Не к ночи будь помянута. Часть 1.

7.

На этот раз я не забыл ключи. Я сидел в подвале на крутящемся кресле, прижимал к себе Герасима и ждал.

В голове снова была пустота. Никаких эмоций. Как будто уже засыпаешь, но ещё смотришь кино по телевизору, а что уж там происходит – это тебя не касается. Егор обещал появиться часа через два. Из них прошло полтора. Я держал два пальца там, где должно быть сердце кота. Оно почти не билось. Может, оно и вообще не билось, но я лично не верил в такой поворот дел. Это было бы совсем уж абсурдно, этого просто не могло быть.

Нет, не так. Это было естественным по всем законам. Но не для меня. Я верил в чудо.

Я закрыл глаза и заметил что веки неприятно горячие, как при гриппе. Так было ещё утром, когда я бежал на автобус. И знобило зверски. Только ОРВИ мне сейчас не хватало.

Давай, котище, держись. Что-нибудь придумаем.

Я любил кота, а кот всю жизнь любил меня. Это было больше, чем человеческая дружба. Люди могут приврать, слукавить, кинуть, насмеяться, увести девушку, уехать, забыть. И,  что характерно, это всё запросто может сойти им с рук. Потому что у людей есть лживый и изворотливый язык, а в голове рождаются хитрые мысли. А у котов этого нет. Кот, он такой…  просто есть и живёт. Он может укусить до крови посреди ночи, нассать в ботинки или наблевать на любимую рубашку. Но это оттого, что он так устроен, а не оттого, что в нём есть зло, доступное только человеческому уму.

Мама сказала тогда:

- Только этого нам не хватало! Отнеси его в подъезд и налей молока. Он и так не пропадёт.

- Ну мам! Ну он же мой! Я же нашёл!

- Знаешь, сколько таких котят? Ты всех к нам домой соберёшь?

- Нет, мам, только этого! Только одного.

- Я сказала – нет.

- Ну мам!

Не видя другого выхода, я собрался с силами и изготовился плакать, а потом, если не поможет, закатить знатную истерику. Уж это я мог! Под занавес можно было упасть на пол и, задыхаясь и крича, всласть посучить ногами. Конечно, это был крайний способ убеждения, да и прибегал я к нему всего-то несколько раз в жизни. Но зато надёжный. Я уж прикидывал, не лучше ли будет упасть на спину на лестничной площадке – глядишь, мама и испугается, что нас соседи услышат. Стыдно, конечно, в моём-то возрасте, но рискнуть стоило.

Но тут по лестнице затопали знакомые тяжёлые шаги, и явился папа - с работы пораньше. Я призадумался – сработает ли моё дрыганье на него как положено? В тот единственный раз, когда я попытался таким образом добиться от него вертолёта в магазине, он просто сунул меня под мышку, извинился перед продавцами, утащил в парк и дал наораться, пока я не устал.

- Что тут у нас за разборки? – спросил он, отдуваясь. Поднимаясь, он, как всегда, запыхался.

- Вот, извольте видеть. – показала мама. - Теперь кот.

- Пап, пап, это же такой котёнок! И я его спас!

- Вот как. И как же?

- Его мальчишки хотели сбросить с девятого этажа на парашюте. А если бы он разбился? Ты представляешь себе! Он же маленький!

- Так. И что же ты? Неужели, подрался, наконец?

- Нет.

- А как же?

Я смутился и опустил глаза. К такому вопросу стоило подготовиться заранее.

- Ну? – спросил папа.

- Я его купил.

- О, как! И почём нынче такие глистуны?

- Две тысячи. – сказал я и залился краской.

- Вот паршивец! – воскликнула мама.

- А где ж ты деньги взял? – искренне удивился папа. Оно и понятно, у нас в доме деньги под каждым горшком не валялись.

- У тебя в пиджаке. Там ещё столько же осталось. И счета на квартиру.

В первый момент я подумал, что сейчас будет настоящая головомойка и трёпка. Но папа смотрел на меня, а мама на папу, а я переводил глаза с одного на другого. Все молчали. А потом папа засмеялся, и я засмеялся вслед за ним.

- Всегда ты так. – сказала мама. – Он тебе на шею сядет и ноги свесит.  Ладно, Гера - маленький дурачок, но ты-то!

- А я большой дурак. И не бросать же, в конце концов, деньги на ветер! Обратно-то не поменяют. Беги скорей на кухню, пока мама согласна!

- Эй! Это кто согласен? Я ничего не говорила!

Но я уже мчался к холодильнику. Мне было семь лет, и я был переполнен счастьем, любовью и благодарностью.

Господи, как же я был счастлив! Как ненормальный.

А теперь я его теряю. И отца я потерял. Маму – нет, не дай Бог, но ведь и с ней всё уже не так. А я-то, дурак, тогда думал, что всё навсегда.

Пожалуйста, не бросай меня. Вот придёт Егор, и всё решится. Непременно решится в твою пользу, братан. Ты же не какая-нибудь непонятная собака. Он скоро придёт. Потерпи. Поживи ещё. Я понимаю, ты, наверное, устал, и я тебя затумкал своей опекой. Но ты же не можешь вот так взять и кинуть меня! Обо мне хоть подумай.

Я видел всего два раза. Слабо и коротко.

Первый раз – когда сел в машину. Мир стал тусклым, светлым и серовато-голубым. Я  помнил, как недавно убил мышь. Это было приятное, чудное воспоминание – игра, захватившая все помыслы, всё существо, а потом - трескучие маленькие косточки и горячая кровь. Игра была важнее еды, поэтому, после того, как мышь перестала подёргиваться, и вкус крови и шерсти сладостно повис у меня во рту, есть её стало неинтересно. Но мышь была ещё упругой и тёплой, жаль было её бросать, и я подкидывал её и ловил, подкидывал и ловил, и верил в это время, что она жива, и с чистой радостью убивал её снова и снова.

Второе видение было неприятно и настигло уже в подвале. Я шёл по траве. Она была отвратительно мокрая, полная тяжкой холодной росы. Я ненавидел росу. От неё ныли ноги и стыло брюхо. Она была ужасна и несла беду. Я хотел бежать быстрее, но не мог, и только мучительно стремился туда, где было тепло и сухо. Я стремился к человеческим рукам, что приятно пахнут и хорошо чешут. Трава всё не кончалась, а я замерзал.