Настоящий россиянин

Настоящий россиянин

...Витёк Бедалагин лежал в гробу торжественно и гордо. На белом от пудры лице Витька навсегда запечатлелось выражение сосредоточенности и ответственности. Вспушенные работниками морга усы делали Витька небывало красивым и даже - очаровательным. Одетый в темно-зеленый костюм, белую рубашку, черный галстук и новые, в мелкую серо-синюю клеточку комнатные тапочки, со сложенными на животе руками он был похож на человека, собирающегося говорить речь перед широкой и солидной публикой.
Стоящий у гроба вместе с родственниками и близкими Кузьма Настырнов смотрел на Витька растерянно, почти не моргая и не отрывая глаз от его пышных усов. Стоял ноябрь, входные двери были открыты и в морге было холодно, пришедшие проститься с умершим ежились от мороза, но Кузьма ничего этого не замечал - смерть Витька не умещалась в его сознании и он никак не мог понять, почему Витек лежит сейчас в гробу, без теплой одежды, молчит и не дышит.
Жизнь распорядилась так, что с семилетнего возраста, с той самой поры, когда, придя в первый класс, они впервые увидели друг друга, Витек и Кузьма расстались надолго один - единственный раз. Это произошло по воле государства, которое обязало их выполнить воинский долг. Витька призвали на полгода раньше, в мае, и он попал в Сибирь. Спустя полгода призвали Кузьму, который оказался в Туркменистане. Уйдя служить в армию в разные места, друзья не потеряли друг друга из виду, регулярно переписывались и мечтали о будущем. Служба хотя и была суровой, мечтать не мешала. Через два с половиной года она встретились вновь и вновь были сначала вместе, поселившись в одной комнате рабочего общежития, предоставленной им строительной организацией, а потом, когда Витек женился, - рядом, потому что Кузьме пришлось переселиться в другую комнату. Однако Витек и Кузьма постоянно встречались - вдвоем или в компании общих знакомых. Встречаясь, любили посидеть, выпить и поговорить "за жизнь" о том о сём, ничего не тая и ничуть не боясь быть непонятыми.
И вот внезапно всё закончилось. Внезапно, потому что Витьку было всего лишь 45 и он ничем серьезным не болел, его смерти никто не жаждал и никто о ней даже не предполагал.
… Народу в морг приехало немного - человек 12 - 15. Кто - то, постояв, от гроба отходил и выходил на улицу, кто-то заходил с улицы и вставал на место ушедшего. Увы, в этот день, 02 ноября 2002 г., многомиллионная великая Россия и ее правители в своих неустанных заботах об улучшении жизни россиян не ведали и даже не подозревали, что в последний путь отправляется один из тех её верных сынов, которые не лгут ни себе, ни людям, когда называют себя настоящими россиянами, и этим сыном был Виктор Никанорович Бедалагин.
Кузьму поразил дядя Никанор - отец Витька, приехавший в Питер на похороны сына с далекого Южного Урала. Ему было за 70, столько же или чуть меньше было матери Витька - тетё Глаше. Будучи тяжело больным, дядя Никанор нашел в себе силы приехать на последнюю встречу с сыном. Тёте Глаше таких сил не хватило - у нее почти отказали ноги и каждую секунду грозило остановиться больное сердце.
Был момент, когда Кузьма, подняв глаза, увидел, как дядя Никанор, держась обоими руками за край гроба, приплясывает в изголовье у Витька. Кузьма не сразу понял, что у отца Витька отказывают ноги. Дядя Никанор пытался стоять прямо, но тело слушалось плохо, ноги в коленях сгибались и ему все время приходилось с напряжением выпрямлять их, чтобы не упасть. Смердящий запах, исходящий от трупов, был необычен, непривычен, резок, удушлив и неприятен. Гробов было много, они стояли вдоль стен морга двумя рядами и каждый гроб ждал своей очереди на вывоз для захоронения его владельца. Эта атмосфера и вся обстановка в целом тоже отнимали у дяди Никанора и без того его мизерные силы. Кузьма захотел подойти, чтобы помочь ему, но его опередила дальняя родственница Бедалагиных - Зина, которая, взяв отца Витька под руку, помогла ему присесть на небольшую скамейку у гроба.
Кузьма скользнул взглядом по застывшей фигуре друга, увидел просунутый между кистями несколько забытый им белый носовой платок с вышитой алой розой и вспомнил, как в девятом классе Витек по уши влюбился в Зухру Бакиеву и как, потеряв голову от ее ослепительно-белоснежной улыбки, звонкого беззаботного смеха и черных чарующих глаз, на полгода забросил учебу. Вот тогда в его глазах впервые Кузьма увидел страдание. Оно было мимолетным, но тот, тогда еще незнакомый взгляд друга, полный боли и одиночества, время от времени всегда появлялся в глазах Витька и всегда пугал Кузьму, делая его беспомощным перед страданием друга.
Конечно же, в той далекой туманной юности главным было совсем не страдание. Тогда им было по 15, в штанах уже топорщилось, в голове кружилось, сердце стучало всякий раз, когда кто-то из девчонок оказывался на опасно-близком расстоянии, впереди была целая вечность, а в голове - беззаботность и радость. Нужда того времени была нормой для советского народа и молодежь её попросту не замечала. Зачем, когда земля под ногами, качаясь и вздрагивая, вращалась с каждым днем все быстрее? Хотелось взлететь над ней - высоко и надолго да не одному, а обязательно с ней и умчаться в недосягаемый уголок вселенной, чтобы не уставая пить нектар любви, наслаждаясь ласками нежной любимой. Влюбиться хотелось, было ощущение, что каждый из нас, пятнадцатилетних, уже любит, любит всех своих одноклассниц, соседок и даже незнакомок на улице, но все было не то: у многих еще не было в руках её - и только её! - горячих ладошек, многие еще ни разу не ощущали совсем рядом волнующего её дыхания и сводящего с ума неповторимого запаха завораживающей пряди мягких волос. Все были готовы к этому, ждали, робко и не умело пытались приближаться, важничая на уроках у доски, но всего этого у подавляющего большинства еще не было.
Первым, на кого из нас пал выбор судьбы, стал Витек. Любовь пришла к нему дождливой осенью 1972 года, а расцвела пышным букетом весной 73 - го, подав сигнал всем другим одноклассникам в солнечный день Победы.
То утро могло бы и не запомниться, как не запоминаются сотни других. Запомнилось. Запомнилось, потому что о нем думалось вечером уже в тот же день, думалось на следующий день и много-много раз после этого. Часто вспоминали его Кузьма и Витек, будучи уже и взрослыми, а, вспоминая, всякий раз соскальзывали на какие-то другие воспоминания, разбуженные событиями того дня.
… Визг пятиклашек и всякой другой мелюзги носился вместе с ними - то впереди, то сзади, то сверху, то где-то сбоку - по спортивной площадке у двухэтажного здания школы, утонувшей в распустившейся и благоухающей зелени наступившего мая. Их было так много, что они напоминали птичий двор, на котором нет прохода от выпущенных на волю цыплят. Учителя и старшеклассники, солидно стоявшие группами, напоминали айсберги в струящемся океане этого школьно-птичьего моря, и было удивительно, как их еще не снесло волнами детского крика, визга, смеха и вихрем кружащейся в воздухе радости, заполнившей всё около школьное пространство.
Большие ворота школьного забора, года два назад отделившие двор школы от улицы, были распахнуты и радостно встречали идущих к школе нарядных учеников красными флагами и цветными шарами. Шары и флаги были везде - в руках, на здании школы, на домах улицы, у прохожих, уже двигавшихся в ранний час к центральной площади города.
Из висящего над тяжелыми, выкрашенными светло-коричневой масляной краской дверями школы, алюминиевого школьного радио-колокола вдруг неожиданно для всех спрыгнула вниз мелодия армейского марша, заглушив писк малышни и на секунду замедлив их бег.
До этого солидно беседующие старшеклассники умолкли и стали оглядываться, видимо, ощущая, что близиться построение.
Все они были одеты в белые рубашки, а на плечах лежали дома чуть прихваченные заботливыми материнскими руками полосатые гюйсы - морские воротники-символы синего цвета с белыми полосками по краю. Девушки стояли отдельно: они были в костюмах стюардесс - белые блузы, темные галстуки и синие пилотки.
Такова была традиция - защитники мира (моряки) и воплощение мирной жизни - стюардессы в День победы на параде шагали рядом.
Пока общее построение объявлено не было, девчонки двух девятых классов стояли отдельно от девушек десятых классов, которые считались совсем взрослыми и могли себе позволить ожидать начала праздника вместе с одноклассниками-мальчишками.
Кузьма знал, что Витек жутко завидует парням из десятого, но несмотря на то, что уже через месяц сам должен был стать учеником выпускного класса и что целый год пытался ухаживать за Зухрой, у него не хватало духу шагнуть навстречу судьбе и шагнуть в сторону группы девчонок из своего 9 -го "А".
Оглушительный марш замолк также внезапно, как и начался. В наступившей тишине визг малышни был похож на воробьиный писк. На крыльце школы с мегафоном в руке появился учитель физкультуры Михаил Петрович и военрук Николай Владимирович. Прозвучала команда выходить строиться.
Каждая школа города на параде шла отдельной колонной и в своем костюме. Но большого разнообразия не было: учащимися обычно одевалась либо форма моряков и солдат, либо стюардесс и военных санитарок.
После прозвучавшей команды ребята потянулись к военруку - перед построением он всем выдавал макеты автоматов Калашникова, которые хранились у него в оружейной комнате вместе с учебным оружием и взрывными устройствами.
Парням нравилось ходить строем, с калашниковым на груди и чувствовать себя причастным к делу своих отцов и дедов, многие из которых сложили свои головы в гражданскую и великую отечественную. Воспитанные идеями великих починов и светлого будущего всего человечества, молодежь приучалась их защищать - сначала в виде игры, потом - на деле, служа срочную в вооруженных силах страны.
Витек с автоматом наперевес вышел из школы под яркое солнце и увидел, как рядом с Зухрой нарисовался Черствяк.
Черствяк учился в 10 "б", был худой и длинный, имел репутацию подловатого парня и втихую нередко обижал тех, кто был явно слабее его. Кузьма, вышедший на улицу вместе с Витьком, не мог не заметить, как друг напрягся и застыл на месте, подобно охотничьей собаке, почуявшей дичь. С крыльца было видно, как Черствяк, держа свой автомат в левой руке, правой пытался ухватить Зухру за локоть, но та увертывалась, пытаясь спрятаться за подруг. Её гневный взгляд свидетельствовал о том, что Черствяк рассердил её. Секунду потребовалось Витьку на оценку ситуации, после чего медленно, не спуская взгляда с Черствяка он двинулся в его сторону. Витек не любил, не умел и не стремился подраться, как это часто бывает у мальчишек, поэтому Черствяк не обратил на него никакого внимания.
Витек также, как и шел, медленно, встал между Зухрой и Черствяком, уставившись на него потемневшими от психологического напряжения серо-голубыми глазами. Черствяк, не замечая Витька, обошел его и вновь попробовал схватить Зухру. Несомненно, он заигрывал с ней, но у него это получалось неуклюже и он раздражался, осклабившись и делая вид, что так или иначе добьется успеха и заставит Зухру стоять рядом и разговаривать с ним.
Витек не дал ему обойти его и уверенно схватил за руку. Черствяк остановился:
- Тебе чего ? - его взгляд был полон холода.
- Оставь её! - Витек сказал это так тихо, что стоящий рядом Кузьма едва расслышал сказанное, но Черствяк его понял. Он развернулся в сторону Витька и дальше сделал то, о чем никто не мог предположить в праздничной суматохе.
Отступив на шаг, он резко взмахнул левой рукой и ударил Витька прикладом деревянного автомата по лицу. Не отшатнись Витек инстинктивно, удар пришелся бы по правому виску. Однако лицо его всё же было задето. Кузьма рванулся к Черствяку, но того уже оттаскивали десятиклассники.
У Витька оказался поцарапан и разбит нос. Кровь частыми каплями сочилась из правой ноздри и, наклонившись, чтобы не испачкать рубашку, он зажимал нос пальцами. Рядом стояла выпрыгнувшая из стаи одноклассниц Зухра. Она смотрела на Витька широко раскрытыми глазами и беспомощно сжимала и разжимала прижатые к груди кулачки. Лицо ее было встревожено, но всё поведение свидетельствовало о том, что поступок Витька разбил и без того тонкую стеклянную стенку, разделявшую их весь истекший учебный год.
Кузьма огляделся. Из взрослых инцидент никто не заметил. Черствяка увели на улицу. С улицы раздавался бодрый голос Михаила Петровича, усиленный мегафоном. Кузьма повернулся к Витьку. Тот постепенно успокаивался. Зухра спохватилась и достала из кармана ослепительно белоснежный носовой платок. Развернув его, она подала платок Витьку. Кузьма успел увидеть вышитую в центре платка алую розочку.
…Витек и Зухра весь май, все лето и весь 1973-74 гг. не расставались практически ни на минуту. Даже дружба с Кузьмой у Витька стояла теперь где-то сбоку. Они беспокоили родителей, с ними неустанно работала школа, начиная от директора и классного руководителя и заканчивая учителями и уборщицей тетей Верой. Расставались они только на ночь, отправляясь домой спать, но это не делало жизнь взрослых легче - было ощущение, что они бояться известий о начале влюбленными взрослой жизни.
Одноклассники завидовали им и были бесконечно благодарны за их любовь - робость и стеснительность существенно сдали свои позиции и в наступление пошли не только мальчишки.
Кузьма помнил, как лично ему девчонки 23 февраля 1974 г., в День советской армии и Военно-морского флота посвятили маленькое четверостишье, сначала смутившее его, но потом подсказавшее, что можно - можно! - не просто наблюдать за девчонками и томиться невесть от чего неизведанного, но и быть конкретным, своим, любящим и любимым. Четверостишье звучало так: "Кузьма слушает урок, затаив дыхание, ты на нас, родной, дружок, обрати внимание!".
Кузьма иногда вместе с Витьком бывал у Зухры дома, знал ее сестру, двух братьев и родителей. Это была скромная, порядочная и гостеприимная семья. То, что Зухра была другой национальности, нисколько не смущало Витька. Так ли это было с стороны Зухры и её родственников сказать было нельзя, потому что её отношение к Витьку весной 1974 - го несколько изменилась. Формально Зухра была права, когда говорила, что впереди выпускные государственные экзамены и нужно больше времени уделять учебе. Фактически же Витек стал больше времени проводить вновь с Кузьмой. Именно тогда Кузьма заметил самую настоящую собачью тоску во взгляде Витька.
Май 1974 г. заканчивался для выпускного 10 "а" радостью. И на параде повзрослевшие за год прошлогодние девятиклассники шли теперь первыми, возглавляя колонну своей школы. Про Черствяка никто не вспоминал и все жили грядущими экзаменами, мечтами и надеждами.
В парке по выходным начали регулярно проводить танцы. Кузьма с Витьком не были завсегдатаями этого мероприятия. Мать Витька, Глафира Степановна, работала в школе учительницей русского языка и литературы и не позволяла сыну привлекать к себе нежелательное внимание. Посещение танцев учащимися советской школы хотя и не считалось дурным тоном, однако партией, правительством и педсоветом открыто не одобрялось и тем более никогда не пропагандировалось. Дядя Никанор работал инженером на местном заводе, всегда поддерживал мать Витька в её жизненной позиции и, наверное, поэтому танцы для него и Кузьмы были не столько возможностью развлечься, сколько способом отвлечься от бытовой нуди и дурных мыслей.
Окончание учебы было решено отметить именно танцами. Родители Кузьмы его поведение контролировали меньше, полагаясь на его здравомыслие и в ближайший выходной день, который выпал на 28 мая, воспользовавшись тем, что родители Витька уехали на дачу, друзья около восьми вечера, наглаженные и начищенные, встретились у Бедалагиных.
Не было такого случая, чтобы за 10 лет учебы и дружбы Витек и Кузьма хотя бы раз употребляли спиртное. В тот день всё было как обычно, и поэтому, когда Витек откуда-то извлек и притащил на кухню бутылку с прозрачной жидкостью, Кузьма удивился.
- Спирт! - коротко пояснил Витек. - Отец с работы принес.
- Зачем? - также коротко спросил Кузьма.
- Что зачем? - не понял Витек.
- Зачем тебе спирт? - уточнил Кузьма.
- Пить! Понемногу, грамм по 50, не больше. Для настроения.
Кузьма даже не раздумывал и сразу категорически отказался. Для него достаточно было того, что время от времени дома напивался отец и мать закатывала ему скандал. Отец в употреблении спиртного был непреклонен и от своих правил не отступал. Мать сердилась, обижалась, скандалила, ругалась, но ничего сделать не могла - отец был верен своему пролетарскому сообществу и свою трудовую неделю частенько заканчивал, изрядно поднабравшись с устатку. Кузьма подумал, не хватало еще, чтобы и он расстроил мать.
Витек настаивать не стал и глотнул прямо из горлышка. Стало ясно, что пить спирт раньше ему не приходилось. Он закашлялся и закашлялся надолго, с трудом переводя остановившееся дыхание. Кузьма, держа ковш набранной в ведре колодезной воды, постукивал его по спине.
Отдышавшись, Витек изрек: "Крепок, зараза! Но я тебя с другой стороны возьму!" и, плеснув в ковш из бутылки, допил остатки воды, смешанной со спиртом.
…Танцы прошли спокойно. Витек был весел, раскован, но вел себя добродушно и миролюбиво. Далеко за полночь, по дороге домой он признался, что без Зухры все для него не в радость.
- Темнит она что - то, говорит, что в институт готовится, а сама в поцелуях мне стала отказывать! - Витек замолчал.
Ночь дышала весенней прохладой и свежестью. Где-то далеко перебрёхивались собаки. Отмеряя легкие метры дороги к дому молодыми и сильными ногами, Кузьма думал о том, что друг, видимо, что - то перегибает в своих фантазиях, и решил его успокоить.
- Да не переживай ты ! Нам всем сейчас не просто - впереди экзамены, потом действительно многие будут пытать удачу в институтах. Зухра давно собиралась в текстильный. Ты сам мне об этом говорил. Так что целоваться и взаправду некогда!
- Ты не понимаешь - у нее глаза стали грустные и смеется она не так, как раньше, - не от души что ли ? - Витек повернулся в темноте к Кузьме и дыхнул на него перегаром.
Кузьма отвернулся.
- Знаешь, Витек, не о том ты сейчас. Да и выпил сегодня зря - напьемся еще!
Витек тяжело вздохнул и промолчал - то ли соглашаясь, то ли продолжая думать о чем -то своем.
В темноте Кузьма не видел, как друг нес зажатый в правой кисти белый носовой платок с вышитой на нем алой розой, и никогда впоследствии не знал, не думал и не предполагал, что с весны 1973 года Витек никогда и нигде не расставался с этим простеньким кусочком ткани, пронеся его через все свою жизнь как символ искренности, чистоты, первой любви и наивной надежды.

                                                           *            *             *

В проеме входной двери морга показался Илья Пророков. Последнее время Витек часто пропадал у него. Они вместе пили, курили, халтурили, коротали время в пустых разговорах. У него дома Витек и умер. Сейчас Илья занимался его похоронами, взвалив на себя практически всю организационную часть. В нем говорила вина, появившаяся после смерти товарища.
Жена Ильи - Тамара - работала заведующей детским садиком. Когда Витек расстался с женой, выгнавшей его за постоянные пьянки из дома, и когда ему отказала в жилье его очередная подружка, именно Тамара помогла ему с временным прибежищем, устроив его в детсаду сторожем и предоставив в круглосуточное пользование крохотную каморку под лестницей. Там Витек поставил себе старую детскую кровать без спинок, стул, крохотный столик и литровую стеклянную банку, которую использовал под пепельницу. Окна в каморке не было, зато был свет и вечером можно было лежа даже почитать.
Читал Витек в последнее время исключительно детскую литературу - в садике была своя библиотека и от скуки он перечитал в ней почти все. Любимой книгой была детская библия. "Это не библия - это сладкая сказка, которая мне нравится," - любил говорить он. Витек был не верующим и не крещенным. Семья определяет многое в жизни человека, определила она в свое время и жизненные представления Витька. Тетя Глаша всю жизнь была активной атеисткой и ни разу за свою долгую жизнь не изменила себе в своих убеждениях. Все её трое детей воспитывались в духе материализма, и поэтому религиозное мировоззрение было чуждым для Витька. Много позже, когда жизнь уже успела изрядно побить его, Витек перестал чураться религиозных вопросов, рассуждал на выбранную тему охотно, но большей частью иронично. Отец Кузьмы, Настырнов Василий Константинович, уже в эпоху Михаила Горбачева выйдя на пенсию, окончательно порвал с коммунистами и повернулся лицом к Богу. Верующим он стал не по убеждению или под влиянием моды; он именно уверовал во Всевышнего и сына его - Иисуса Христа и, уверовав, неоднократно предлагал Витьку окрестить его.
Витек не отказывался, но и особого желания не проявлял.
Илья тоже был некрещеный. Вот и пили два нехристя вместе, прожигая жизнь до тех пор, пока один не упился.
Кузьма знал, что накануне смерти вместо детсада Витек пришел домой к Илье и там они добавили еще. Потом как обычно курили и говорили на вечные российские темы - о растущих ценах, об олигархах, враждебной миру проклятой Америке, российских президентах и беспросветной бедности. Потом легли. Утром Витьку было плохо. Ему бы похмелиться, но похмелиться было нечем. Ему бы выйти на улицу - в России бог ему бы всё равно что-нибудь подал, как подает миллионам других россиян, а он закурил. Сердце схватило и не отпустило. Приехавшая скорая констатировала смерть. Вскрытие показало, что смерть наступила в результате острой сердечной недостаточности.
Илья подошел к Кузьме и протянул клочок бумажки: " Это номер спецавтобуса. Пожалуйста, встреть его, он должен подъехать в 11.30, а я пойду в дежурную службу, отмечусь, что мы будем забирать Витька".
Кузьма вышел на свежий воздух. После вонючего морга с искусственным светом яркий солнечный свет ноябрьского утра и бодрящий морозный воздух закружили голову. Кузьма огляделся. Всюду стояли люди - сегодня пришел черед не только Витька. Косые солнечные лучи слепили и никак не вязались с печалью наступившего дня.
Кузьма вышел на эстакаду, по которой спецтранспорт морга подъезжал и отъезжал от дверей морга и увидел внизу на площадке три стоящих автобуса характерной черно-желтой окраски. Один из них оказался последним такси для Витька. Молодой водитель, белобрысый паренек с рыжими ресницами. Уточнив время подъезда к моргу, Кузьма отошел в сторону и остановился перед росшими по краю газона кустами.
Чистое синее небо над головой вновь вернуло его в прошлое, потому что точно таким же оно было в далеком январе 1978-го, когда Кузьма вышел на перрон Московском вокзале Ленинграда.
Витек налетел на него, как ураган. В белом офицерском полушубке, заиндевевшими усами и блестящими глазами, с восторженным улюлюканьем, он обхватил Кузьму и закружился вместе с ним среди толпы, мешая проходу и удивляя пассажиров и встречающих своей шумностью и нескромностью в выражении эмоций.
- Как дорога, старик? Как жив, Кузя ты мой дорогой? Сколько же мы не виделись? - Витек был так возбужден, что Кузьма, который был рад встрече не меньше, чем его друг, несколько смутился.
- Отлично всё - и жизнь, и дорога и дембель! И паспорт я уже получил и со родителями повидался !! Теперь вот здесь, стою перед тобой, смотрю и диву даюсь, не понимая: или ты ходишь по Ленинграду в деревенском тулупе, или это не Ленинград?
Витек загоготал еще громче:
- На мне - не тулуп, а полушубок! - Просто он мне немного великоват, а вообще - это сейчас модно, старик!!! Модно, понимаешь? Забудь про армию и привыкай. Но в путь - нас ждет стол и отличная закуска. Отметим встречу - я так долго ждал тебя.
Вокзал ошарашил Кузьму своим гомоном, многолюдьем и грязью. Несмотря на мороз, снег под тысячью ног был превращен в грязно-коричневую кашу. Протяжно звучали объявления о прибытии и убытии поездов, раздавались зычные "посторонись" носильщиков, от вагонов тянуло дымом от непогашенных или растопленных топок.
Кузьме уже приходилось бывать в Ленинграде, но знал он его плохо и сейчас вообще не представлял, куда вез его Витек. Дорога оказалась недолгой - около 25 минут на метро и вот они уже снова под открытым январским небом. Кузьме вспомнился сослуживец Генка Щербаков и его мощный, но послушный ему бас, внезапно зазвучавший в сознании :"Прощай - со всех вокзалов поезда уходят в дальние края. Прощай - мы расстаемся навсегда под белым небом января!". Да, с Генкой они попрощались 12 января, т.е. около трех недель назад. Сейчас был Витек и значит: "Здравствуй, здравствуй, мой Витек, встречай меня, встречай, мой друг!".
Времени было что-то около 11 утра и в сторону от метро народу в общественном транспорте было мало. Такси Витек брать не стал, сказав, что и без него они доберутся до дома без проблем. Так оно и случилось. Еще минут через двадцать они вышли из троллейбуса в незнакомом для Кузьмы районе. Весь его багаж состоял из небольшого чемодана, который Витек, выхватив на вокзале из рук Кузьмы, так и не отдал ему. Ступив на асфальт остановки, Кузьма был поражен простором улицы, на которой он оказался, оставив далеко позади Южный Урал и очень далеко - ставшей родной Среднюю Азию с ее зноем, виноградом, верблюдами, горами, песками, бездонным ультрамариновым небом, удивительными людьми, алыми маками, дикими розами, скорпионами, змеями, барсами и чарующей национальной музыкой.
Здесь же всё было не так. Здесь были дома. Большие дома. Они стояли двумя рядами вдоль проспекта, который казался бесконечным, раскинувшись вправо и влево от Кузьмы. Прямо перед ними на другой стороне проспекта стояли два больших кирпичных здания. Показав на одно из них, Витек сказал: "Вот наш дом! Пошли!"…
Кузьма, бросивший курить три года назад, снова подошел к водителю - за сигаретой.
Закурив и затянувшись, закашлялся…
"За что тебя любить, Россия? - За то, что ты никогда не любила своих детей? Или за то, что твои дети никогда не чувствовали себя здесь уютно? Сколько уже ушло их из жизни - настоящих россиян! - иногда людей без всяких мозгов, часто - без надежд и всегда - без будущего? Сколько их еще уйдет? И сколько еще уедет?"
Кузьма поморщился, бросил окурок, сплюнул и направился внутрь морга.
Он не желал себе судьбы Витька Бедолагина и сейчас хотел одного - побыстрее расстаться с ним навсегда…