Навсегда

Навсегда

– А какой была твоя Смерть?

Женщина светло улыбнулась:

– Очень красивой. Знаешь, я всегда её боялась. Прочитала однажды, что «...груба. Да ещё и грязна. Она приходит с целым мешком отвратительных инструментов, похожих на докторские».* И хотела умереть, и ждала с ужасом. Но она не забирала меня тогда – и сейчас я за это благодарна. Всё же правильно? Прожито правильно, да?

– Да.

Мужчина обнимал женщину. Даже не так – осторожно держал в объятиях, прижимая к себе бережно и в то же время крепко. Не смотрел на неё – смотрел куда-то вниз. В нём чувствовалось столько надёжности, спокойствия, уверенности. А ещё он был настоящим. 

Осязаемым. Живым.

Прошла минута, или час, или несколько, и он снова спросил:

– На кого она была похожа?

– На осень.

– На осень? – он чуть улыбнулся, перевёл взгляд на женщину. Нестерпимо близко – пушистое облако каштановых волос, в нём искорками путались лучи заходящего солнца. Облако, к которому он так любил прикасаться губами – тогда, раньше. Так редко осмеливался. Зато сейчас можно.

Он прикрыл глаза и нежно-нежно поцеловал её в волосы. Женщина прижалась к нему сильнее. Немного светящаяся, от ласкового прикосновения она засияла вся. Всё вокруг заискрилось радужными огоньками – словно зажгли сотню разноцветных новогодних лампочек. Какая же красивая, молодая, как в первую их встречу! Даже с закрытыми глазами мужчина видел её и улыбался, отзываясь на тепло и свет.

– На осень, – повторила она. – Такая прозрачная, солнечная, яркая. Но не ранняя, а когда по утрам уже холодно, и на траве, и на опавших листьях хрупкими кристалликами – изморозь. А днём теплеет, небо синее, пронзительное, и ледяные осколочки тают, и хочется снять пальто – распахнуть хотя бы. Сесть где-нибудь на лавочке, смотреть на прохожих, наблюдать, как с клёнов падают листья, золотые и красные... холодок в воздухе чувствуется, но так хорошо... Вот, она была такая. Рыжая, с ярко-синими глазами, бледной кожей и светлой улыбкой. Взяла меня за руку, я поднялась с постели. Мы стояли рядом, как две сестры, и улыбались. Она – понимающе, я – грустно, почти со слезами. Вокруг меня – той, на кровати – стояли все, кого я любила. Муж, дочки, их мужья. Мои любимые озорные внуки. Мальчишки... они тоже плакали. Оля – помнишь её?..

Мужчина кивнул.

– Она так убивалась, просто ужас. Хотя я уже была старенькой, а старые все уходят – зачем же так?.. Олька-Олечка. Я так ей благодарна. Она единственная, кто прошел со мной весь путь – когда ты... Единственная, кому было известно многое. Я ведь не сильно верила в женскую дружбу – а Оля – вот... не предала. Ни до, ни после.

Женщина замолчала и задумалась.

– Так хотелось сказать – не плачьте пожалуйста, не надо! Всё же хорошо. У вас впереди так много всего, доброго и радостного, и грустного тоже, но доброго – больше... Хотелось обнять младшую дочку, прижать, погладить по голове, как в детстве, приласкать. И сказать, что ей плакать нельзя! Что у неё в животе вот прямо сейчас – новая жизнь. Она ещё не знает, и не очень скоро узнает, но я-то увидела! Жизнь совсем-совсем малюсенькая, даже доктора не определят пока что. Такое счастье... Она стояла ко мне ближе всех – я протянула руку, коснулась плеча, хотела на самом деле обнять. Она не почувствовала. Всё плакала. Так жалко.

Мужчина слушал, не перебивая. Он никогда не перебивал – и раньше тоже. Ему нравилось то, как женщина говорит – что бы она ни рассказывала. Даже если болтала просто так, с ней рядом было хорошо, спокойно. Словно вяжет петлю за петлёй тёплый-тёплый шарф, а нитки пушистые, и вот-вот закончит, а за окном дождь. А в конце разговора укутает сотворённым чудом, согреет, занежит. Столько ласки...

Конечно, Смерть не могла забрать её раньше. Она была нужна там. Всем.

Он ждал.

– А твоя, какой была твоя?

– Моя была похожа на пирата.

– Почему на пирата?! – изумилась она.

– Не знаю. Пришел такой весь из себя: нахальный и полупьяный, варварскими побрякушками обвешанный, на шее дикарское ожерелье из зубов, в ушах – кольца, в волосах – монеты... на боку – сабля, на другом – пистолет, старинный такой. Как в музее где мы с тобой были, в последний раз, помнишь? Хватит, говорит, валяться, мужик ты или нет? Руку протянул – грязную. Вот, правда, грязную, ей-ей! Ну, не смейся! Удивился я – кто ж его в больницу в таком виде пустил? Даже не подумал о том, что незнаком, уж больно вид его меня поразил. Потом дошло. Не один я в палате, а остальные его не видят. С постели поднялся, он только спросил – готов? Я ответил, мол, да. Он протянул мне бутылку, а на ней так по-детски,  как в мультиках пояснения на предметах, написано: «Ром. Живым не пить!» – я впервые за последние недели засмеялся. Пей, говорит. Я выпил – и тут оказался.

– Ты был выдумщиком...

– Да... иногда пробивало. Наверное, и Смерть потому такой оказалась.

– А у других какая? Какая она?

– Точно не знаю, разная. У кого на человека похожа, у кого на кота. Говорят, может птицей, может даже предметом – взял ручку в руки, написал что-то – и тут. Дождём или вьюгой... вышел на улицу под снегопад, и тут. Песочным человеком, который во сне приходит, тоже может. Уснул и не проснулся... Но я здесь мало с кем общался – ведь если характер нелюдимый, то таким и останется, куда бы ты ни попал.

– Ты ужас как мало говорил. Сейчас больше...

– Я скучал по тебе, – просто ответил он. – Очень.