Не к ночи будь помянута. Часть 1.

15.

В тот день тоже выпал первый снег. И это породило в людях радость, смех и суету.

- Как по заказу. – сказала Рая.

Все с утра начали бродить и суетиться. Посреди школьного коридора поставили табуретки и соединили досками. В конце коридора, у дверей кладовой, освободили место для сцены. К обеду все, кто мог худо-бедно передвигаться - сам или с чужой помощью, пришли и уселись на лавки смотреть концерт.

Выступали школьники. Сейчас тут учились только дети с третьего по пятый класс. Из всей школы им оставили два класса, остальное было отдано госпиталю. Совсем маленькие в школу не ходили, со второклассниками учительница занималась у себя дома, а старшие работали.

Все ребята были худенькие и одеты кто во что горазд. Все жались в углу, а молоденькая пионервожатая давала последние наставления.

На сцену вышел стриженый под горшок мальчик в огромных сапогах и пронзительно крикнул:

- Русская плясовая. На гармони аккомпанирует Акимов Алексей.

Акимов заиграл громко и ладно. На сцену выскочили трое мальчишек, и пошли вприсядку.

Я вежливо похлопала. Рая дёрнула меня за рукав. Я подвинулась, и мы освободили место Фомину. Тот тяжело пристроился и поставил рядом костыли. Рая и Фомин сразу прижались друг к другу плотными боками -  будто замёрзли и желали согреться.

- Песня. С граммофону… Из оперы «Князь Игорь»! Исполняет хор. На гармони аккомпанирует Акимов Алексей.

Три девочки и четыре мальчика, толкаясь, выстроились на сцене. Акимов заиграл проигрыш. Школьники запели стройными высокими голосами. Люди смотрели на них и, казалось, ловили каждую ноту. По щеке поварихи тёти Вари поползла слеза.

Мне стало неловко, я была опять не к месту -  ни дети, ни музыка не трогали меня. Я завозилась и хотела было вылезти, но Рая снова дёрнула меня.

- Куда ты?

- Надо... проверить.

- Сиди, никуда не денутся.

Третьим номером выступал совсем маленький мальчик. Он вынес табуретку, снова ушёл в угол, вернулся с большой старой балалайкой и, поёрзав, уселся. Ноги его не доставали до пола. Зазвучала простая печальная мелодия. Я подняла глаза на исполнителя, и  сердце болезненно сжалось. Мальчик склонил голову - луч солнца из окна осветил светлые, лёгкие как пух пепельные кудри.

Это было слишком! Я отодвинула ногой Раину коленку, перешагнула через костыли и вышла вон под жалобное бренчание балалайки.

В дальнем классе, где на стене до сих пор висела потёртая карта мира, размещались тяжёлые больные.

Две минуты, прежде чем войти.

Я стояла у широкого окна и смотрела на белый мир. Как чисто и бело. Снег будто прибрался, навёл порядок. Он усыпал всё, он всё спрятал, как будто ничего не случилось. Будто это обычная зима обычной жизни.

Я  развернулась и вошла в палату.

 

Сейчас я тоже была зла. Неизвестно на что.

Я смотрела в окно на двор, припорошенный снегом, и чувствовала, как с каждым ударом сердца нарастает тёмная, непонятная, глухая раздражительность.

Я придирчиво осмотрела жилище, поправила одеяло на кровати, ещё раз протёрла стол.

Раздражение не отпускало. Это было странно. Это мешало.

Я села в кресло и задумалась. В голове снова и снова проносились осколки воспоминаний. А потом вспомнила свой сон. Меня передёрнуло. Как же паршиво.

А ещё… Сегодня мы спали вместе. Какого-то чёрта я попросила его лечь со мной? Стыд обжигал. Непростительная, мерзкая слабость!

Теперь я была сама не своя. Хотелось действовать, бежать, подраться, биться головой о стену, хотелось чёрт те чего, только не сидеть в этом доме, не думать, не помнить, забыть!

 

Сначала я проверила карманы его лёгкой куртки. Ничего. В ящике стола нашла рублей сто мелочью. Не может быть, чтобы у человека, даже живущего весьма скромно, где-то ещё не завалялась всякая мелочь. Я пошарила на полочке в коридоре, заглянула в карманы брюк. Ещё рублей тридцать. В шкафу висел пиджак. Очевидно, это была одежда для торжественных случаев. Ни разу не видела, чтобы он его надевал. Я пощупала карманы, и там обнадёживающе захрустело. Пятьсот рублей!

Клетчатую рубашку я сменила на единственный свитер голубого цвета, волосы заплела в косу, шею замотала шарфом Германа, на самый лоб натянула серую вязаную шапку, а джинсы заправила в дутые сапоги.

Герасим вышел из кухни и посмотрел на меня печальным взглядом. За два дня он похудел, пушистые бока опали, шёрстка потеряла свой лоск.

- Ты меня тоже бросаешь.

- Нет. Как можно – я уж к тебе привыкла. Скоро вернусь.

Я наклонилась и почесала кота за ушами. Он громко замурзился и потёрся головой о мои сапоги. Шерсть у кота была нежной и слегка свалявшейся. Раньше я не обратила бы внимание на такие пустяки.

Автобуса долго не было. Пока я зябла на ветру, у остановки собрались люди. Сначала подошли поодиночке четыре женщины пенсионного возраста - полные, угрюмые, с сумками. Потом, болтая и поёживаясь от холода, появились две молоденькие девушки. Последним появился сутулый старик со связкой садовых инструментов. Наконец транспорт подошёл, и все мы загрузились. Я села на свободное сиденье. Одна из пенсионерок нависла надо мной тучным застёгнутым в длинную куртку телом и стала укоризненно и пристально посматривать сверху. Я тоже посмотрела на неё, ничего не поняла и уставилась в окно.

- Дождёшься от них, пожалуй. – сказала другая.

Да она ведь ждёт, что я уступлю ей место! Я смутилась. Если разобраться, я старше её лет на тридцать пять, не меньше.

- Садитесь пожалуйста.

Дама тяжело села и не стала благодарить. Я встала у лобового стекла и стала смотреть как пролетают за окном голые деревья. Пейзаж напоминал картины Брейгеля, где мир монохромен, пасмурен и тих. Иногда внезапным ярким пятном вылетали растяжки реклам или раскрашенные мелкие магазинчики.



Отредактировано: 14.05.2017