Не к ночи будь помянута. Часть 1.

13.

Собака давно поняла, что ей осталось недолго. Не знаю, чувствуют ли это люди, но животные в этом отношении не ошибаются. В последние дни в её тусклых глазах отражались только усталость и покорность судьбе. Я открыл клетку. Собака не пошевелилась. Я осторожно погладил её по загривку, немного побаиваясь снова увидеть что-нибудь из ряда вон, но на этот раз ничего не случилось. Просто клочковатая бурая жёсткая шерсть старого, давно не мытого животного.

Плошки с едой и водой были не тронуты со вчерашнего дня. Так было и вчера, и позавчера. Я вытащил их, чтобы вымыть, и на всякий случай наполнить снова.

- Не надо. – сказал Егор.

Он уже с полчаса возился со своим холодильником – что-то доставал, измерял температуру, переливал, снова убирал. Готовился.

- Дозрела? – тихо спросил я.

- Да. Вытаскивай и тащи сюда.

Я подхватил собаку под брюхо и вытащил из клетки. Когти скребнули по порогу дверцы. На задние лапы налипли нечистоты. Воняло изрядно.

- Может, сначала помыть?

- Не надо. Не на выставку везти. Клади на стол.

Собака лежала на белом пластике, как медуза на берегу – аморфная и растекшаяся. Егор открутил крышку банки. Я почувствовал волнение - странное, холодящее, с лёгким вкусом адреналина, словно перед госэкзаменами. Егор наклонился с маленькой стеклянной пипеткой и что-то зашептал. Я прислушивался, как мог, чуть ли уши не заворачивал, но не понял ни слова. А может, просто наводит тень на плетень? Типа, я такой всемогущий маг и только мне известно великое петушиное слово. Кто его знает, как на самом деле…

Капля упала. Ещё одна. И третья.

Ничего не произошло.

Кролик рылся в опилках. В углу пискнул хомяк. Из крана капала вода.

 Мы застыли над белым столом, над бедным животным, распростёртым на нём, перестали дышать и не сводили глаз с вот-вот готового народиться чуда.

И вот слабая вспышка пробежала по шерсти, загорелась сиреневая дорожка, замерцала, разгораясь, но вдруг быстро съёжилась, последний раз высветилась оранжевым огоньком…

И погасла.

Я сглотнул.

- Сука, мать твою! – Егор со всей силы врезал кулаком по столешнице.

Стол подпрыгнул. Я тоже.

- Да как же так? Как так, чёрт возьми?! Ведь всё правильно. Всё пра-виль-но! Ведь должно же! А ты! Чего стоишь? Убирай эту падаль к такой-то матери!

- А может ещё…

- Убирай, сказал! Стой. Сам уберу. Вас тут ещё, идиотов… Вали отсюда.

- Чё?

- Вон пошёл!

Я вытаращил на него глаза, и тут же понял, что лучше не спорить. Егор стоял, уперев руки в стол, сжав пальцы так, что побелели костяшки, по-бычьи наклонив большую ежистую голову. Под руками у него толпились банки  и жестянки. Некоторые по виду были весьма тяжёлыми. И вот большая ручища загребла одну из них, и нехороший взгляд поднялся на меня.

Так вот ты какое, состояние аффекта. Сейчас запустит в голову, как пить дать.

Я благоразумно отступил, схватил куртку и быстро вылез в дверь.

Некоторое время я просто шёл, не думая ни о чём, подставив разгорячённое лицо студёному ветру. Потом остановился и стал жалеть, что не приехал на своей машине, а дал забрать себя Егору. И теперь придётся тащиться до автобуса по обледенелым комкам коричневой грязи. Потом подумал о Маврине. Не было ни злости, ни обиды. Ну послал и послал. Всякое в жизни бывает. Вероятно, это был очень важный эксперимент.

И тут мне стало его жалко. Не потому, что не получилось. В Егоре я начал видеть нечто такое, что показало мне – он глубоко и скрытно несчастен - так, что и себе не сознается. Что-то глодало его. И ещё – он, человек неглупый и, в общем-то, состоявшийся,  не понимает в жизни чего-то важного. Чего – я бы не смог сформулировать, но это не то, что лежит на поверхности. Глубоко под грубоватой физиономией лежало непонимание мира, его простых вопросов и радостей. В этом он был чем-то похож на Юлию Васильевну, что жила годами, не понимая, что оголённые провода могут убить.

Я остановился, глубоко втянул колючий воздух и повернул обратно.

Маврин так и стоял, держась руками за столешницу и наклонив голову. Я нарочно хлопнул дверью и зацепил рукой клетку с кроликами. Зверьки недовольно заметались. И что вы за зверьки, интересно знать – честно прожившие свой век от рождения или подвергшиеся действию цветного огня?

Я взял ведро, скребок и совок и стал возиться с морскими свинками и мышами. На одной из полок увидел новую клетку. В ней сидела потрясающей красоты голубоватая шиншилла. Шерсть зверя была нереально шелковистой и блестящей, мордочка – довольной и ухоженной, а глаза – как две спелые чёрные вишни. А ты, красивая зверюшка, настоящая? Или тоже?

Монотонная уборщицкая работа подействовала умиротворяюще и, когда я дошёл до двери, то уж и позабыл, что в меня недавно собирались запустить чем потяжелее.

- Эй! А где мыши? Тут же иглистые мыши были. – громко сказал я, и тут же осёкся, поглядев на застывшего в позе Минотавра Егора.

- Мыши сдохли. – изрёк тот.

- Как же сдохли? Их же тут полно было…  Я же купил. Инфекция что ли?

- Да. Сдохли. Все.

- Тогда надо дезинфекцию. Я прохлорирую клетку. И против грибков… Какие были симптомы?

- Луговой, заткнись.

Я понял и больше не встревал.

С клетками грызунов было покончено, у птиц ещё чисто, к амфибиям вообще месяц можно не соваться. Ах, да – собака. Я вздохнул, вытащил большой чёрный мусорный мешок, подошёл к столу, где всё так же зависал Егор, взял псину за шкирку и стал её упаковывать. На морде, около носа, куда упала капля животворящей жидкости, прошла серая полоска из сыпучей пыли. Я поморщился. Мне показалось, что её запах перешёл на мои руки. Почему-то это было неприятнее, чем любые нечистоты. Прах. Я взвалил мешок на плечо и взял в руки лопату.