На высоте шестого этажа

Часть II. Глава денадцатая

      Холодец был очень интересный, Егор такого никогда раньше не видел, мать делала совсем другой, в котором мясное крошево образовывало такую массу… которую не то что есть, смотреть на нее было жутковато. А в этом снизу было измельченное мясо, а сверху толстым — больше чем в два раза, слоем — желе, прозрачное на просвет, покачивающееся от любого шатания стола с подломленной ножкой. Или если ткнуть в него вилкой, оно тоже начинало плясать из стороны в строну. Егор тем и занимался — ковырял вилкой холодец, улегшись на стол и уложив голову на протянутые вперед руки. Есть хотелось и не хотелось одновременно. Голод вроде как был — и ощутимый, но засовывать в себя еду приходилось через силу. Веры не было второй день — неполный, но все же. И не будет еще два дня. Да, это были длинные майские праздники… Егор уже давно не обращал внимания на производственный календарь, только если доводилось дело иметь с организациями, график работы которых хоть как-то влиял на собственную работу.
      Может, если бы расставание с Верой вышло каким-нибудь… — более понятным, что ли? — было бы проще. Но после этого проклятого платья все пошло не так. Вера вроде и выходила покурить, но разговоры не клеились. Егор и сам на себя грешил, сам зажимался и не мог подобрать слов. Может, причина действительно была в этом, а не в том, что Вера осторожничала…
      Она уезжала в последний день апреля. Накануне спросила, не нужно ли что купить. Егор попросил сладкого. Остальное вроде было, а вот именно этого хотелось неимоверно. Притом, смешно, даже желание выпить отступило на второй план, а вот мысли о шоколаде, конфетах, сладком печенье или мороженом стали просто навязчивой идеей. Вера, как уже повелось, взяла банковскую карту Егора, но на следующий день перед отъездом, уже одетая во что-то совершенно непривычное — полуспортивные штаны со множеством карманов и широкую толстовку — передала не только тяжелый пакет с кучей вкусностей, но и три металлических судка с холодцом.
      — Я тут по скидке в магазине все для холодца купила, не удержалась, уж больно дешево было. А в морозилке места нет. Не пропадать же. Вот, сварила вчера, а сама уже все не съем, — сказала она.
      Егор поднял на нее взгляд — в последние дни это неизменно давалось с трудом — и посмотрел в глаза.
      — Вера, — облизнув губы, сказал он, — кого ты обманываешь? Дело ведь не в скидке и не в том, что в морозилке не было места, так?
      Она замялась, потеребив волосы растопыренными пальцами. А потом усмехнулась, поймав его взгляд, и лукаво сказала:
      — Нет, скидка в магазине и правда была.
      — В чеке ведь нет ничего из того, что ты покупала на холодец, да? — уточнил Егор строго. Нет, говорить с Верой в таком тоне — последнее, чего он хотел, но так уж вышло.
      — Нет, — мотнула она головой. И тут же торопливо полезла в карман штанов и вытащила оттуда клочок бумаги. — Это мой телефон, сотовый. На всякий случай. — И протянула его Егору.
      Он помедлил сначала, а потом заметался, не сразу сообразив, как освободить руки. Пакет из магазина и так уже стоял на полу, пришлось отправить туда же и судки с холодцом — они никак не хотели стоять на коленях, если их не придерживать, а руки не слушались. Взял из Вериных рук клочок бумаги, на мгновение подумав, что можно было при этом невзначай прикоснуться к ее пальцам, но не стал. Заглянул туда, путаясь во множестве цифр. Номера Димки и Михалыча он знал наизусть, и почему-то показалось, что и этот нужно запомнить прямо сейчас.
      — Мне пора, — коротко бросила Вера. — Ребята уже ждут, надо их подхватить.
      — Ты за рулем? — спохватился Егор, когда она уже была у балконной двери. — Осторожнее! — В том, что последние слова она услышала, он уверен не был. Но не мог не сказать. Дорога была дальняя, Вера говорила, могло случиться что угодно.
      Егор всерьез порывался позвонить ей и узнать, все ли в порядке и хорошо ли она доехала — и не раз. Даже поднимал телефонную трубку и набирал первые цифры номера (за несколько таких заходов он уже выучил их все наизусть), но так и не доводил дело до конца — либо кидал трубку на аппарат, либо дожидался, пока тишину порвет гудок, говорящий о том, что набор сброшен, — и медленно клал трубку на место. Как там Вера говорила, переживания ни от чего не уберегут? Да, пожалуй. Зато посчитать Егора слишком навязчивым она может вполне. Ему и Света много лет назад частенько пеняла, что достает ее своими звонками и смсками. Вот если бы можно было отправить Вере смску, это, пожалуй, доставило бы ей меньше неудобств… Егор даже нашел в тумбочке свой старый мобильник — раскладной, с кнопочками и маленьким цветным дисплеем, таких теперь, наверное, уже и не выпускали — нашел и зарядку и кое-как вернул его к жизни. Но симка оказалась заблокирована — как давно, кто знает. Телефоном он перестал пользоваться, еще когда мать была жива: Света свой номер сменила, Димка приходил и так, а если было надо, дозванивался на домашний, а больше и общаться было не с кем.
      В итоге Егор попросту каждые несколько часов просматривал в интернете новости об авариях на трассах, по которым, по его предположениям, могла бы ехать Вера, не находил никакой информации о коричневых Нивах — и успокаивался — на некоторое время.
      Сазонова, как и обещала, перед праздниками прислала файлы с новыми главами. Егор пытался отвлечься на чтение, но выходило плохо — в голову то и дело лезла всякая чушь. Кое-как он осилил описания придворной жизни. Эрика приняли хорошо, несмотря на опоздание. Верховный маг Мальны ввел его в курс дела, король оказался на удивление милым и общительным человеком, а жалованье было по Западным меркам хоть и не слишком большим, но при мальнойских ценах — чуть ли не фантастическим доходом. Одно расстраивало: круг обязанностей. Настоящей, серьезной магией, в которой Эрик считал себя знатоком и не раз доказывал это при обучении, занимался Верховный маг. Эрику же доставались задания исключительно придворные, что следовало из названия должности, но чего он совершенно не ожидал: убрать одной знатной даме мешки и морщины из-под глаз, другой сотворить порошок для похудения, девице на выданье вывести с носа прыщи, несчастного герцога избавить от похмелья поутру, излечить насморк, кашель, половую хворь. С половыми хворями обращались чуть ли не чаще, чем со всем остальным. Почти так же часто, как с просьбой составить яд или приворотное зелье, в которых Эрик неизменно отказывал. Он бесился неимоверно — до первого в своей жизни бала, на котором пустил в ход все знания, полученные на занятиях по этикету. Мальнойские девицы всех возрастов были в полнейшем восторге, и в тот же вечер Эрик оказался в постели с тремя сразу.
      Егор бросил откровенную сцену, не дочитав. И сомневался, вернется ли к ней вообще. Как-то в больнице довелось столкнуться с парнем, шейником, в красках живописавшим свою коллекцию порнухи, которую собирал годами, рассортировывал по жанрам и сюжетам и записывал на диски, коих накопилось невероятное множество. Он с радостью делился с окружающими своими познаниями в вопросах разнообразных поз, способов сношения и самоудовлетворения, зачастую доходя до таких извращений, о которых Егор и знать не хотел. Над тем парнем посмеивались и за глаза говорили, что это все какое-то там психологическое замещение, попытка компенсировать то, чего нет в действительности. У Егора ничего подобного в действительности тоже не было, но лишние напоминания только поднимали в душе волны бессильной злости.
      Выкурив сигарету, он все же заставил себя проглотить несколько кусков холодца. Вечерело. Закат заглядывал в окна и окрашивал все в розовые с примесью желтого тона: и старенькую голубую плитку на стенах, и серые дверцы еще советского кухонного гарнитура, и даже воздух, казалось, впитал в себя краски уходящего солнца — тускнеющие на глазах, с примесью безвозвратности.
      Тишину разорвал телефонный звонок, и Егор очень надеялся, что это Михалыч, но не успел докатить коляску до комода при входе в спальню, где стоял телефон. Через минуту снова раздалось дребезжащее треньканье.
      — Эй, парень, искал меня? — спросили с другого конца провода. Конечно, Михалыч. Он всегда перезванивает, пока Егор не подойдет к телефону. Димка, впрочем, тоже. Но обычно, стоило услышать Димкин голос, как возникало желание бросить трубку.
      — Искал, — коротко подтвердил Егор, наматывая на палец кольца телефонного шнура. — Тебя что, жена опять под домашний арест посадила?
      — Да какой там арест, мать его! — сквозь зубы процедил Михалыч. — Хуже: картоху в деревне сажать поехали. Чтоб ей пусто было! У Машки в голове все девяностые, каждый год по десять соток этой погани сажаем, и куда ее? В магазине копейки стоит, но хоть ты тресни, надо горбатиться. А потом половина все равно сгниет. Отгула взял спецом под праздники. У Машки-то выходные и у дочек в школе тоже. А куда ж они без мужика-то?
      — А-а… ты в деревне, значит, — разочарованно протянул Егор.
      — В город уже еду, — тут же фыркнул Михалыч. — На остановке автобус жду. Разосрались с Машкой, послала меня ко всем чертям, ну я и пошел. Как хочет пусть теперь мудохается, все равно картоха эта на хрен не сдалась. Через час в городе буду — сразу к тебе. Нервишки надо успокоить.
      Михалыч и впрямь появился через час, уже подшофе — купил в деревенском магазине возле остановки чекушку для успокоения. И с собой принес бренчащий бутылками пакет — уже из городского магазина.
      — На закуску, правда, не хватило, — пожаловался он, выставив на стол пару банок с консервами. — Деньги все на карточке, а карточка у Машки. Конфисковала, зараза!
      — Там холодец есть. — Егор махнул рукой в сторону холодильника.
      — Ого! — Михалыч тут же полез проверять. Приподнял крышку одного из судков и уважительно поцокал языком: — Твоя, что ли, подсуетилась?
      — Она не моя! — тут же огрызнулся Егор.
      Михалыч в ответ только усмехнулся, многозначительно так — аж по морде захотелось съездить! — и поставил холодец на стол.
      Закат к тому моменту догорел, а из-за сгустившегося сумрака за окнами пришлось включать свет. От желтой люстры в форме гигантского цветка с желтой каемкой по краю на посеревшую от времени побелку потолка падали причудливые тени: ажурные, расходившиеся в стороны неровными кругами — каждый новый бледнее предыдущего. Егор ненавидел люстры и вообще верхний свет — особенно на кухне, где лампочка была одна и, если она перегорала, приходилось порой неделями ждать Михалыча или Димку, чтобы кто-то из них пришел и вкрутил новую. В это время выручал только настольный светильник, который приходилось притаскивать из спальни, с компьютерного стола.
      Разлили по стопкам водку, выпили по первой, потом по второй. Под нее у Егора даже аппетит проснулся. Михалыч все нахваливал Верину стряпню — уж лучше бы молчал, правда! — а потом вдруг спросил:
      — А она уехала, что ли, куда?
      Егор недоуменно похлопал глазами:
      — А ты откуда знаешь?
      — Да оттуда! — хохотнул Михалыч, тряхнув копной седых волос. — Нивы во дворе нет, а ты бухать надумал. Кошь из дому — мышка в пляс, что, думаешь, я не знаю, что ли, как бывает? — И он по-дружески хлопнул Егора по плечу.
      Тот поморщился и отвернулся. Стало противно. Прав был Михалыч, так все и было, по сути. Пока имелась вероятность, что Вера увидит его, Егора, пьяным или что придется снова прятаться от нее, чтобы это скрыть, он держался как мог (тот случай с пивом на балконе не в счет), даже Михалычу не звонил и радовался, что тот сам не напоминает о себе — тогда бы, пожалуй, не вышло отказать. А стоило ей исчезнуть из поля зрения, как все тут же вернулось на круги своя. Снова заело одиночество, от которого не знаешь, куда себя деть. И снова захотелось забыться.
      Егор потянулся к бутылке и снова наполнил стопки — молча. И тут же опрокинул свою. Как все же не хватало этого — ощущения, когда все страхи и сомнения растворяются, отходят на второй план. Егор прикрыл глаза, дожидаясь, пока очередной принятый градус подействует, расслабит еще сильней, а в голове замельтешит приятная круговерть.
      — Михалыч, а дай свой телефон, а? — открыв глаза, расхрабрился он.
      — Зачем? — опешил тот.
      — Смску скинуть надо. Вере.
      Михалыч смерил Егора недоверчивым взглядом, но все же наклонился, оперевшись локтем о шатающийся стол, и достал из заднего кармана джинсов мобильник — старую, кнопочную модель с черно-белым экранчиком, справиться с которой не составляло труда.
      — Ты только это… сотри все потом. А то, если Машка увидит, голову мне снимет.
      — Ага, — кивнул Егор и закопался в телефоне.
      Номер Веры он вбил по памяти. Но вот с тем, чтобы набрать текст смски, возникли проблемы похлеще, чем с некоторыми ответами на письма Сазоновой. Егор прикидывал и так и этак, думал поинтересоваться, как Вера доехала и как у нее дела, но не мог подобрать правильных слов. Хотел, чтобы все вышло словно бы невзначай, по-дружески… но так не получалось. Или казалось так. Он не знал. Дружбы с женщинами у него никогда не было. И изображать ее получалось плохо, теперь уж ясно.
      Разозлившись, он швырнул телефон на стол — Михалыч едва успел поймать его на самом краю, не дав слететь на пол.
      — Э-эй, парень, да ты чего? — воскликнул тот и, припрятав телефон в карман, очевидно, от греха подальше, снова разлил водку и придвинул стопку Егору.
      — Ничего, — тихо сказал Егор.
      — У вас случилось, что ли, чего?
      Михалычу за его проницательность теперь хотелось уже не просто врезать по морде, а вот реально прибить! Егор выдохнул и опрокинул стопку.
      — А если и случилось, то что? — сквозь зубы процедил он. — Поможешь?
      — Не, ну это… — опешил Михалыч. — А вдруг. — Он тоже хлебнул водки и пригладил ладонями свои седые патлы — верный признак того, что намеревался задвинуть длинную речь. Выдохнул и начал: — Нет, парень, ну ты вообще подумай. Не знаю, что у вас там было. Но вообще. Бабы же они какие, они не любят — они жалеют. Материнский инстинкт и все дела. Нет, бывают, конечно, шкуры, которым только карьеру и деньги подавай. Но настоящие-то бабы, русские, с душой, им ведь не такого надо! Они ведь и с войны дождутся, и из тюрьмы, прости господи! И измену простят, и вообще… — Михалыч вытащил из кармана пачку сигарет и закурил. — Да что далеко ходить? Вот, Машка моя, сколько терпит меня? Сама, конечно, не подарок, но и я не суперприз. Ей же памятник поставить можно. Не всегда, ясен пень, хочется, но все же.
      Егор живо припомнил, как Наташа Ростова из «Войны и мира» заново влюбилась в Андрея Болконского, когда ухаживала за ним, раненым, у постели. И как вышла замуж за Пьера Безухова — тоже из жалости.
      — Ну так вот, — продолжал Михалыч. — Вера твоя чем хуже? По ней сразу видно — нормальная баба. Ты с ней не зарывайся особо, как у тебя бывает. Прикинься шлангом, в глаза загляни, этак жалобно. Расскажи там чего-нибудь из душещипательного: про мать, про Светку свою, как она тебя бросила. Или еще чего из жизни своей нелегкой. Вот увидишь, подействует! Уж я-то знаю. Сам баб таким макаром на раз в свое время клеил. Им же что надо? Почувствовать себя единственной и неповторимой, такой, которая поняла твою болюшку-боль и излечила своей любовью израненную душу. А никакая другая не смогла.
      Он налил еще водки и с довольным видом выпил.
      Егор покрутил стопку по столу и потянулся за сигаретой. Думать получалось уже не слишком хорошо, но одно он понимал вполне определенно и точно: такого ему не нужно. Не нужно привязывать к себе жалостью — никого. Тем более Веру. С ней все было слишком хорошо и… искренно с самого начала. И меньше всего хотелось втаптывать такие отношения в грязь. А на что-то большее он и так не надеялся.
      С Михалычем они сидели долго. За окном уже посветлело, и Егор то и дело вздергивал вверх отяжелевшую голову, так и норовившую упасть на уложенные на столе крест-накрест руки. «Свет надо выключить», — последнее, что промелькнуло в голове прежде, чем он отрубился под непрестанный бубнеж Михалыча, который уже с трудом удавалось разобрать.
      Казалось, что прошло всего ничего, какая-то пара мгновений — и перед глазами все так же плыло, словно не удалось протрезветь ни на каплю. Егор очнулся от того, что Михалыч толкал его в плечо.
      — Э-эй, парень, слышь, я это… поеду, наверное, — заплетающимся языком повторял он.
      Егор сощурился от яркого света — было явно раннее утро, и солнце вовсю светило в окно — потер глаза руками, кинул взгляд на проклятущую люстру, которая все еще горела.
      — Куда поедешь? — спросил он у Михалыча, очень надеясь, что тот разберет — сам в кол пьяный — заданный пьяным же, заплетающимся языком вопрос.
      — К Машке. Куда ж еще-то? В деревню. Как она там без меня? Встанет и картоху сажать пойдет. Упрямая, зараза! Дочек припряжет и тещу. А потом будет мне мозги еще год полоскать. Спину надорвет. Ну его! Я мужик или где? Помахаю лопатой — а потом скачи оно все конем! К чертям собачьим! — Михалыч махнул рукой с таким энтузиазмом, что не удержался и завалился на стол. Егор едва успел придержать поехавшую в сторону столешницу, а подломленная ножка заскрипела особенно жалостливо. — Ладно, парень, ты это… — кое-как выпрямившись, добавил Михалыч, — закрой за мной дверь.
      Егор защелкнул все замки и перепроверил себя — по пьяни можно чего угодно наворочать. Пока возился, провожая Михалыча, сон как ветром сдуло. Хорошо знакомое состояние. Теперь либо жди, пока вырубит — уже почти днем, либо надо догоняться — и на боковую. С трудом соображая, что делает, и с не меньшим трудом пытаясь заставить работать и без того наполовину неслушающееся тело, Егор сходил в туалет, переставил будильник на более позднее время, покурил, едва сумев зажечь сигарету, забрал с кухни остатки водки в бутылке и, с трудом завалившись в постель, допил их лежа. Голова была уже совсем мутная, а тело казалось деревянным все — даже та его часть, что обычно чувствовалась. Стоило закрыть глаза, и все начинало так крутиться вокруг, что, казалось, вот-вот вывернет, а сон никак не шел. Проклятье! Егор еще долго смотрел в потолок, на люстру, в плафонах которой чернели россыпи дохлой мошкары, и думал обо всем подряд и ни о чем.
      Как удалось отключиться, он так и не заметил, зато будильник перезаводил несколько раз. Поднимать-то его треньканье поднимало, но вот, как водится, разбудить забывало. Окончательно прийти в себя удалось, уже когда солнечный свет, бьющий в окна, стал отливать пурпуром и золотом. Близился вечер. Новый вечер. Очередного бесполезно прожитого дня. Сколько таких уже было? Егор потерял им счет. И потерял счет, которым измерялся предел ненависти к себе — за них. Из этого болота обычно вытаскивала работа, которую хочешь не хочешь, но выполняй, он специально набирал ее побольше, чтобы в любом состоянии садиться за компьютер, приводить себя в порядок и чувствовать, что делаешь хоть что-то нужное и полезное. А в последние месяцы спасала Вера. Хотя даже заказов стало меньше, но денег — больше, впрочем, не так уж странно, Егор ведь почти бросил пить.
      Кое-как он заставил себя подняться с постели. Все давалось с невероятным трудом: каждое движение, даже каждая мысль. Егор тихо матерился, перелезая в коляску — сейчас это давалось особенно сложно. Ох уж этот проклятый закон подлости: вечером хочешь забыться, залить алкоголем мысли об инвалидности, о том, что принято корректно называть ограниченными возможностями, а наутро реальность жестко бьет тебя по морде всем, от чего так хотелось сбежать — еще и с возведенной в степень силой. И без того хреново работающее во всех смыслах тело с похмелья превращается в полнейшую рухлядь.
      В коридоре Егор просидел, не двигаясь, держась рукой за ручку приоткрытой двери туалета, минут пять — дожидался, пока отпустит приступ тошноты. Нет, после того, как в инвалидную коляску он едва влез, воевать еще и с поручнями на стенах не было никаких сил. Кажется, Михалыч приносил вчера бутылку пива, добрый, заботливый Михалыч, который все, как всегда, предусмотрел. Подлечивать похмелье все равно придется, само оно не отпустит до завтра точно, и лучше уж сделать это раньше, чем мучить себя ни за что ни про что.
      В спальне опять запиликал будильник, Егор даже не заметил, как в очередной раз перезавел его, хотя уже проснулся и собирался вставать. От дребезжащих звуков голову еще сильней сковало болью. Но возвращаться и выключать его Егор не стал, он даже дверь туалета так и оставил распахнутой — пока не накатила новая волна тошноты, заторопился на кухню.
      В холодильнике и впрямь обнаружилась полторашка пива, прохладная и до невозможности приятная. Егор прижал ее на пару мгновений к пульсирующему от боли виску, а затем торопливо открутил пробку и приложился к горлышку. Пиво полилось внутрь как родимое, стоило прикрыть глаза на несколько минут — и можно было насладиться прекрасным ощущением ослабевающей боли и проходящей тошноты. Процесс поправки запустился. Егор сделал еще несколько глотков — чтобы закрепить эффект. Нет, это дешевое пойло, конечно, ни в какое сравнение не шло с тем пивом, которым угощала Вера, но для опохмела и такое — в самый раз. Теперь оставалось только окончательно прийти в себя, сесть за работу и забыть об этой пьянке как о страшном сне.
      При этих мыслях взгляд упал на бутылки водки на столе — одну почти пустую и одну полную, даже не открытую. Надо было убрать их куда-нибудь с глаз долой, чтобы не соблазняли — а соблазнять они будут, Егор знал себя. Почему-то он не придумал ничего лучшего, чем сунуть их в морозильную камеру. Остатки растаявшего холодца он тоже убрал со стола на одну из пустых полок в холодильнике. Теперь от всей красоты этого блюда, даже если оно снова подмерзнет, уж точно ничего не останется.
      Усевшись за компьютер, Егор поставил баклажку с пивом возле монитора — еще пригодится, голова так до конца и не отошла. Руки, кстати, тоже мелко подрагивали, работать в таком состоянии — только зря мучить графический планшет. Потому Егор открыл файл Сазоновой. Сейчас, пожалуй, лучше всего было нырнуть с головой в другой мир, глядишь — и из запойной колеи удастся выскочить.
      Чтение шло не так чтобы легко, и непонятно, то ли дело в тексте, то ли в похмелье. Вникнуть в суть придворных интриг и перипетий удавалось с трудом. Егор не раз прикладывался к бутылке на тех моментах, которые казались особо сложными. Но в целом вынес для себя из всего этого лишь несколько вещей. То, что Эрик, не сумев удовлетворить свои амбиции на магическом поприще, пошел вразнос в плане личной жизни и даже принялся искать себе покровителей среди имеющих власть придворных. Что у короля с молодой королевой было не все гладко в постели (что неудивительно для венценосных особ) и что королева после долгих уговоров и очень щедрых обещаний все же уговорила Эрика составить ей приворотное зелье, действующее пару часов, — все в строжайшей тайне, которая обоим была только на руку. И что у короля лет двадцать назад была другая супруга, последняя прямая наследница древнего рода правителей Мальноя, к которому сам король относился каким-то родством не в первом колене.
      На этом моменте Егору стало интересно, всяческие тайны и загадки, требовавшие ответов, он всегда любил. Отхлебнув еще пива, он продолжил читать.
      Верховный маг рассказал Эрику, что Амарейя (так звали бывшую королеву) была сильным магом, как и многие женщины их семьи. Эрик долго смеялся над этой байкой, ведь все же знают, что дар женщин не сравним с даром мужчин, их удел — лишь Первый круг: знахарство и ведовство. И после этого долго смеялся уже Верховный маг. Он отвел Эрика в дворцовую библиотеку и разложил перед ним древние летописи и манускрипты.
      Поверить написанному Эрик долго не мог, это противоречило тому, что годами вдалбливали им в Вейесском университете. Но по всему выходило, что Мальной существовал по своим законам, о которых то ли не знали, то ли не говорили на Западе. Потомки древнего королевского рода не обучались ни в магических школах, ни в университетах, но владели каким-то странным даром, о котором Эрик никогда прежде не слышал — и мужчины, и женщины. Они жили дольше обычных людей, но не были бессмертны, как маги Высшего круга. И все это не держалось в тайне, но и не предавалось огласке — по крайней мере, вне пределов Мальноя.
      Егор опрокинул полторашку вверх дном, допивая остатки пива. А ведь не собирался приканчивать бутылку до конца… Приятные ощущения от отпустившего похмелья успели смениться новым опьянением — пока еще легким, слишком легким, чтобы доставлять удовольствие. Как зуд после комариного укуса: почешешь немного — и хочется еще, до тех пор пока не раздерешь в кровь кожу. Егор помаялся, пытаясь читать дальше еще некоторое время — все зря. В голове пульсировала одна-единственная мысль — о добавке. Выскочил, называется, из алкогольной колеи, как же!
      Плюнув на все, он отправился на кухню. Допьет остатки водки в одной из бутылок — и закруглится. Ничего уж не поделать, если организм требует.
      Отлежавшись в морозильнике, водка лилась в стопку густой струей — словно прозрачная патока. И на вкус была замечательная, прямо сама внутрь заходила. Егор даже холодец достал и доел его ложкой, не обращая внимания на то, что куски мяса и желе превратились в нечто однородное и не слишком приятное на вид.
      Бутылку он опустошил куда быстрее, чем предполагал. Пришлось доставать следующую и скручивать с горлышка тугую холодную крышку. Всего пара стопок — и пора будет останавливаться. Егор даже специально возвращал бутылку в морозильник каждый раз после того, как нальет, в надежде, что больше она не потребуется. И доставал ее снова и снова, возвращаясь за ней из спальни, где пытался читать.
      В конце концов Егор сдался. Процесс было не остановить — и пытаться не стоит, только зря себя мучить. Закинул стопку в раковину, достал кружку из шкафа и налил в нее водки чуть ли не с верхом.
      От себя не убежишь, давно пора понять это. Егор отдавал себе отчет, что уже давно стал алкоголиком. И до последнего времени его это не особо волновало. Нет, волновало, конечно… Но пить было все же приятнее, чем не пить. А последствия — ну подумаешь… Чего там могло такого страшного случиться, кроме того, что помер бы раньше времени. Может, оно и к лучшему. Сейчас-то он еще мог сам себя обслуживать, а в старости? Тогда даже ходячие очень быстро превращаются в лежачих, которым не обойтись без родственников или сиделок. Егор не раз задумывался, что через несколько десятков лет его ждал, скорее всего, какой-нибудь дом престарелых для инвалидов — и приходил в ужас при этих мыслях. Впечатлений от больниц хватало с лихвой. А это, получалось, вечная больница — до самой смерти, где сам себе не хозяин, кругом чужие люди, чужие руки, которые прикасаются к опостылевшему телу. Нет… лучше уж оборвать все раньше, чем жить так.
      Надеяться на быструю легкую смерть от того же инфаркта как-то не приходилось — у Егора, в отличие от матери, всегда было крепкое сердце. Он частенько задумывался по пьяни, что проблемы с почками не так уж плохи сами по себе — если могут сократить срок жизни. Иногда даже с особым удовольствием заливал в себя алкоголь, зная, как это может навредить. А потом трезвел и понимал, что смерть от пиелонефрита не будет легкой — все его предыдущие обострения говорили сами за себя.
      Наклюкался он уже знатно, залив в себя почти две трети от новой бутылки. Хотел было налить еще, но, потянувшись к кружке, смахнул ее на пол. С тихим полузвоном-полухрустом она ударилась о протертый линолеум и треснула, ручка откололась и отскочила в сторону. Егор наклонился, чтобы поднять ее, и, не удержавшись, рухнул на пол сам. Инвалидная коляска завалилась на бок, ударившись колесом о стену. Кажется, даже одна из плиток на стене треснула при этом. Егор кое-как, не с первой попытки, поднял коляску, поставив на все четыре колеса, но залезть в нее так и не смог — оказался слишком пьян для этого. Поставив ее на тормоз, он привалился к ней боком, уронил голову на локоть, который уложил на сиденье — и отключился.