Не к ночи будь помянута. Часть 1.

9

Я вышел на улицу и посмотрел вверх. Тяжёлые свинцовые тучи тащились над городом, цепляясь за крыши высоких домов. Оставалось только гадать, что именно обрушится из них на землю – наконец-то снег или опять дождь? Лучше бы первое – как-никак, меньше грязи. Зябкий ветер гнал по улице затрёпанные листья, потерявшие весь свой недавний лоск и яркий цвет. От холода сразу замёрзли уши, и я пожалел, что не надел шапку.

Под оголившимся тополем стояла скамейка. К её выгнутой спинке были приклеены жевачки, на дощечках понаписано кем попало, что попало и чем попало – ножом, фломастером, белым «штрихом»…

Я сел и поднял воротник. Вдруг подумал - почему людей вообще тянет к старым вещам? Иногда до маниакальности… Вот, интересно, есть такая исследованная психиатрическая филия? Да наверняка. Полно народу только и делает, что тащит в дом всякую рухлядь да радуются. Кто побогаче, называют этот старый сбор антиквариатом. А кто попроще – те не заморачиваются о ценности и древности, а громко ликуют, если отхватили бабкино коромысло или откопали в огороде довоенную алюминиевую ложку.   

Я вспомнил, как облазил все углы своего купленного дома. Как пожалел выкидывать расшатанные стулья и облезлое кресло. Как долго оттирал, отмывал, ремонтировал, придавал приличный вид, наводил нехитрую красоту. И вещи оживали и начинали дышать. И вправду, у них будто вырывался вздох… Уф! можно снова нести свою службу, выполнять то, что предопределено… Ура! Новый хозяин, не бросит, не выкинет…

Я вздохнул, поёжился от колючего ветра и присмотрелся к недавно вырезанным надписям на скамейке. Самая культурная была - «Заберите меня на небо». Дальше шли: «Бачок – чмо». «Игнатова – давалка» и «Бей геев!». Никакого позитива.

На спинке трепыхался полуоторванный листок. Бумага жалобно шуршала, хотела сорваться и улететь. Я протянул руку и, прежде чем отпустить листок ввысь - к холодному небу, машинально прочёл: «Разыскивается… 1982 года рождения… Ушёл из дома и не вернулся… страдает потерей памяти… если кому-то известно…». Ветер перебирал бахромки с оставленным телефоном. Лист вырвался из рук, изящно развернулся и унёсся вдаль.

И унёсся вдаль странный чёрно-белый человек на фото - худой, остроносый и наивный, страдающий потерей памяти...

Тянуть дальше было некуда, уже уши отваливались. Вытащив телефон из кармана, я несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул, а потом набрал номер.

- Да. – сказал Егор.

Очевидно, я отвлёк его от чего-то важного. Тем лучше, думать меньше будет.

- Мм… привет, это Герман. По поводу прошлого разговора. Ну, ты говорил – если что…

- Да? – совсем другая интонация. Очень хорошо.

- Ну вот, как обещал. В общем…

- Она приходила?

Орать-то так зачем? Нервный какой.

- Приходила. Просила денег в долг, немного… - мямлил я, решив его помучить. - Выглядела не очень.

- Здорова?

- В общем, да… Но, да, ты прав, как будто не совсем нормальная.

- Где она сейчас?

- Слушай, я, правда, хотел её задержать, но…  В общем, ушла. Но обещала вернуться!

У меня в ухе раздались невразумительные ругательства.

- Она вернётся, правда. – оправдывался я. - Телефон старый у меня взяла. Вела себя так… не вполне адекватно.

- Ты про меня говорил?

- Нет пока. Слушай, она должна прийти через три дня. Я сказал, что помогу, ну, там – деньги, из вещей чего…

- Луговой... как тебя… Герман. Слушай внимательно. Очень тебя прошу. Как друга и брата. Как-нибудь задержи её, а. По гроб жизни не забуду.

- Да понял уже, понял. – успокоил я его. - Как только, так сразу. Буду звонить. Всё, мне бежать надо. Пока.

И отключился. Нечего с ним лишнего рассусоливать, а то ещё полезет с разными вопросами.

Я отдышался. Одно дело врать просто ради удовольствия и мелких выгод и совсем другое – намеренно и коварно обманывать. А это моё враньё вообще может завести в полное дерьма болото. Я подумал о своём плане и ещё раз подивился тому, как это вообще пришло мне в голову и, что самое главное, что я сам собираюсь  это воплотить. Это тебе не ночью по кладбищу скакать и не в строителей стульями кидаться. То было просто мелкое хулиганство, а это… попахивает уголовщиной.

Я поёжился, поднял воротник, встал и поплёлся к машине.