Науфрагум 3: Заброшенный край

Глава седьмая: Охота на волков - часть 4

4.

 Головная боль, которая разбудила меня, походила на сверлильный станок. Замычав, я обхватил голову руками, силясь разлепить глаза и понять, где нахожусь.  Незнакомая бревенчатая стена, узкое оконце, жесткая лавка с тонким тюфяком, набитым соломой – все это совершенно ни о чем не говорило. Оставив попытки сориентироваться, я поневоле сосредоточился на своем бедственном состоянии. Надтреснутый чугунный горшок, которым какой-то злоумышленник незаметно подменил мою голову, гудел и нестройно резонировал в ответ на любое движение. Мало того, он так и норовил укатиться куда-то по наклонной плоскости, в которую почему-то превратился мой несчастный мир. С огромным трудом преодолевая центростремительную силу, грозящую превратить меня в какое-то гротескное перекати-поле, я повернул голову, уставившись в низкий досчатый потолок. Мучительный спазм в пересохшем горле заставил меня снова издать жалкий полухрип-полустон. Во рту тоже все спеклось, как на поду́ мартеновской печи, но голова кружилась и вертелась так, что попытка встать наверняка закончилась бы печально – лбом об пол. Жажда оказалась поистине невыносимой, и я все же попытался приподняться на локте. Увы, это усилие потребовало практически всех наличных сил, и мне оставалось лишь признать поражение, когда запекшихся губ вдруг коснулся гладкий край глиняной кружки.

– Выпейте, – прозвучал надо мной деловитый голос принцесса, а уверенная рука поддержала затылок. – Мне сказали, это лучшее средство от похмелья.

Неизвестные благотворители, консультировавшие ее высочество, не погрешили против истины – огуречный рассол омыл воспаленное нёбо, утоляя жажду подобно волшебному бальзаму.

Когда кружка опустела, я с трудом сфокусировал болезненно реагирующие на свет глаза на лице Грегорики, которая присела на край лавки. Укоризненно покачав головой, она аккуратно толкнула меня в грудь, заставив снова улечься, и строго заговорила:

– Вы вели себя безобразно, Золтан. Подумать только, пьяные драки!.. Как можно докатиться до такого?! И что вы могли не поделить с Гертом? Из-за чего вышла ссора?

– Герт тут вообще ни при чем… – пробормотал я и, спохватившись, успел вовремя захлопнуть свой болтливый рот. Не хватало еще сообщить принцессе, что настоящей причиной потасовки был ее собственный чулок – пусть и гипотетический.

– А кто при чем? – прищурилась она.

– П-простите, в-ваше высочество… но я не могу сказать.

Грегорика фыркнула:

– Хм. Надеюсь, у вас на это есть серьезная причина. И еще бы мне хотелось надеяться, что вы не будете разглашать те сведения, которым следует оставаться конфиденциальными – по еще более серьезным причинам.

– М-м-м... – неопределенно промычал я. – Плохо помню, что именно я разгласил...

– К счастью, пока  ничего важного. Постарайтесь, чтоб так было и впредь. Впрочем, экспрессивные рассказы о наших злополучных приключениях, которые вогнали некоторых спутниц в краску, пошли скорее на пользу: поселяне немного узнали о том, как мы сюда попали и чего от нас стоит ждать. И убедились, что бояться нас не следует, – рассудительно сообщила принцесса, одновременно отжав и положив мне на горящий лоб холодную мокрую тряпицу. Облегчение оказалось настолько острым, что я едва не попытался поцеловать ее руку. Впрочем, Грегорика назидательно добавила:

– Хотя это, конечно, вас не оправдывает. Надеюсь, нынешнее плачевное состояние послужит хорошим уроком.

– Бесполезно, он неисправим, – вмешалась Алиса, которая, оказывается, стояла за спиной принцессы, держа миску с холодной водой. – Сколько раз, вы думаете, я ему такое говорила?

– И сколько именно? – вдруг поинтересовалась Грегорика.

– Хм, сколько?.. Последний раз на день рождения Бернара... м-м-м... В феврале, кажется.

– Получается, он все же не слишком часто злоупотребляет алкоголем?

– Да как сказать... ну, в общем, не каждый день, – признала подруга детства, но потом все равно мстительно добавила: – Зато уж как злоупотребит, то на всю катушку!  

Грегорика вздохнула и проговорила задумчиво, словно для себя самой:

– Мне приходилось иметь дело только с людьми, которые пили не такими вспышками, но зато все время, каждый день... даже не знаю, что хуже.

Когда, уже после полудня, я почувствовал себя лучше и выбрался на крылечко избы, в которой нас временно разместили поселяне, там уже ждала целая делегация. Несколько женщин в платьях с ручной вышивкой и платках-намитках, увидав меня, поклонились в пояс, и, нервно перешептываясь, выдвинули вперед для переговоров солидную, дородную матрону.

– Милости вашей просим, господарь машинист! Пожалейте сирот, не откажите в малой просьбушке!

– К-кого пожалеть?.. – неловко кашлянул я, скрывая растерянность.

– Старосты нашего, Нэндру, сиротинки одни остались... – крестьянка повела рукой на группу бледных и заплаканных  женщин всех возрастов: от согбенной старушки и матери с младенцем на руках до парочки девчушек с косичками. Впрочем, среди них затесались и двое же белоголовых мальчишек. Мне вспомнились слова нового рыжего старосты о судьбе предшественника, и я с трудом отогнал снова вставшие перед глазами жуткие ночные картины с распятыми на заборе телами. 

–  Но чем же я могу помочь?

– Зятька его погубили прокляты тати – гореть им в аду до седьмого колена!.. – женщина сплюнула в сторону площади, где все еще виднелся раздавленный грузовик и темнели сваленные в кучу трупы разбойников. – Страсть как измывались над ним, душегубцы, голову отрубили, окаянные, да на кол насадили! Милостивец наш, к ногам припадаем, сыщите!.. Не откажите, ради горя горького!.. – все семейство старосты разом упало на колени, уставившись на меня молящими глазами. Дети приглушенно захныкали, женщины всхлипнули, прикрывая рты концами платков.