Не к ночи будь помянута. Часть 1.

3.

Очень интересно… Какая из неё мать? А какая жена? Не было друзей, не было врагов. Не дрогнула рука убить женщину, пусть и смертельно больную. Это жестокость, милосердие или долг? Спасла мальчика, но не взяла себе. Заботилась, но не любила. Тогда зачем вообще заботилась? Могла бы сунуть всё тому же безотказному студенту Паше или любой санитарке.

Миндубаев А.Ф. снова укрылся жёлтой таблицей и вырезанной из журнала статьёй. Он где-то живёт, дышит целебным алтайским воздухом, пишет на доске формулы тригонометрических функций и ругает ЕГЭ. А здесь появился на миг, показал мне своё круглое добродушное лицо и исчез в синей папке - теперь, скорее всего, навсегда.

Павел Геннадьевич задумчиво собрал  ветхие документы в папку и тщательно перевязал тонкие тесёмки.

- Павел Геннадьевич, а что вы  знаете о её молодости? Вы говорили про какие-то мифы.

- Это были не совсем мифы, скорее преувеличения.

- Как она попала на фронт? Ушла добровольцем?

- Точно не знаю. Говорят, попала на фронт из блокадного Ленинграда. А уж что делала в Ленинграде – жила или была проездом, этого вам сейчас никто не скажет. Знаю только, что родилась она не там.

А работала по госпиталям, сначала медицинской сестрой, потом стала заменять докторов, хотя у неё тогда ещё не было высшего образования, доучивалась уже после войны. Спасла многих, конечно. У неё есть медали, но она никогда их не носила, даже в День Победы. Странно, правда? Какое-то время жила в лесах Белоруссии, помогала партизанам. Несколько раз была ранена, но не серьёзно. Ей даже должны были дать орден, но не дали. Знаете почему? Она побывала в плену. Тогда с этим было строго.

Лисин многозначительно посмотрел на меня.

- Это было преступлением? Она что, сдалась добровольно?

- Не то, чтобы сдалась, она просто не могла иначе. Но это в то время вины не умаляло. Был в плену, значит предатель. Предал Родину – смой позор кровью. Можно было получить срок в лагерях, можно расстрел, но чаще – штрафбат. Да тут ещё такие обстоятельства – с одной стороны, за то, что она сделала, полагался орден, с другой – смерть. Помните? Казнить нельзя помиловать.

Павел Геннадьевич показался смущённым. Мне стало ужасно любопытно. Ада повернулась новой гранью, совсем неожиданной. Старик надолго замолчал, переставляя чашечки и ложечки на подносе. Он явно хотел говорить, но понимал, что о чём-то лучше помалкивать.

- Павел Геннадьевич, давайте я выключу диктофон.

- А?

- Я внесу в статью только то, что вы одобрите. Расскажите мне о том, что ещё знаете.

- Простите, сколько вам лет? Уже есть восемнадцать?

- Конечно. Двадцать один.

- Вот и хорошо. Машенька, а принеси-ка нам коньячка. Мы всего вот по столько.

- Паша, у тебя сердце. И молодой человек, может быть, за рулём.

- Я пешком, – поторопился успокоить я.

Машенька посмотрела на мужа с нежностью и укоризной, собрала цветные клубочки, с которыми сидела на диване, прислушиваясь к разговору, и ушла на кухню.

- Это она нас поженила, – доверительно шепнул Павел Геннадьевич.

Я рот раскрыл. Только что я представлял Аду с цианидом в руках, а это как-то  не вязалось с ролью развесёлой свахи.

- Машенька была моей студенткой, а мне было уже под тридцать, я был женат. Наша связь раскрылась, вышел скандал. Меня травили, Машеньке было ещё хуже. Чуть не довели девочку до беды со своими комсомольскими собраниями. К счастью, вмешалась Ада Юрьевна. Всем заткнула рты. Поговорила с моей женой. Мы, знаете ли, с ней давно не ладно жили, только мучали друг друга, но она ни в какую не хотела разводиться.  Купила нам путёвку в Ригу. Такой  город! До сих пор люблю Ригу. Там прожили месяц, а когда приехали, Ада Юрьевна вызвала меня и сказала, что развод – дело решённое, и через неделю мы с Машенькой можем расписаться. Мы и расписались.

Я уже ничего не понимал.

- Значит, всё-таки она очень дорожила вами.

- Нет, тут другое. Ада Юрьевна не терпела всякого рода травли и бойкоты. Она жила и ни к кому не лезла. И считала, что и другие не должны мешаться не в своё дело. Спасибо, Маша. Давайте, молодой человек. Это хороший коньяк, друзья привезли из Армении. Давайте за неё. Не чокаясь.

Никогда не любил коньяк. Но сейчас выпил бы хоть керосин, лишь бы узнать больше.

- Она ведь однажды сожгла людей, – ни с того, ни с сего брякнул Лисин.

У меня коньяк попал не в то горло. Даже Машенька вытаращила глаза.

- Что, неужели живых?

- Нет, думаю уже мёртвых, – ответил он спокойненько. - Она их сначала отравила или усыпила. Это были немцы.

- У них она была в плену?

- Да. Она сдалась сама, так нужно было.

- Ада Юрьевна? Сама?

- Ладно, слушайте. Дело было так. Началось отступление. Почти всех больных успели эвакуировать. А человек пять получили ранения, когда машины уже ушли. И Ада Юрьевна осталась с ними. А тут и немцы  ворвались в госпиталь. Первым вошёл один из офицеров. В это время как раз шла операция. Она повернулась и сказала: «Вэк!». И он вышел.

- Вэк? – переспросил я, что-то смутно припоминая.

- «Вон» - по-немецки. А потом случилось что-то непонятное. Люди по-разному говорили. Она умудрилась заключить с ним что-то вроде договора, с этим фрицем. Раненым была оказана медицинская помощь, все они выжили, но остались с немцами. Сами поехали с врагом. Вернее, их уговорила она. А потом… она вроде как осталась с этим немцем.

- Как это - осталась?

- Они стали любовниками. Он был очень к ней привязан, говорят, даже жениться хотел. Ну что, давайте ещё по чуть-чуть.

Павел Геннадьевич, не дожидаясь меня, опрокинул рюмку и крякнул. Я не стал от него отставать. Голова пошла кругом, но не от алкоголя.



Отредактировано: 14.05.2017