Настольная книга принцессы

Пролог

Хотелось бы мне оставить в дневнике какую-нибудь драматическую последнюю запись. «Король повелел утопить меня с соблюдением всех положенных храмом ритуалов по обвинению в ведовстве. Моя казнь назначена на утро седьмого дня месяца квинтилиса, и я уже слышу шаги палача».

Как обычно, фантазии разбились о жестокую реальность. В моей камере было слишком темно, чтобы писать, никакого дневника я не вела, какой сейчас день – понятия не имела. Ко всему прочему, палач не спешил исполнить свой долг, а торчал этажом выше и жаловался тюремщикам на бессовестное повышение цен на веревки. А ведь веревки – дело такое: связал узника один раз – и в расход. С утопленника уже не снимешь, с сожженного – и подавно, а казнь через повешение нынче не в почете.

Я бы даже посочувствовала, если бы не торопилась поскорее убраться из подвала. Тюрьма Фоссе Миде располагалась в Соломенной лагуне, так близко к прибою, как только позволял неверный берег. Нижний уровень камер во время высокой воды то и дело затапливало полностью, и держали здесь только смертников да тех, кого было нельзя немедленно казнить по закону, но очень хотелось.

Себя я уверенно относила к первой категории. Не то чтобы кто-то потрудился озвучить мне обвинения или подробно объяснить, почему я здесь оказалась: тюремщики не слишком-то горели желанием развлекать беседами узников с нижнего уровня – как и спускаться сюда. Я не могла их винить (хотя и очень хотелось). Но чего еще следовало ждать, если уже три корабля затонули, едва выйдя из гавани? Конечно же, виновата ведьма!

Я не надеялась, что мне позволят объясниться, но вот пытки смертельной скукой и вообразить не могла.

– Эй, там, наверху! Надеетесь, что я здесь от старости помру, и на веревках сэкономить удастся?!

Оживленный диалог, успевший перескочить с роста цен на веревки на бессовестных купцов, прервался. Несколько мгновений в тюрьме царила озадаченная тишина.

– А ты очень торопишься? – первым опомнился палач, и я наконец-то и правда услышала его шаги.

Неспешные и осторожные. Даже слишком.

Зато он принес с собой фонарь – безо всяких створок, такой яркий, что озарил весь коридор, безжалостно выхватывая из милосердного сумрака черный камень стен, покрытый какой-то слизью. Ступени тоже успели ею порасти – оттого палач и шел так медленно, опасаясь оступиться и попасть ко мне куда быстрее, чем собирался.

– Ну, вставай, торопыга, – велел он и загремел ключами. Фонарь озарил и огромную неуклюжую связку, и переброшенный через плечо холщовый мешок, и цеховое клеймо на предплечье.

За мной прислали ни много ни мало храмового палача, и сопротивления с моей стороны он явно не опасался, хоть и соблюдал все меры предосторожности: на его шее болтался медный амулет с изображением штормовой волны, а голову полностью скрывал кожаный колпак с прорезью для глаз. Но это было скорее формальностью. Много ли я могла противопоставить, если сама не помнила, когда последний раз мне приносили пресную воду?

У меня и встать-то не получилось. Палач сам шагнул в камеру, чтобы связать мне руки грубой веревкой, и вздохнул так тяжело, что мне, видимо, следовало устыдиться из-за перерасхода ценного материала. Увы, проблесков совести ведьме не полагалось, а вот прочный двойной узел – очень даже. За него палач и вздернул меня на ноги, так и не притронувшись и пальцем.

Осторожный. Опытный.

Кажется, те, кто его прислал, все еще боялись меня. А вот сам он искренне не понимал, почему выбор остановили на нем, но добросовестно выполнял все инструкции.

– Даже не спросишь, та ли я, за кем тебя прислали? – хрипло поинтересовалась я.

Палач не ответил – молча потянул за веревку, вынуждая переставлять ноги и не слишком беспокоясь о том, чтобы я не упала. А вопрос быстро перешел в разряд дурацких.

В свете фонаря стало ясно видно, что нижний уровень пустует. Я была единственной, кого запрятали так глубоко.

Со мной палач больше не заговаривал. Отчитался перед сонным тюремщиком этажом выше, что уже не вернется, да равнодушно расписался в толстой амбарной книге, которую ему подсунул стражник на выходе.

Я поймала себя на том, что наблюдаю за каждым движением жадно и внимательно, как деревенский мальчишка – за цирковыми акробатами. Истосковавшийся по хоть каким-то зрелищам ум не давал сосредоточиться на мыслях, целиком погрузившись в новые впечатления.

Палач шагал уверенно и мерно. Холщовый мешок на его плече ритмично покачивался: внутри было что-то тяжелое. Не настолько, чтобы доставлять неудобство натренированному человеку, но все же достаточно увесистое.

А над лагуной собрались сизые облака. Под редкими просветами вода казалась темно-бирюзовой, но это только оттеняло черную глубину вокруг. Соломенная лагуна была куда коварнее, чем казалось на первый взгляд: течение здесь закручивалось смертельной спиралью – невидимой с поверхности, но печально известной среди местных жителей. Потому-то никто не строил дома прямо над волнами, как в богатых районах, и никто не нырял ни за жемчугом, ни за драгоценными водорослями, из которых делали краситель для синих купеческих одежд. Единственный пирс рассекал лагуну узкой стрелой; местные рыбачили прямо с него, не рискуя спускать лодки на воду, и от старости и частого использования скользкий настил скрипел и опасно прогибался под ногами. В зазорах между досками виднелась густая, подвижная темнота, рассеченная лишь белесыми гребешками волн.