На высоте шестого этажа

Часть I. Глава шестая

      Утро встретило Егора уже привычным солнцем и запахом котлет, которые он забыл накануне убрать в холодильник. И странным таким ощущением, пришедшим из далекого детства, когда после новогоднего вечера первого января просыпаешься к обеду — вопреки привычному режиму, и видишь чудо во всем: в подарках под елкой, в самой елке, приобретавшей в этот день особый смысл и волшебство, в торте, испеченном матерью, который за ночь стал особенно сочным, пропитавшись сметанным кремом, в оставшихся со вчера салатах, которые можно — и нужно! — есть сколько захочешь, не ограничиваясь порциями, строго распределенными матерью по дням.
      Егор не закрыл перед сном балконную дверь, и теперь в комнате было настолько свежо и прохладно, что пришлось почти с головой кутаться в одеяло и не хотелось вылезать из-под него. С трудом он пересилил себя.
      На кухне поставил чайник кипятиться на плиту. Когда-то чайник был со свистком — прихоть матери. Егор от этого мерзкого звука, разносившегося по всей квартире при закипании воды, приходил в бешенство, но ничего было не поделать — только терпеть. Свисток он скрутил в день смерти матери, поздним вечером, когда тело уже увезли в морг, а кроме мятного чая в доме не нашлось, чем еще успокоить нервы.
      Егор поломал голову, где разогреть еду — на плите или в микроволновке. Масло закончилось — и растительное, и сливочное — как и все съестное, а в микроволновку даже заглядывать было страшно. Ее стенки, как недра неведомой пещеры, были покрыты причудливыми наростами из остатков пищи, разбрызгивавшейся и разлетавшейся при разогревании в течение долгих лет использования. Егор побаивался лишний раз ставить в нее еду, но и перспектива есть пригоревшее без масла на сковороде тоже не радовала.
      Вздохнув, он выбрал из кучи грязных тарелок возле раковины наиболее симпатичную, выдавил на засаленную губку побольше моющего средства (хоть оно не кончилось!) и открыл кран. Последнее было опрометчивым шагом. Остатки пищи на замоченной в раковине посуде давно успели закиснуть, местами — покрыться плесенью, и полившаяся на них вода подняла такой смрад, что Егор едва сумел сдержать рвотный позыв.
      Балконную дверь он распахнул и на кухне, раскидав мусорные пакеты по углам, чтобы впустить свежий воздух внутрь. Гадко было настолько, что пришлось, морщась и дыша в сторону, перемыть большую часть посуды (Егор уже и не помнил, когда делал это в последний раз) и только после этого разогреть Верины пюре и котлеты — все-таки в микроволновке.
      Есть на кухне не было желания — или аппетита? Еду и чай пришлось оттащить в комнату, к компьютеру. На редкость неудобная процедура, особенно если речь идет о питье — как чашку ни утверждай между ног, все равно есть шанс, что содержимое выплеснется при любом резком движении коляски. С горячим — особенно неприятно: боли не почувствуешь, но ожоги могут и воспалиться. Егор за годы уже отработал схему — перекладывал посуду свернутым в несколько сложений полотенцем, но от собственной неуклюжести это не всегда спасало.
      В комнате, впрочем, было не чище. Разве что не валялись мешки с мусором. Кушетка, у противоположной от Егорова дивана стены, где раньше спала мать, была завалена разнообразным хламом — от одежды до инструментов. На тумбочке, на которой стоял когда-то телевизор, под толстым слоем пыли лежали альбомы, блокноты и карандаши — Егор уже очень давно не рисовал, по работе приходилось иметь дело исключительно с компьютерной графикой. На полу по углам и вдоль стен валялись сбившиеся, плотные клубки пыли, и под слоем грязи рисунок линолеума было почти невозможно разобрать. Когда в последний раз Егор делал полноценную уборку, он уже и не помнил. Хотя нет, все же помнил…
      Это было после того, как Света стала уже матерью двоих детей, когда она напросилась в гости — в один из разов. Тогда Егор, еще не смирившийся с одиночеством, почему-то решил, что может на что-то надеяться. Он прислушался к ее пассажам на тему засратой квартиры, которые звучали при каждом визите, и вычистил все, что смог. Кое-что — даже до блеска. Естественно, его стараний Света даже не заметила, зато в очередной раз прочитала лекцию на тему слабоволия и его вины в их несложившемся счастье. А, и — как же без этого? — в очередной раз в ярких красках расписала свою семейную идиллию с «нормальным» мужиком!
      С тех пор серьезной уборкой Егор себе больше голову не забивал.
      Он раздвинул в стороны пол-литровые банки с окурками, убрал подальше планшет и принялся за еду, открыв в графическом редакторе вчерашние наброски.
      Пюре было очень нежным, с привкусом молока и сливочного масла, а котлеты — ненамного хуже свежепожаренных. Под еду образ кошки-оборотня наконец перерос из чего-то трудноуловимого во вполне четкий и легко предстающий перед глазами.
      На кухню пришлось смотаться еще разок — за сахаром. И убедиться, что кончался и он тоже. На дне банки (на сей раз двухлитровой — ибо сахарница давно была разбита) оставалось всего ничего. Егор подсластил как следует чай и съел несколько ложек вприкуску. Без выпивки начинало хотеться сладкого просто невероятно! Это он уже проходил, и не раз.
      Отставив в сторону пустые тарелку и чашку, он принялся за работу. Одна за другой прорисовывались портретные черты: прямоугольной формы чуть вытянутое лицо, четко очерченное основание нижней челюсти и не менее четко выделенные высокие скулы. Прямой нос. Тонкие губы — нижняя более пухлая — со вздернутыми вверх уголками. Крупные глубоко посаженные чуть раскосые глаза. Изогнутые брови с резким изломом.
      Прорисовывая нос, Егор уже смутно чувствовал, что что-то не так. А работая над формой глаз, наконец сообразил, что именно. Он закончил с бровями — уже просто так, для полноты картины. И, уменьшив рисунок до размера, при котором тот полностью влезал на экран, убедился, что с портрета на него смотрела Вера. Оставалось только сделать радужки цвета гречишного меда.
      Ну, что за бред больного воображения, а? Не могла же Сазонова в своем романе придать героине Верины черты!
      Егор открыл файл с описанием персонажей и отрывками из текста, где эти описания встречаются. Действительно, не могла. Было между Верой и кошкой-оборотнем что-то общее: темные волосы, остриженные выше плеч, прямой нос, с натяжкой — цвет глаз: светло-карие, с желтоватым оттенком. А вот форма уже другая — миндалевидная. К тому же, лицо у героини было овальным, про скулы не было и слова, губы пухлые, правильной формы, густые брови с мягким изгибом… Еще и смуглая кожа. Внешность, типичная для египтянок. Неудивительно, раз уж кошка-оборотень рождена была в тех краях, хоть и не одну тысячу лет назад.
      Как так вышло, Егор не понимал. Это его невнимательность сыграла злую шутку? Пусть так, его оплошность в том, что портрет он начал рисовать, основываясь на собственных впечатлениях, вместо того, чтобы лишний раз уточнить, как видит персонажа Сазонова. Но почему Вера? Из всех возможных черт он, совершенно не задумываясь, надергал именно тех, какие были у нее. Неужели она показалась ему настолько похожей на эту кошку-оборотня? Или все было проще. Егор зло усмехнулся от озарившей его догадки. Конечно, впервые за… — сколько там лет? — увидал живую бабу так близко, вот и переклинило!
      Он закурил и проглотил еще несколько ложек сахара — уже без чая. Тащиться за ним на кухню снова не было никакого желания.
      Егор раскрыл окно редактора, которое свернул в сердцах пару минут назад. И снова вгляделся в портрет. Подправил несколько деталей, чтобы сходство с Верой стало совсем уж полным. Скинул пепел с сигареты в банку, задумчиво разглядывая результат. Это было немного странно: на живую Веру он никогда не смотрел так подолгу, не отводя глаз, ведь это наверняка привлекло бы к нему самому лишнее внимание, чего совершенно не хотелось, да и попросту было бы неприлично. А сейчас можно было изучать ее внешность совершенно безнаказанно.
      Вспомнились многочисленные Светины портреты, которые он рисовал в школе и в универе — все годы, что они были вместе. Ох, что Егор с ними только не делал! И прятал от самого себя по самым дальним ящикам комода и шкафам, и доставал, чтобы разложить на видных местах или развесить по стенам, и по пьяной лавочке наматывал, нависнув над ними, сопли на кулак. И в итоге однажды поддался на уговоры Михалыча, порвал их на мелкие клочки, хряпнул стакан водки, оказавшийся финальным аккордом в той пьянке, — и отключился. Очнувшись на другой день и вспомнив, что натворил, он кинулся было искать то, что осталось от портретов, но тщетно: предусмотрительный Михалыч все вынес на помойку накануне. Прошло уже несколько лет, но Егор до сих пор припоминал Михалычу это под особо гадкое настроение и не мог простить.
      А теперь вот этот портрет Веры — это что? Глупая попытка найти замену утраченному? Ну, нет уж! Егора аж передернуло от такой мысли.
      Вера ничем была на Свету не похожа. Начать с того, что Вера младше — ей, похоже, еще не было тридцати. Да и в остальном они — полные противоположности. Внешность Светы всегда удивительно перекликалась с именем: натуральная блондинка с длинными чуть волнистыми волосами, мягкие черты лица, пухлые губы, обрамленные пушистыми ресницами серо-голубые глаза. Егору всегда казалось, в ней есть что-то от ангела. И даже после того, как она его бросила, сколько бы он ни гнал от себя эти сравнения, они все равно преследовали его. В Вере же было что-то хищное, она напоминала дикую кошку, глядящую на тебя своими теплыми медовыми глазами, но способную в любой момент выпустить когти и вцепиться в плоть.
      Кошку… Вот, может, почему он нарисовал героиню Сазоновой с ее чертами?
      Раздосадованный, Егор щелкнул по кнопке «закрыть». Сколько времени зря потрачено! И придется все переделывать. Лучше бы фотографии пообрабатывал, за это хотя бы платят по факту выполнения, а от издательства он денег дождется только ближе к выходу книги в печать.
      Редактор выдал окошко с вопросом, сохранить ли изменения в документе перед закрытием. Егор придвинул курсор к варианту «нет», но в последний момент остановился и, помедлив немного, нажал «да».

      Как и частенько бывает, за работой время пролетело незаметно. Егор набрал еще немного простеньких заказов с фрилансерских сайтов. Иллюстрации — это, конечно, хорошо, но чем быстрее удастся слезть с Вериной шеи, тем лучше.
      О самой Вере он старался не думать, и это даже удавалось — настолько хорошо, что, когда услышал ее голос, подскочил от неожиданности и чуть не уронил на пол пустую чашку со стола.
      — Вернулась? — осведомился он, выбравшись на балкон.
      — А что так сварливо? — хохотнула Вера, вскинув брови. — Как старая бабка! Еще спроси: где шлялась, прошмандовка?
      — Да я… просто… ничего такого! — растерялся Егор. Он и не думал, что его вопрос прозвучит именно так.
      На улице смеркалось. Егор никогда не любил это время. Даже, пожалуй, безвременье, когда день уже догорел, а ночь еще не вступила в свои права. От этой неопределенности всегда веяло тревогой.
      — Ты есть хочешь? — спросила Вера, прикуривая. Ее будничный тон опять обескуражил Егора — как и в первый день знакомства.
      Она протянула ему пачку сигарет — свои он захватить забыл. Хотя, как свои… тоже ведь, по сути, Верины.
      — Нет, — мотнул он головой. — У меня еще осталось и пюре, и котлеты.
      Говоря по правде, есть он хотел, потому что не ел с утра, но уж разогреть себе ужин сумеет без Вериной помощи!
      — О, это замечательно! — расслабленно заулыбалась Вера. — Задолбалась готовить. Хоть вечером отдохну.
      Егор чуть не поперхнулся во время затяжки от озарившей его догадки.
      — Так тебя что, на ту дачу так внезапно ради готовки сорвали?
      — Ну, вообще-то ради добиралова, — ничуть не смутившись, возразила Вера. И пояснила, заметив его непонимающий взгляд: — Нужна была машина, попросили меня довезти ребят. С последующим приглашением на потусить, само собой.
      — А что, у этих ребят у самих машин не было? — фыркнул Егор. Он, конечно, даже в универовские времена в больших компаниях не крутился и не мог с полным правом судить, но выглядело все странно.
      — У их машин проходимость не та, — пожала плечами Вера. — Дача эта весьма условная — домик в глухом селе, и дороги там сейчас… проще сказать, что их нет.
      — Проходимость? — растерянно переспросил Егор. — А у тебя что за машина?
      — Нива.
      — Что? — В этот раз он все-таки поперхнулся и даже закашлял.
      В машинах Егор не слишком разбирался (прав у него не было никогда, и необходимость в таких знаниях попросту отсутствовала), но отличить бульдога от носорога был способен.
      — Это такой отечественный джип с двумя дверями? — на всякий случай уточнил он.
      — Вообще-то он называется трехдверным, — усмехнулась Вера. — Принято считать и пассажирские двери, и дверь багажника.
      Егор бросил на нее возмущенный взгляд исподлобья: ну, как ребенку объясняла, ей-богу! Он что, и правда выглядел таким отсталым во всем?
      Вера убрала за ухо прядь волос, которую ветер упорно кидал ей в лицо, и кивнула, указывая вниз:
      — Вон стоит, моя работяжка, под кустом черемухи.
      Егор чуть перегнулся через перила. Где там во дворе росла черемуха, он толком и не помнил. Но коричневую Ниву, заляпанную грязью, обнаружил быстро.
      Он снова посмотрел на Веру. В тонких длинных пальцах она держала дымящуюся сигарету. Вместо привычного махрового халата на ней был свитер с широким воротом, чуть сползавшим с одного плеча, оголяя остро очерченную ключицу. Была в Вере какая-то утонченность, которая никак не вязалась с этим вот грязным внедорожником.
      Глядя на нее, представлялось нечто более женское, по типу той красной маленькой иномарки, которую Свете купил муж. Впрочем, Егор давно уже не видел ни Светы, ни ее автомобиля во дворе. Да и двор-то увидел только на днях после перерыва длиной в целую зиму. А машину она могла уже и поменять, благо средства позволяли…
      — Так что с готовкой? — спросил он у Веры, надеясь отвлечься от непрошеных мыслей. — Ну, довезла ты всех на дачу, а готовить-то зачем?
      — А почему бы и нет? — пожала плечами Вера. Она уже докурила и затушила сигарету и теперь стояла полубоком, облокотившись о перила. — Я это дело люблю. Мне не сложно, и всем хорошо.
      — Ага, так не сложно, что аж задолбалась! — припомнил Егор ее же слова.
      — Не без этого, — легко согласилась она. — Зато я отлично провела время, в приятной компании — людей, а не готовки, если что. Да и в лес наконец-то выбралась. Соскучилась по нему ужасно!
      Егор, и без того озадаченно вертевший в руках окурок (выкидывать его, как обычно, в палисадник на глазах у Веры не хотелось, а ничего способного послужить пепельницей на балконе не имелось), недоуменно потер висок.
      — Как можно скучать по лесу?
      — Как? Совершенно обычно, — улыбнулась Вера. — Вот ты по чему-нибудь скучаешь? Или по кому-нибудь?
      Егор скучал по матери, хоть и понимал, насколько это бессмысленно — ее нет в живых, и этого не изменить. И по Свете скучал тоже, хоть одновременно и ненавидел ее за предательство, а себя презирал за слабость. Но больше всего он скучал по возможности ходить.
      — Ну, не по лесу же! — буркнул он и все-таки зашвырнул окурок в палисадник.
      — И все же, можно и по нему. — Вера развела руками.
      Егор коротко глянул на нее и отвернулся. Она несла какой-то бред. Но все-таки стало любопытно.
      — Ну, и что там такого в этом лесу, по чему скучать можно? — осведомился он, уставившись на сигаретную пачку, которую вертел в руках.
      — А тебе разве интересно?
      Егор покосился на нее.
      — Не хочешь отвечать — так и скажи.
      Вера закатила глаза и сделала глубокий вдох.
      — Почему же не хочу? Я отвечу. Лес — это, знаешь, особая такая атмосфера. Свой мир. Его часто с храмом сравнивают. И, наверное, правильно. Есть в нем неизменное ощущение гармонии — какой-то надчеловеческой. Ее нельзя понять — можно только прикоснуться. — Она немного помедлила, задумчиво подперев подбородок рукой, и продолжила: — Но, помимо этого ощущения, все остальное меняется постоянно. Вот сейчас лес весь в контрастах — он просыпается после зимы. Остатки снега на темном опаде — в цвет березовых стволов, белых с черным. Тусклая желто-серая трава на опушках в солнечных лучах сияет золотистым оттенком. А еще в это время все лишено ярких цветов. Кроме мха, который перезимовал под снегом и теперь зеленеет на темной коре валежника.
      — Да ты поэт… — пробормотал Егор, постаравшись придать голосу побольше сарказма.
      Нет, он был, конечно, впечатлен, Вера красиво все расписала. Отличная пейзажная вставка для какой-нибудь книжки, но вот в реальной жизни звучит как сектантские бредни о божественной силе, заключенной в каждом кусте и жучке.
      — Сомнительный у тебя комплимент получился, — усмехнулась Вера. — Хоть «поэт» — не оскорбительное слово, с твоей легкой руки оно стало таковым.
      — Еще обидься! — огрызнулся Егор. Вера, конечно, его тон правильно поняла, но отбрила уж слишком легко — так, что самого это задело.
      — Вот еще! Я не доставлю тебе такого удовольствия! — спокойно ответила она, легко улыбнулась и отвела глаза, делая вид, что разглядывает что-то на темнеющем небе. Хотя, может, и впрямь разглядывала.
      Бессильно злясь, Егор уставился на детскую площадку. Там валандались какие-то подростки: пара девчонок лениво раскачивалась на качелях, куда они с трудом влезли вдвоем, и тройка парней ошивалась вокруг, хорохорясь перед ними. Старушка выгуливала собачку, судя по облезлости, не менее древнюю, чем хозяйка. Этот двор и без того никогда не блистал красивыми пейзажами, а наличие людей и вовсе портило картину. Сейчас — особенно.
      Егор поймал себя на том, что уж слишком разгорячился из-за ерунды. От отсутствия выпивки все начинало злить безмерно.
      — Вер… — начал он, стараясь придать тону самые миролюбивые оттенки, — а у тебя нет чего-нибудь… — «Чего-нибудь выпить», — хотел сказать он, но осекся и ляпнул: — Сладкого.
      Вера внимательно посмотрела на него.
      — Есть земляничное варенье, — сообщила она, хлопнув ресницами.
      — Ну, хотя бы… — вздохнул Егор.
      — Не слышу энтузиазма в голосе. Может, мне все же стоит обидеться — за то, что ты не ценишь мои кулинарные изыски?
      Он глянул на нее — опять издевалась. Хотя в чем-то и была права: при всем, что она для него делала, поведение Егора выглядело наглой неблагодарностью.
      — Я… ценю. Правда, — тихо сказал он. Слишком скупые слова, но ничего лучшего он просто не смог выдать.
      Вера неопределенно хмыкнула и ушла к себе на кухню.
      — Держи, ежик! — Вернувшись, она перегнулась через перила и протянула Егору литровую банку, на две трети полную варенья.
      — Почему ежик? — опешил он.
      — Это из сказки про розового сурка. У него был друг ежик, который любил земляничное варенье. У меня в детстве была такая книжка.
      Егор припоминал что-то подобное. Кажется, суть истории была в том, что розовый сурок подружился летом на даче с девочкой, а осенью она уехала в город. Сурок попросил волшебника превратить его в игрушку и отправить к девочке, а та быстро наигралась с ним, потому что он был ненастоящим. Чем история заканчивалась, Егор не помнил — как и ежика, который любил варенье, — но, наверное, все было хорошо.
      — А это разве был не мультик? — с сомнением спросил он.
      — Хм… — задумалась Вера, — нет вроде. Книга с картинками. Я помню, что все цветное было. И сурок — точно розовый.
      — А мультику-то с чего не быть цветным? — с претензией спросил Егор. Как он ни пытался себя сдерживать, раздражение все равно лезло наружу.
      — Не мультику — телевизору, — вздохнув, пояснила Вера. — Он был черно-белым. И в нем все мультики были такие же. И не мультики тоже.
      Егор удивленно уставился на нее.
      — У тебя в каком десятилетии детство было?
      Нет, мать, конечно, любила порассуждать на тему скорости технического прогресса, что вот, мол, еще недавно телевизоры были только черно-белые, а теперь изображение цветное и почти как настоящее, а времени прошло — всего ничего. Но этого самого «недавно» Егор не застал, он знал его лишь по рассказам, и только старые черно-белые фильмы иной раз ненадолго погружали в атмосферу прошлого.
      — Полагаю, в том же, что и у тебя, — усмехнулась Вера.
      — Тебя послушать, так это будто каменный век какой-то…
      Она пожала плечами.
      — Всего лишь девяностые.
      Девяностые… ох, сколько на тему них в свое время копий поломали — и в сми, и вообще. Сейчас вроде все затихло — за истечением срока давности. Егора по малому возрасту все ужасы как-то обошли стороной, хотя новостные сводки о вечных криминальных разборках, рэкете и братках он помнил хорошо — и те, что крутили по телевизору, и те, о которых вещали старушки на лавочках. Впрочем, мать, всю жизнь отработавшая товароведом в единственном (на тот момент) в городе универмаге, тоже не сильно пострадала — она не лишилась ни должности, ни зарплаты. Хотя сам универмаг много лет делили между собой местные воротилы.
      — Ладно, — вздохнула Вера. — Все эти разговоры, конечно, интересные, но мне бы сейчас помыться — и на боковую. С утра на работу вставать.
      В том, что их разговоры были действительно интересны Вере, Егор сильно сомневался. Собеседник из него всегда был не очень, а с этими взбрыками на фоне алкогольной ломки все становилось еще хуже.
      — Возьми, — он протянул ей пачку сигарет, которую так и держал в руках.
      — Да оставь себе, — отмахнулась она. — Все равно же выкуришь — и эти, и вчерашние. Если еще не выкурил.
      У Егора оставалась одна едва начатая пачка, но Вера была права: сигареты имели свойство кончаться — быстро и незаметно.

      На кухне он первым делом поставил чайник, но, не утерпев, открыл варенье и принялся есть его столовой ложкой. Было даже немного обидно за Веру и ее стряпню. Это варенье явно заслуживало большего, чем судорожное проглатывание, при котором и вкус-то толком не ощущался — только сладость, от которой желание выпить немного отпускало.
      Егор уже понимал, что поработать сегодня больше не удастся. При таком настрое даже монотонная и, казалось бы, успокаивающая ретушь фотографий грозила стать сущим адом. Пожалуй, стоило все же просить у Веры не варенья. Сейчас бы даже грамм двести чего-нибудь крепкого помогли привести мозги в порядок и позволили позаниматься делами. Егор между их с Михалычем возлияниями частенько выпивал вот так, понемногу, чтобы улучшить работоспособность.
      Заварив чай, он все же уселся за компьютер. С заказами не клеилось — что и требовалось доказать. Помаявшись немного, Егор зачем-то открыл роман Сазоновой и начал перечитывать пейзажные описания. Обычно он не придавал им значения в книгах, а частенько даже проглядывал по диагонали, не вникая. Куда больше его интересовали архитектурные изыски — описания замков, дворцов и всяких невиданных строений. Многие авторы стремились поразить воображение читателя шиком и величием грандиозных построек, сотворенных человеческими руками или магией. Но сейчас Егор читал про поля, леса и реки — самые обычные, не нарочито красивые благодаря древним источникам силы, диковинным растениям или фантастическим обитателям — и невольно проникался их особой прелестью, какой-то естественностью и спокойствием.
      Под это дело потянуло в сон. Едва улегшись на диване, Егор ощутил, как накатывает дремота. Казалось, будто вконец вымотанный организм брал наконец свое и, невзирая на мнение хозяина, переключался в восстановительный режим.