На Стриде

1. НА СТРИДЕ

НА СТРИДЕ
Гертруда Атертон

Уэйгалл, человек с континентальными привычками и отстранёнными манерами, быстро устал от охоты на куропаток. Подпирая спиной распухшую от влаги ограду, пока работники усадьбы загоняли птиц длинными шестами в сторону охотников, он чувствовал себя пародией на своих предков, азартно бороздивших в поисках достойной выстрела дичи леса и пустоши Йоркшира в окрестностях Уэст-Райдинга. Однако, если ему случалось проводить август в Англии, он всегда с готовностью откликался на все развлечения, которые предлагал сезон, и звал друга, у которого гостил, пострелять фазанов в его поместьях на юге страны. Радости жизни, так же, как и ее передряги, рассуждал он, следует воспринимать в одинаково философском ключе.

День был жарким. Только что прошедший ливень превратил пустошь в подобие губки; земля чуть не подскакивала под ногами. Ягдташ остался почти пустым: возможно, у куропаток имелись убежища, где они укрывались от чреватой ревматизмом влажной жары. Дамы тоже оказались необычно скучны за исключением одной девицы с современными взглядами, только-только вышедшей в свет, которая досаждала Уейгаллу за ужином, требуя, чтобы он словесно отреставрировал для нее размытые изображения на сводчатом потолке столовой.

Но ничто из этих событий не занимало его мысли, когда он, после того, как все остальные отошли ко сну, покинул замок и побрел по берегу реки. Его близкий друг, друг детства, приятель по колледжу, спутник, разделивший с ним множество путешествий, человек, которого он любил сильнее, чем всех остальных людей, таинственно исчез два дня назад, и, судя по отсутствию всяких следов, дорога, по которой он ушел, вела по воздуху.

В течение прошедшей недели друг гостил в одном из ближайших поместий, где охотился со страстью истинного спортсмена, в перерывах между вылазками на пустоши приударял за Аделиной Кавен, и очевидным образом пребывал в наилучшем расположении духа. Насколько было известно, не имелось ровно никаких причин, способных умерить его душевную живость, ибо его рента была высока, мисс Кавен загоралась румянцем всякий раз, когда он бросал на нее взгляд, и будучи одним из самых лучших стрелков Англии, он никогда не чувствовал себя счастливее, чем в августе. Все сошлись во мнении, что о самоубийстве было глупо даже думать, и также не было оснований подозревать убийство. Тем не менее, он вышел из Аббатства Марч две ночи назад без верхней одежды и головного убора, и с тех пор его не видели.

Местность без конца прочесывали. Сотня егерей и работников обыскивали лес и расшевеливали трясины на пустошах, но не нашли даже носового платка.

Уэйгалл ни на секунду не допускал мысли, что Уайат Гиффорд был мерт. Хотя на него действовало общее замешательство, он, скорее, был зол, чем испуган.

В Кембридже Гиффорд был неисправимым шутом, и так и не перерос склонность к паясничанью. Выйти из дома во фраке, запрыгнуть в вагон для скота и развлекаться сенсацией, произведенной им на Уэст-Райдинг, - было вполне в его духе. Все же привязанность Уэйгалла к другу была слишком глубокой, чтобы позволить ему сохранять равновесие духа при существующем положении вещей, и, вместо того, чтобы лечь спать, как все остальные, он решил снять напряжение прогулкой. Он вышел к реке и направился по тропинке, ведшей через лес. Луны не было, но звезды блистали холодным светом над течением, изгибавшимся, словно изящный пояс, вдоль леса и руин монастыря, между нависшими над водой позеленелыми каменными уступами или пологими берегами, заросшими деревцами и кустарником; в шуме волн, прорывающихся то здесь, то там через скопления камней, слышались резкие ноты сердитого ворчания, которые равнодушно угасали, как только поток преодолевал препятствие.

Тьма охватывала низины, которыми пробирался Уэйгалл. Он улыбнулся, вспомнив наблюдение Гиффорда: «Английский лес, как многие другие явления жизни, имеет многообещающий вид издали, но когда ты подходишь поближе, он оказывается пустой подделкой. Днем он просматривается насквозь со всех сторон, и каждый папоротник в нем покрыт солнечной рябью. Для наших лесов нужна ночь, которая делает их тем, чем они должны быть – тем, чем они когда-то были в гораздо более насыщенные разнообразием времена, до того, как потомки наших предков возжелали гораздо больше денег».

Уэйгалл шел, покуривая трубку, и думал о друге и его выходках, многие из которых отличались бо́льшей изобретательностью, чем последняя. Он вспоминал их беседы, длившиеся ночи напролет. В самом конце лондонского сезона они гуляли по городу жарким вечером после пирушки, обсуждая различные теории об уделе человеческой души. В тот день они встретились у гроба общего приятеля по колледжу, сознание которого в последние три года было разрушено безумием. За несколько месяцев до этого они зашли навестить его в приюте для душевнобольных. В его взгляде читались следы разврата, он был похож на старика, впавшего в слабоумие. В гробу он лежал с безмятежным, осмысленным, лишенным низких наклонностей лицом – лицом юноши, которого они знали в студенчестве. У них не было возможности обменяться впечатлениями об увиденном ни в минуты прощания, ни в последующие насыщенные событиями часы, но покинув вечеринку, они почти сразу вернулись к этой теме.

«У меня есть особая теория о том, что душа иногда продолжает обретаться в теле после его кончины, - сказал тогда Гиффорд, - В теле безумца душа, конечно, находится на положении беспомощного, хотя и осознающего реальность, узника. Только представь себе ее ужас и муку! Когда искра жизни угасает, что может быть более естественным для этой истерзанной страдалицы, чем обязанность завладеть пустым черепом и вновь торжествовать свою победу в течение несколько часов, пока старые друзья отдают телу дань прощания? У нее было время на раскаяние, когда она, загнанная в угол, была вынуждена, сжавшись, наблюдать результаты своих деяний; отпущение грехов привело ее в состояние сравнительной чистоты. Будь моя воля, я бы обязательно остался в оболочке с моими костями до тех пор, пока гроб не опустят в надлежащее ему место, чтобы помочь своему старому бренному напарнику преодолеть трагическую безликость смерти. И я бы желал удостовериться, чтобы тело получило всё, что ему, так сказать, причитается, и было положено рядом с предками с надлежащими церемониями и торжественностью. Боюсь, однако, что если бы моя душа освободилась слишком быстро, я бы не смог сдержать любопытства и бросился как можно скорей исследовать таинства потустороннего пространства».

«Получается, ты веришь в душу, как независимую сущность, в то, что она и первоисточник жизни – не единое целое?»

«Именно. Душа и тело – это двойняшки, товарищи по жизни. Иногда они друзья, иногда – враги, но, в конечном счете, они всегда верны друг другу. Когда-нибудь, устав от мира, я уеду в Индию и стану махатмой – исключительно ради удовольствия получить прижизненное доказательство этого независимого сосуществования».

«Что же будет в том случае, если твоя душа окажется ненадежно запечатанной, и по возвращении из какой-то астральной прогулки она обнаружит, что ее земная половина непригодна для обитания? Вот уж не хотел бы я оказаться жертвой такого опыта, даже если бы меня не тяготило жонглирование душой и плотью».

«Это стало бы небезынтересным затруднением. Я бы охотно поэкспериментировал со сломанной машиной».

Неистовый шум бурных вод внезапно ворвался в слух Уэйгалла и отвлек его от воспоминаний. Он вышел из зарослей и, глядя, как водные струи, полные неугасимой яростной мощи, кипят в узком зазоре, пошел по скользким массивным плитам, которые в том месте почти полностью стискивают русло реки Уорф, По обеим сторонам возвышался лес, охваченный темнотой и спокойствием. Звезды над головой казались более холодными и слепящими, чем обычно. С какого места ни взгляни, река, похоже, где-то в невидимой перспективе ввергалась в слепое подземелье. Во всей Англии не было места более покинутого и более подходящего для сонмов привидений, существуй они на самом деле.

Уэйгалл не был трусом, но сейчас он с неприятным чувством припомнил легенды о тех, кого погубил прыжок через Стрид. Кроме «мальчика из Эгремонда», чья история была воспета Вордсвортом и оспорена прагматичным историком Уайтакером , имелось бесчисленное множество других, отважных, но неблагоразумных, кто оказался затянут в этот узкий кипящий поток и не смог добраться до тихого водоема в нескольких ярдах поодаль.

Считалось, что под огромными каменными плитами, формировавшими рельеф вокруг Стрида, находилась сеть пещер, в полости которых затягивало утопленников. Это место было охвачено чарами зла. Уэйгалл стоял, представляя себе позеленелые, неуспокоенные в гробах скелеты, ставшими приютом для безглазых тварей, пожиравших всё, что облекало и наполняло этот дребезжащий символ человеческой бренности. Затем он прикинул, не намеревался ли кто-нибудь в последнее время перескочить через Стрид. Камни были покрыты тиной, их поверхность никогда не выглядела более неустойчивой.

Он вздрогнул и отшатнулся было прочь, подгоняемый, несмотря на всю свою отвагу, желанием поскорее убраться отсюда, но вновь остановился, так как его внимание привлекло что-то вскидывающееся из белесой пены у основания водопада - что-то тоже белесое, но чем-то странно выделявшееся. Он разглядел, что это «что-то» совершало движение, противоположное несущемуся потоку - вверх и назад. Он застыл на месте, затаив дыхание; ему казалось, что он слышит шуршание своих встающих дыбом волос.

Была ли это чья-то рука? Она еще выше потянулась из кипящей пены, подалась в сторону, и на фоне черного уступа ясно обозначились четыре яростно растопыренных пальца.

Суеверный ужас покинул Уэйгалла. Там внизу находился человек, пытающийся выбраться из засасывающей воронки под Стридом; вне всякого сомнения, незнакомца снесло вниз лишь за пару секунд до его прибытия, возможно, когда он стоял спиной к потоку.

Он шагнул к краю уступа настолько близко, насколько позволяло его чувство опасности. Рука сжалась в кулак и потрясла им, словно посылая проклятья в лицо той силы, которая оставляет свои создания на волю непреложного закона природы – затем она снова разжалась и стала хвататься за всё вокруг, вытягиваясь вверх, всем своим видом крича о помощи, и крик этот, казалось, производил человеческий голос.

Уэйгалл бросился к ближнему дереву, отодрал ветку, потянув за нее со всей силой своих крепких рук, и мигом вернулся к Стриду. Рука, видневшаяся на том же месте, всё так же бешено жестикулировала: скорее всего, тело, уже наполовину затянутое в одну из страшных подземных пещер, застряло между валунами.

Уэйгалл спустился на нижний камень, уперся плечом в выступ, нагнулся и всунул ветку в тянувшуюся руку – та судорожно вцепилась в нее. Уэйгалл с силой потянул, чувствуя, как его ноги медленно поволокло к опасному обрыву. Первое усилие не дало результата, но со следующим рывком рука полностью вырвалась из воды. Кровь прихлынула к лицу Уэйгалла, он ничего не различал перед собой, – у него захватило дух от мысли, что Стрид затянул его в свой грохочущий водоворот. Затем водяная пыль рассеялась. Рука уже показалась над обрывом, но тело было по-прежнему скрыто пенными гребнями. Уэйгалл вгляделся расширенными от напряжения глазами. Отражение скудного звездного света блеснуло на причудливых запонках. Пальцы, хватавшиеся за ветку, также выглядели знакомыми.

Уэйгалл позабыл о скользких камнях и о жуткой смерти, поджидавшей его внизу, подойди он слишком близко к краю уступа. Он потянул со всей страстью воли и со всей мощью, на какую был способен. В его мозгу горячими вспышками закружились воспоминания, лихорадочно сменявшие друг друга, словно в сознании утопающего. Большинство лучших моментов его жизни, возвышенных или низменных, были тем или иным образом связаны с его другом.

Сценки из дней, проведенных в колледже, эпизоды из путешествий, где они намеренно искали приключений и не раз заслоняли друг друга перед лицом смерти, блаженные часы совместного наслаждения искусством, время, проведенное в поисках удовольствий, - всё это промелькнуло, словно частицы в быстро меняющихся картинках калейдоскопа. Уэйгалл бывал влюблен, но в эти секунды он бы с презрением отверг мысль о том, что когда-либо он любил хоть одну женщину больше, чем Уайата Гиффорда. Очаровательных женщин в мире имелось в избытке, но за все тридцать два года его жизни не нашлось никого, кроме Гиффорда, кто вызвал бы у него желание поддерживать тесные дружеские отношения.

Он рухнул ничком. Его запястья похрустывали от напряжения, кожа на руках была содрана. В пальцах, цепляющихся за ветку, по-прежнему чувствовалась жизнь. Внезапно что-то изменилось: рука развернулась, вырвав ветку из хватки Уэйгалла. Тело внизу, все еще охваченное облаком пены и водяной взвеси, высвободилось из ловушки и рванулось наружу. Уэйгалл заставил себя встать и, перепрыгивая с камня на камень, пошел вдоль реки. Он понял, что Гиффорд избежал опасности быть затянутым в подземные гроты, и течение, должно быть, несет его прямиком в тихую заводь.

Гиффорд плавал, как рыба, и мог продержаться без воздуха дольше, чем большинство пловцов. Если он пережил испытание Стридом, это был бы не первый случай, когда его спасли смелость и навыки выживания в воде.

Уэйгалл дошел до заводи. В ней плавал человек в вечернем костюме. Его лицо было повернуто в сторону выступавшего из воды валуна. Тело держалось на плаву за счет откинутой на валун руки. Разжавшаяся кисть безжизненно свисала с камня, отбрасывая бледное отражение на черную воду. Уэйгалл прошел по мелководью, поднял Гиффорда на руки и возвратился на берег. Положив тело на землю, он сбросил пиджак, чтобы дать движениям больше свободы во время искусственного дыхания. Он был рад секундной передышке. Искра доблестно поддерживаемой жизни, возможно, угасла в этой последней схватке. Он не осмеливался взглянуть в лицо друга или приложить ухо к его сердцу. Но времени на промедление не оставалось.

Он повернулся к лежащему рядом человеку, и в этот момент странные и неприятные ощущения заполонили его. Какую-то долю секунды он не сознавал их природу. Затем его зубы клацнули, некая сила развернула его ноги и вытянутые руки в сторону леса. Но он ринулся к телу, склонился над ним и заглянул в лицо. Лица не было.

«Ручей тот называют «Стрид»
Названья древней не сыскать
Стридом зовут его тысячи лет
И еще сто веков будут звать».