — Итак, я само внимание, Стейси. Что ты хотела спросить? Давай поскорее закончим с этим и сходим в какой-нибудь ресторан. Я ужасно голоден, и, думаю, ты тоже.

  Нет. Человек не хочет есть, когда он болен. А я была больна. Очень. Щёки мои горели, как от повышенной температуры, глаза судорожно блестели, а телом  забавлялась нервная дрожь. Что-то неумолимо сжимало мне душу, и, стоило лишь взглянуть на своего гостя, как мне становилось трудно дышать. О, небо, помоги мне! Дай сил достойно выдержать эту пытку!

  — Ресторан подождёт, а вот я — вряд ли. 

  Слова срывались с моих губ машинально, почти неосознанно и не достигая души, и я ловила себя на том, что готова городить всякую чушь, лишь бы оттянуть злосчастный момент — момент признания правды этим мужчиной. Следуя этому, молча потянулась к журнальному столику, желая положить цветы, но неожиданно покачнулась, едва не упав. 

  — Мышка, ты чего?

  Краем глаза я успела заметить, как Энджелл вскочил с дивана с твёрдым намерением броситься ко мне, и, желая это пресечь, выставила руку, грозно выпалив: