Не к ночи будь помянута. Часть 1.

3.

Мешок почти наполнился. Я ногой утрамбовала его содержимое и  попробовала поднять. Не тяжело. Можно наполнить ещё один.

Я разогнула спину, повела плечами и осмотрелась кругом. Над болотом висел тонкий холодный туман. Над ним застыли голые деревья. Крайние дома стояли недалеко за кустами, но звуки сельской возни не доходили сюда. Эта сырая низина приготовилась к зимнему сну и отгородилась от мира. Глубоко под корнями рогоза зарылись в ил холодные вялые лягушки, ужи смотались в клубки и застыли до весны, зелёная ряска потонула, водомерки подохли. Только тонкие жёлтые листья медленно плыли по чёрной воде.

И тут я увидела утку.

У противоположного берега было не так топко, и можно было подобраться к воде. Несколько деревьев подгнило и упало в воду. Утка сидела там и, забившись между веток,  чистила перья,

Она не улетела, потому что была ранена или  больна. Значит, зиму не переживёт. Оставаться ей дальше – только мучиться.

Давным-давно маленький Максим любил слушать сказку про Серую Шейку. Я читала ему, и он верил, что с уткой говорят зайчики и тетерева, а потом наступит весна, прилетит уткина мама и все будут счастливы.

Надо было сказать ему тогда – милый, так не бывает, птицу либо сожрут, либо она сдохнет от голода.  Глядишь, и не вырос бы таким телёнком…

Я бросила мешки и, стараясь не шуметь, побежала под кустами на ту сторону. План был прост – поймать утку и сварить суп. Густой наваристый суп. Или сделать жаркое. Может, Герман и будет против того, что я сверну кому-то шею, но съест. Точно, съест.

Я бесшумно кралась за кустами. Отсюда я не видела утку, но знала, что она сидит под упавшим стволом. Стоит только изловчиться, и  я схвачу её вытянутой рукой.

Внутри словно натянулась живая струна.

Чаще всего охота – пустая и жестокая забава. Толпа людей отправляется в лес – лают собаки, во фляжках бултыхается водка, волки мечутся по затоптанному снегу, пронзительно плачут пораненные зайцы…. Лишь однажды я была на такой охоте и подивилась её изобретательности, дороговизне и бессмысленности. Столько шуму из-за волка, которого нельзя есть. Даже мех его бур и некрасив.

Но есть иная охота, на которой человек сам становится животным и охотится ради куска еды. Один на один.

Первым, кого я убила, чтобы съесть, был голубь. Тогда я впервые попробовала тёмное, прижатое к костям сырое птичье мясо. Крыса - голыми руками, тонкие косточки. Суслик – жёсткие жилки, тяжёлый душок.

Сейчас мне не нужна была еда, но я ступила на тропу честной первобытной ловли, когда только ты и твоя дичь, и ничего больше – ни технических хитростей, ни умных помощников.

Я неслышно кралась по жухлой траве, припорошенной снегом. Упавшая ива ушла головой в тёмную воду. Над поверхностью торчали голые сухие ветки – их отражения в мёртвой воде складывались в японские иероглифы и арабскую вязь. Я медленно перегнулась и заглянула за ствол. Ничего не подозревающая утка сидела, нахохлившись. Я нагнулась ниже и, быстро протянув руку, схватила её за шею. Птица крикнула и забилась в моих руках. И только я подняла другую руку, чтобы завернуть ей голову…

- Нельзя, нельзя!

От неожиданности я отскочила, зацепилась ногой за ветку, чуть не упала и выпустила птицу из рук. Утка, вереща, кинулась в воду.

- Нельзя. – строго повторила Эльмира.

Она стояла на кочке – мужские брюки заправлены в грязные сапоги, кожаная куртка порвана на рукаве, на голове ярко-розовый шарф. Посреди ноябрьского болотного пейзажа он смотрелся нелепо и вызывающе.

- Эльмира… ты меня напугала. – пробормотала я.

Мы стояли и смотрели друг на друга.

- Вот. Я тебе половину дам. – сказала она вдруг, сунула руку в карман, достала свежую сайку и отломила кусок.

Чувствуя себя глупо, я взяла хлеб.

- Пойдём крошить. – сказала сумасшедшая и пошла к берегу.

Мы встали рядом у кромки воды, где опавшие листья образовали рыхлую каёмку. Эльмира набросала на берег крошек. Я сделала то же самое. Мы стояли и молчали. Холод пробирался под куртку, полз по отсыревшим ногам. Эльмира рассеянно покусывала оставшийся хлеб.

- Она теперь не приплывёт. – сказала она. – Испугалась. Зачем ты её ловила?

- Хотела съесть. – честно призналась я.

Эльмира грустно покачала головой и ничего не сказала. Я с удивлением посмотрела на неё. Сейчас в ней проглядывало что-то, позволяющее сомневаться в безнадёжном тихом безумии. Она стояла, покачиваясь, всматривалась в прибрежные заросли, ждала свою утку и была похожа на обыкновенную деревенскую бабу безо всяких странностей.

- Пошли, провожу тебя домой. Холодно стоять. – сказала я.

- Пошли. – тихо сказала она.

Мы побрели к тропинке. Я решила забрать мешки на обратном пути.

- Есть хочешь? Я уху сварила. – сказала Эльмира. – Не бойся, Борьки нету. Он к бабе своей уехал.

- Нет, спасибо. Я бы с удовольствием, но мне пора.

Эльмира не ответила. Быстро шагая своими сапожищами, она жевала на ходу кусок сайки. Я бессознательно отломила кусочек и тоже положила в рот.

И вдруг женщина схватила меня за руку и поволокла за собой через кусты. Я чуть не подавилась. Хватка была необыкновенно сильной.

- Вон там, вон там… - зашептала Эльмира и лицо её снова исказило безумие. – Там девочка, видишь её, ты видишь? Я же говорила! Она там, она всегда приходит.

Мы выбрались на маленькую полянку со стоящей посередине берёзкой. Деревце было надломленным и больным. От середины его ствола серым наростом оттопыривался крупный трутовик, кора почернела и потрескалась. Неожиданно налетел ветер и зашуршал голыми ветками.

А между деревьев на краю поляны мелькнуло что-то маленькое и тёмное.