На высоте вдоха

На высоте вдоха

Поставив чемодан и сумку на пол, он разогнулся и увидел самого себя, обезображенного расколотым по диагонали зеркалом. Таким он себя ещё не знал. Он хотел поближе подойти к необычному зеркалу, но, оказалось, его движения чутко стерегли.

- Иди, иди! – экспрессивно окрашенные звуки женского голоса кажутся злыми. – Помог – спасибо. А теперь иди!

Вне сомнений, он исполнил её приказание, потому как спустя какое-то время обнаружил, что подходит к своему дому. Он повернул обратно, но тут выяснил, что дорогу в квартиру с расколотым зеркалом он не знает.

Да и что бы он мог там сказать, когда всё это превеликое множество мыслей – быстрых и неуловимых, серенькими животными пробегающих мимо подслеповатых экранов сознания, - делает его исключительно беспомощным.

Чтобы не сойти с ума, необходимо дождаться ночи и уснуть. Если же он свихнётся, то уже никогда не вернёт её.

Придя домой, он открыл окно и сел на подоконник. Если бы он мог сейчас отлавливать нужные слова и самостоятельно конструировать мир окружающих обстоятельств!

Но это не так, поэтому лучше ни о чём не думать. Он сидел и смотрел, как зловредный день медленно, в течение многих часов, полз мимо его дома. Зато сразу же следом за торопливым вечером наступила ночь, и, закрыв окно, он лёг на погруженную во мрак кровать.

И в ту же минуту живыми чертенятами запрыгали мыслеобразы, закувыркались с пакостной беспощадностью, порождаемой широтой и глубиной безнаказанности ночного времени. Заснуть в подобной обстановке – это даже опасно.

Чтобы рассеять и отбросить от себя прочь невидимые пока хлопья предательского сна, он, зашибив по пути колено, добежал до окна и открыл форточку. И бешено заметался по комнате. Словно в открытую форточку юркнул пробегавший мимо ураган да и принялся безжалостно трепать, мять и швырять его между стенами комнаты, с виду спокойной и тихой, как келья пустынника.

Спустя час он уснул. В одном из углов, где стихия, неожиданно покинув комнату, оставила его.

На следующий день он пошёл на работу. И на следующий – тоже. Оба эти дня он работал как обычно, хотя и болела голова, временами – сильно. О том, что жена снова ушла от него и, к тому же, на этот раз не к матери, он никому не сказал.

Увидев вышедшего на работу после отпуска мастера, он вспомнил некогда подслушанный разговор.

- Да он, по-моему, не совсем нормальный, - сказал тогда мастер начальнику участка.

- Почему так решил? – спросил тот.

- Походка размашистая и очень уж взгляд оптимистичный.

Ложь! Он работал и заочно учился в институте. Он ездил ежегодно на радоновые озёра и занимался подводной охотой.

Впервые жизнь подержала его над бездной вечности прошлой осенью, когда он перебирался через движущийся конвейер.

Словно пасущееся животное, истязаемое гнусом, транспортёр раздражённо передёрнул своей резиновой шкурой в тот именно момент, когда он на мгновение коснулся ногой движущейся ленты.

И он упал, раскинув руки, на спину, а громко заскрипевший транспортёр захватил рукав застиранной до ветхого состояния спецовки и оторвал его, ободрав кожу левой руки. Он прижал инстинктивно руку к груди и продолжал лёжа трястись на расшумевшемся транспортёре, пока того не укротили простым нажатием красной кнопки.

Голова, правда, болела и раньше. Порой в течение нескольких дней он не мог заниматься. Но, опять же, в дни головных страданий походка его и взгляд глаз менялись.

Целыми днями он думал о том, как бы вернуть жену. И он часами мог крутиться около одного какого-нибудь плана, сознавая при этом совершеннейшую его никчёмность. Иногда же в течение каких-то минут он перебирал десятки блестящих выдумок, не способных порою понравиться лишь из-за одной-единственной тусклой грани.

А ведь этого Кутыева она сама считала примитивным человеком. «Да, он дурак, но зато хоть не сумасшедший», - сказала она, укладывая вещи.

И ночь, разделившую эти два последних рабочих дня недели, он провёл не лучшим образом, многократно просыпался, вынуждаемый ежечасно бежать из многосерийного сна ужасов.

Очередная ночь несчастья полноправно встала в ряд с предыдущими. И закончилась она, кажется, даже позднее обычного. Не двигаясь, он лежал на кровати и смотрел, как утро нанизывает комнату на солнечные стрелы. Можно дождаться окончания дня и попробовать подкараулить момент, когда созревающий вечер начнёт обламывать лучи солнца о косяк окна. Обломки их можно будет поискать на полу комнаты и в пыли газона.

Но это непросто, так как обломанные лучи утрачивают блеск. А должен ли он, зрячее существо, искать наощупь? К тому же, как и любое утомительное занятие, терпеливым временем растянутое так сильно, что конечный результат и не виден, поиски невидимого лишены увлекательности.

Он решил нарубить лучей опусканием гильотинных штор. Чтобы отрубленные концы лучиков солнца с неотвратимостью падали в подставленную руку.

Последующие полтора часа вместили множество лихорадочных попыток, скачкообразно возраставших вплоть до самого падения его на глухо и отвлечённо состукавшую перину изнеможения.

На какое-то время он забылся. Проснувшись, не мог никак вспомнить что-то очень важное, промучился весь день без всякого результата и не услышал, как день ушёл вслед за стрелками часов, подчистивших звуки накануне ночи, которая торжественно обещала ужасы не только бодрствующим, но и спящим.

Ночью он проснулся и, несмотря на темноту, увидел, что он одинок. Ему нужен друг. Или подруга. Друг-подруга – самый ласково-тёплый вариант. И вдвоём возможно будет победить ночной ужас существования.

Скоро одиночество его окрепло и разметало окружающий мир по уголкам неведомых далей. Похолодев, он сжался, всем существом своим приникая к тёплому огоньку, мерцающему в области души.