На злобу дням

Одна из квартир

Атриум.
53-ий год от ухода Матери.

Вдоль дороги, замыкая цепочку низкорослых деревьев и обветшавших строений, стоял небольшой дом; крыша его давно прохудилась и дала течь, а краска с оконных ставен облупилась и осыпалась. Будучи на грани разрушения, он держался вопреки всем природным испытаниям. Все потому, что когда-то он дал обещание оберегать своих владельцев, и не удивляйтесь этим словам — каждая вещь имеет свое предназначение, ради которого она существует.
Щелчок диктофона при включении прозвучал в дремотной тишине жилища, словно удар в гонг. Но, даже спустя несколько минут, среди ночной темноты было слышно, как дом молчит. Только в одной комнате, в самом углу, подрагивал свет тусклой лампочки. Если прислушаться, можно было уловить очень тихий мужской голос:
«Усилившийся ветер принес с собой запах озона, а, значит, вскоре на город снова прольется ливень. Не тот приятный моросящий дождик, под который любит резвиться малышня, а самый что ни на есть аномальный. Скорее бы пришла зима».
Действительно, вскоре он обрушится на жителей, разбиваясь при ударе об асфальт на множество переливающихся всеми цветами радуги капелек. Такой чарующий, но смертельно опасный дождь стал идти все чаще. Бывали дни, когда он шел спокойно, а порой — бушевал настолько сильно, что оставлял после себя небольшие трещинки в бетоне. Многие дома, старые и ветхие, буквально развалились под натиском дождя. Сегодня синоптики пообещали, что он будет спокойным, поэтому стоило бояться только за местами продырявленную крышу.
Капли дождя прозвали слезами Матери. Интересно, насколько же испытываемая ей боль сильна, раз эти слезы могли убить?
Аппарат продолжал записывать диктуемую речь:
«Город никогда не молчит. Даже сейчас эхом разносятся гудки проезжающих машин. Люди спешат в свои теплые уютные гнездышки к милым женам, любимым мужьям и детям, желают прижаться к ним, согреться от пробирающего до костей холода. Бывает, что среди этих воющих монстров лениво проберется нечто громоздкое, издающее протяжные стоны сирен, сигнализирующих уступить дорогу. Оно напоминает огромного красного жука с множеством гибких кранов-щупалец, прижатых к туловищу. Следом машины пропускают второго, уже белого гиганта: по центру его металлического брюха красуется символическое сердце, обмотанное бинтом. Эти существа здесь всегда опаздывают, а люди спешат».
Вот неподалеку проехала городская охрана с оглушающей сиреной. Небритое лицо спрятавшегося под навесом автобусной остановки человека привлекло ее внимание. Проигнорировав сверлящий взгляд полицейского, мужчина продолжил рассеянно глядеть то на дорогу, то на проезжающие мимо машины. В рации служащего не смолкал прокуренный, кашляющий голос: «Прием... кхэ... вооруженное ограбление на Веллингтон стрит. Проклятые подростки ограбили очередной магазин... кхэ... конечно же, скрылись».
Черный картон небес разрезали ослепительные молнии-ножницы, осветив небольшую комнату маленького дома. За столом сидел мужчина в возрасте, лицо его было уставшим и недовольным. Он обратил полный печали взгляд на окно. Крыша его храма начинала подвывать от тяжелых ударов начавшегося дождя. Он набирает обороты. Не выдержав напора, одна из досок жалобно скрипнула, и на голову мужчины упала капля. В такой дождь даже дома нужно носить защищающую экипировку.
— Нужно определенно залатать крышу, пока ее окончательно не изрешетило, — пробурчал он, положив на стол диктофон и стирая холодную каплю, стекшую на щеку. — Куда только этот мир катится...
За спиной раздался негромкий юношеский голос. От неожиданности мужчина дернулся, но узнал в нем родные нотки и быстро успокоился. В дверном проеме стоял молодой человек лет семнадцати-восемнадцати:
— Куда бы ни катился — везде ему не рады, — он присел на диван, потирая сонные глаза.
Отец понимающе кивнул:
— Я тебя разбудил?
— Нет. Просто не могу уснуть под дождь...
— Уже слишком поздно, чтобы спать. Посиди со мной, я как раз размышлял о том, что наш мир инфицирован опасной болезнью, называется — неконтролируемое свободолюбие, но не могу определиться со стадией.
Сын кисло улыбнулся и бессильно развел руками.
Отец мальчика глубоко вздохнул и на выдохе проговорил:
— Вот и я не знаю. Ничего, не думай об этом. Я еще помню, что у вас, юношей, и так полно забот. Оставь это тем, у кого на старость лет больше ничего не осталось, — его взгляд устало перескакивал по предметам, лежащим на столе, время от времени задерживаясь на пыльных обложках энциклопедий.
— Твоим горе-пророкам? Что они там «предрекают» — новые катаклизмы? Позор метеорологии...
— А ты давно стал в этом специалистом? — поддел он ласково сына.
— Да просто не понимаю помешательства вокруг Матери. Если Она ушла один раз — рано или поздно уйдет снова. Чего тогда все ждут?
— У тебя львиное сердце, раз так рассуждаешь. Но не бросайся словами, ведь, если Мать вернется, то мы снова будем вместе, как семья. Продолжим с чистого листа, как будто никакой Катастрофы и не было. Я даже немного скучаю по тем вре...
Натаниэль прервал отца на полуслове. Они перебивали друг друга примерно одинаково часто, и им всегда было, что сказать, но порой складывалось впечатление катастрофической нехватки времени. Такая манера диалога не могла не превратиться во взаимную дурную привычку.
Он небрежно провел рукой по воздуху, будто отмахиваясь от назойливого комара:
— Тебе пудрят мозги сектанты и фанатики, а ты и не против. Матери нет никакого резона возвращаться обратно.
— Кроме того, что она — наша Мать.
— И это делает ей честь?..
— Натаниэль...
— Как книга, кстати? Готов закончить? — резко сменил он тему.
Отец поймал на себе укоризненный взгляд сына и понурил голову:
— Закончил... почти. Осталось внести финальные правки.
— Отлично.
— Не думай об огромном гонораре, он едва покроет затраты на восстановление крыши.
— Куда пропал твой боевой настрой? Когда тебя напечатают на настоящей бумаге, тогда еще сто раз вспомнишь о том, что сказал про гонорар, — произнес сын, погружаясь в фантазии по обустройству дома.
Отец не очень разделял оптимизма сына:
— Моя работа зачахнет в ближайшее время. Писательством занимаются только старые безумцы, как я. Так что это простая трата финансов, которые я и так потратил на личные черновики, — он мельком кинул взгляд на зеркало, но увидев в нем свое отражение, быстро опустил глаза. — Твоя мама была категорически против этой идеи и сказала, что получится бред, за который меня, вдобавок к штрафу и позору, упекут за решетку, — он хмыкнул и ненадолго зажмурил глаза. — Иногда мне кажется, что ее прогнозов стоит бояться куда больше, чем всю нашу помешанную власть.
На этом Самуэль поднялся, подтянулся, поскрипывая старыми костями, и сообщил, что все-таки решил пойти вздремнуть, пока дождь немного утих. В последнее время ему очень не хватало сна.
Пожелав отцу хорошего сна, выключив свет, Натаниэль вышел, тихо прикрыв дверь и унося в руках стопку каких-то бумаг. Он прошел мимо комнаты, где мирно сопели мать и младшая сестра, до лестницы, ведущей на чердак. Забравшись туда, Натаниэль сел возле старенького разломанного столика. Положил на него кипу бумаг, вытащил из кармана маленький фонарик на батарейках (подарок отца). Свет проскользил по отмеченному цифрой «один» листу. Бумаги пахли особым запахом, особенно те, что не так давно были покрыты чернилами. Такой запах ни с чем не спутаешь. Наверное, поэтому отец обходит современную технику стороной. В ней нет жизни. Нет души...
Парень довольно улыбнулся и, позабыв про все на свете, начал читать.