Не моя война

Вся книга

Вячеслав Миронов, Олег Маков.

Не моя война

Посвящается тем, кто нас ждал.

Глава первая

- 1 -

Меня бьют. Бьют жестоко, но так, чтобы я был в сознании, и почки остались целыми. Кости, ребра не в счет. Больно, очень больно. Нет сил больше терпеть, нет сил больше жить. Хочется умереть. Тупо, но хочется умереть, чтобы не чувствовать этой боли: она заслоняет желто-красным пятном комнату, все доходит до сознания с каким-то запозданием, изо рта течет то ли кровь, то ли слюна. Я давно уже ее не вытираю. Левый глаз заплыл, я ничего не вижу, рассеченная бровь кровоточит. Голова болтается в такт ударам.
Господи! Помоги мне сдохнуть! Сердце, ну почему ты такое сильное? Как хорошо быть сумасшедшим. Забыть все. Почему их убили, а нас оставили? Господи, дай мне умереть! Сознание потихоньку оставляет меня, я погружаюсь в темноту, в вечность. Спасибо тебе, Господи! Я не чувствую боли. Я умер... Как просто оказывается умереть: я ничего не чувствую, я ничего не вижу, я ничего не слышу. Как хорошо! Нет боли. Спасибо тебе, Господи!
И вот из этой нирваны меня опять вытаскивает ведро холодной воды. Я снова на земле. Слышу голос моего главного мучителя:
- Поднимите его.
Вновь подхватывают под локти те двое, которые держали меня во время избиения, руки по-прежнему скованы наручниками. Больно, очень больно, я медленно поднимаю голову. Не делать резких движений, только медленно. Голова болит, в правом глазу пульсирует кровь, изображение нечеткое, плывет в такт толчкам крови. Сердце, ну почему же такое сильное!
- Ну, что, старший лейтенант, надумал?
Говорить я не могу, губы разбиты, части зубов нет в помине, если бы не поддерживали - упал бы. Медленно, очень медленно, чтобы не закричать от боли, разрывающей голову, я мотаю головой.
- Нет? - мой мучитель не удивлен, скорее раздосадован. Он подходит ближе и кричит мне в лицо: - Нет?!
- Нет, - я стараюсь ответить ему как можно тверже, но скорее не голос, а дыхание, похожее на стон, выходит из меня.
Что есть сил, я напрягаюсь. Знаю, сейчас последует возмездие за очередной отказ.
Удар в живот, я сгибаюсь пополам и лечу назад - меня уже не держат за руки. Ударяюсь о стену спиной, потом затылком и теряю сознание. Темнота, спасительная темнота - может, я умер? Было бы неплохо. Всяко лучше, чем изо дня в день переносить побои, когда каждая клетка тела молит о пощаде, мозг постоянно взрывается искрами боли, из глаз уже непроизвольно текут слезы.
И снова боль, ослепляющая боль приводит меня в сознание. Почему я не умер? Почему у меня такой крепкий организм?
Шевелю руками. Руки свободны. Медленно, опираясь спиной, локтями, стараюсь приподняться вверх. Встаю. Держусь за стену, начинаю осматриваться. Все, я "дома".
Начинаю ревизию собственного тела. Каждое движение причиняет невыносимую боль. Боль до синевы в глазах, до тошноты, до крика в разорванном рту. Руки, вывихнутые в плечевых суставах, плохо слушаются. Но все равно я продолжаю осмотр. Голову ощупываю особенно аккуратно. На ней новые шишки, не обращаю внимания. Она стала уже одной большой шишкой. С трудом замечаю, что полоска света, пробивающаяся из-под двери, на месте - это мой ориентир для проверки зрения. Аккуратно поднимаю веко левого глаза. Боль снова бьет в мозг. Слезы сами катятся у меня из глаз. Мне жалко себя.
С трудом, но вижу свет. Это уже неплохо. Медленно опускаюсь вниз, ощупываю бока. Ребро слева было сломано при захвате; похоже, что после сегодняшней "беседы" справа треснуло еще одно. Попутно языком ощупываю зубы и десны во рту. Некоторые зубы на месте, десны опухли.
Держась левой рукой за стену, охая, прихрамывая на каждом шагу, подламываясь, я приближаюсь к ведру. Там постоянно есть вода. Однажды нам не поставили ведро с водой. Было худо. Помятая металлическая армейская кружка стоит рядом с ведром, зачерпываю полную и пью. Вода прохладой своей приносит облегчение, лью воду на голову, стараюсь умыть растерзанное лицо.
Закружилась голова, резкая боль сгибает пополам, меня рвет прямо на пол. Вода выходит больно, мучительно, во рту горечь от желчи и крови, в глазах темнеет, круги вновь плывут, пульсируют вместе с каждым позывом к рвоте. Все закончилось. Вытираю губы. Вновь наполняю кружку и медленно плетусь к своим нарам.
Так, теперь надо провести ревизию мозгов. Мысли текут вяло, путаются.
Начали. Кто я? Пауза. Мозг не хочет работать, он устал, я сам дико устал, хочется умереть. Апатия. Тупое оцепенение.
Итак, кто я? Пауза. Мозг устал. Как будто во мне живет два человека сразу. Один хочет жить, второй - не очень.
Мучительно вспоминаю. С каждым разом все сложнее. Но надо этим заниматься, чтобы не оскотинеть, не превратиться в животное, в растение. Надо вспоминать! Вспоминать все, что было со мной в этой жизни. Единственное, что осталось у меня - это память. За нее я цепляюсь, как за спасательный плотик. Но эти гады стараются не зря. Часто боль, страх, жалость к себе заменяет память. Больно не только шевелиться, больно думать.
Я - старший лейтенант Маков Олег Робертович, 1967 года рождения, уроженец города Кемерово, выпускник Кемеровского Высшего Военного Командного Училища связи, женат, личный номер... Черт! А какой же у меня личный номер? Не помню. Что-то как в тумане вырисовывается, не помню, после вчерашнего избиения помнил, а сейчас - нет!
Это те сведения, которые можно сообщить противнику при попадании в плен, также допустимо назвать номер воинской части и фамилию командира, но не более того. Что я и сделал. Вот только командира не назвал, нет у меня командира полка. Сбежал он в Москву. Почти все продал местным боевикам-аборигенам и рванул в столицу. Взял у них еще денег авансом за то, что расстреляет ракетами Степанакерт, но это было просто нереально изначально, вот он и перевелся удачно в первопрестольную.
Командир третьего дивизиона Бобов - арестован. Хороший мужик, был бы на месте, не оставил бы нас в беде. Арестован он. Правда, не аборигенами, а официальными властями, и не бьют его, наверное, ногами. М-да. Часть расформировали, и мы - кто вырвался из окружения аборигенов, отправились в штаб дивизии, что находился недалеко от Баку. Не успели отъехать на рейсовом автобусе, как его остановили, окружили человек пятнадцать из местного ополчения, вывели из автобуса под автоматами, обыскали, отобрали документы и, надев на голову мешки и заковав в наручники, увезли.
Нас было четверо, четверо последних офицеров из полка ЗРВ ПВО (зенитно-ракетные войска противовоздушной обороны). Мы вместе прослужили четыре года, последними уходили.

- 2 -

Два месяца назад часть захватили местные жители под предводительством Гусейнова - бывшего директора табачной фабрики города Евлах, что расположен в 16-ти километрах от Мингечаура.
Нас во всем полку оставалось не больше сорока человек. Солдат давно не было в помине. Азербайджанцы - офицеры и прапорщики - открыто воровали из части. Тащили все, даже сухие пайки из НЗ, и питались мы в основном тем, успели перенести на КП.
Часть техники ДХ (длительного хранения) и НЗ угнали.
А началось все это в январе, когда "мудрые", ну очень "мудрые" командиры в штабе армии приняли решение нас разоружить. Сами своих же разоружили. В приказном порядке. Командир полка лишь руками разводил. Официальная формулировка звучала так: "В целях недопущения провокационных действий со стороны местного населения, попыток захвата воинских частей ПВО с целью захвата оружия ПРИКАЗЫВАЮ:... " Приказ мы добросовестно выполнили в указанные сроки.
На управление полка и командный пункт нам оставили шесть автоматов и двадцать пистолетов. На каждый ствол - один БК! То есть, на автомат сто двадцать патронов, а на ПМ - шестнадцать!
В дивизионах и того меньше. Один автомат и два ПМ.
Сила! Может, для Рэмбо и хватило бы, а вот для нас этого было явно маловато. Дальнейшие события подтвердили все наши опасения.
Вот тут и началось! То на НЗ залезут, то машину с аппаратной угонят с ДХ, про остальное и говорить нечего - воровали, грабили в открытую.
Как только оружие сдали, КП захватил отряд самообороны Северного Карабаха. Командовал этим отрядом бывший учитель математики и физики средней школы No 10 г. Мингечаура Юрик Хамидов. Он заявил, что будет нас охранять от армянских террористов, диверсантов и экстремистов.
Оперативный дежурный майор Соловей и капитан Лунев кинулись на этого командира отряда. Но у нападавших было численное преимущество, плюс стволов сорок. Завязалась потасовка, наших в этот момент на КП было восемь человек.
Я был на выезде в третьем ЗРДН (зенитно-ракетный дивизион). Мой прапорщик Успенский лихорадочно сбрасывал ключи и прятал блокноты с ключевой документацией.
Слава богу, что без стрельбы обошлось, лишь набили морды друг другу.
После этого доложили в штаб армии о происшедшем. Армейские же поговорили с командиром "охранников от армянских диверсантов". Была дана команда продолжать несение боевого дежурства, ключи и шифры не набирать. Работали на проверочных ключах.
Охрана бравая наша держалась два дня. Корчили из себя воинское подразделение. Несли караулы.
А на третий началось! Кто перепился из них, кто обкурился анаши - устроили перестрелку между собой в оперативном зале. Как они не поубивали друг друга - просто удивительно. Но дуракам, пьяницам и - теперь стоит добавить - наркоманам везет. А и поубивали бы, невелика потеря! Вон, какую аппаратуру уничтожили своей стрельбой!
Мы свой комплекс АСУ СЕНЕЖ под "трехсотый" доработали: в планах на 1992-й год стояло перевооружение полка на "С-300".
После этой перестрелки наши охранники молча ушли.
В начале февраля приехала комиссия. Комиссия по меркам Азербайджана высочайшая, выше только - горы. Возглавлял ее зам министра обороны Азербайджана, в звании генерал-лейтенанта.
Собрали нас в том, что раньше именовалось клубом части. Объявил этот сорокалетний генерал-лейтенант, что он возглавляет комиссию по расформированию российских воинских частей, дислоцированных на территории независимого Азербайджана, она же - по приему техники из этих частей. Этот же быстрорастущий генерал новоиспеченного государства долго пугал нас, что мы будем нести материальную и уголовную ответственность за разграбленную и похищенную технику.
Командир полка сидел в президиуме этого собрания и с важным видом кивал головой.
Не дослушав весь этот бред до конца, вскочил заместитель командира полка по вооружению подполковник Коноваленко:
- Рот закройте, товарищ генерал!
Это было как гром среди ясного неба. Все спокойно слушали всю эту ахинею, довольно часто приезжали всякие комиссии из местных. Одни стращали, другие что-то обещали. Всем что-то надо было от нас. Мы на это реагировали спокойно. Привыкли уже, устали от всего. Просто хотелось уехать из этого Зазеркалья-Закавказья к себе на Родину.
Это теперь у всех нас появились разные Родины. У кого Белоруссия, у кого Украина, а у кого Россия. Но тогда мы еще не начали делиться по национальным квартирам. Нужно было выстоять, как-то противостоять этому аду с новоявленными генералами и их амбициями завоевателей.
Зато папа-командир с ними чуть не в десны целовался. После долгих совещаний с "новыми" с глазу на глаз он ходил довольный. Плевать он хотел на свой подчиненный личный состав. Он делал бизнес, это было заметно невооруженным взглядом, а мы Родине служили. Каждому свое.
Похоже, что больше всех возмутило выступление Коноваленко самого командира, он заорал на своего заместителя, застучал по столу кулаком.
Тут поднялся начальник связи полка. Старый, седой майор Пряхин.
- Товарищ полковник, а что вы кричите на своего заместителя? Приказа о снятии нас с боевого дежурства не было. Так какого рожна мы будем слушать все эти бредни местных генералов? Приказа о расформировании нашей части не было, не было команды о передачи вооружения, техники. Так чего мы сидим и слушаем их?
Тут "генерал" начал нас увещевать, что мы нужны, мол, новой республике. Начал рассказывать сказки, что мы получим квартиры, звания, должности, деньги большие будем получать. Условие одно - остаться служить в ВС Азербайджана. Мы начали вставать и выходить из зала, не дослушав очередного болтуна.
Зато потом стало известно, что командир около трех часов беседовал с глазу на глаз с генералом этим, и вечером, собрав совещание, сообщил, что мы передаем почти всю оставшуюся технику ДХ Азербайджанской армии. Мы возмущались, но толку было мало.
Через час нас - связистов и шифровальщиков - собрал начальник связи. Мы понимали, что нельзя отдавать аппаратуру ЗАС и шифровальную технику противнику. Сотрудник восьмого отдела шифровальщик Костя Недопекин недолго сопротивлялся. И вот ночью мы на стоянке техники ДХ мы кувалдами разбивали аппаратуру, шифраторы и дешифраторы дробили в пыль. Потом взяли ключевую и ЗАСовскую документацию - как действующую, так и на случай войны - и устроили большой костер. На огонь приходили офицеры, прапорщики, кто-то принес пару литров местного коньяка. Но мы лишь отхлебнули и следили, чтобы сгорело все полностью, ни кусочка от упаковки, ни листочка от документации не осталось. И при этом ничего не разлетелось. Вся техническая документация по ЗАСу и шифрам также полетела в костер.
Пришел особист Коля Мироненко. Мы ему объяснили, в чем дело. Он лишь молча приложился к стакану коньяком, махнул обреченно рукой и ушел.
После того как все сгорело, мы составили акт об уничтожении техники и документации, ключевой документации, шифров. Акт составили в семи экземплярах, по числу присутствующих. Все подписали его. Каждый взял по экземпляру. Хоть мы и обозначили, что все это было сделано под угрозой захвата аппаратуры и документации противником, но кто его знает, что потом будет с нами.
Во время боевых действий в Афганистане был случай, когда самолет Ан-26 заблудился и сел на территории Пакистана, вернее его уже посадили насильно. Сутки держали оборону, не выходили из самолета, потом был штурм, никого не убили. Но там были комплекты ЗАС аппаратуры и ключевая документация. И за сутки никто не предпринял попытки уничтожить блоки и ключевую документацию. Потом самолет вернули в целости и сохранности, за маленьким исключением. Не было ЗАС аппаратуры и ключевой документации. После возвращения на Родину командир корабля и связист пошли под трибунал: не за то, что они заблудились и посадили самолет на территории чужого государства, а за то, что ЗАС и ключи к ней попали к противнику.
Технику вывезли. Из штаба армии что-то грозили, но никто не приехал. После этого командир полка был переведен к новому месту службы в Москву.
Особист Мироненко пытался его оттуда достать, писал какие-то бумаги. Не получилось. Потом сам поехал в Москву. Там его убили. За командиром, говорят, местные тоже охотятся. Много пообещал, много взял, мало сделал. Может, тоже убьют. Каждому свое. Он знал, в какие игры ввязывается.

- 3 -

Семьи мы отправили еще полгода назад, когда война в Карабахе началась в полную силу. Квартиры наши разграбили, все наше оставшееся имущество хранилось в части.
И даже после всего этого нас не сняли с боевого дежурства. Плевать, что остался лишь один боеспособный дивизион - третий, на остальных лишь часть техники работала. И кое-как несли охранение от местных ополченцев - их в последнее время, ой, сколько развелось. Отряды, армии, группы, и все - самообороны, и все пекутся о том, чтобы нас не захватили армянские боевики. А нам бы от местных избавиться, они бы лучше нас в покое оставили.
Все очень устали. В штабе армии уже никто ничего толком не говорил. Поначалу кричали на нас. Лозунг был один: "Кому не нравится - может увольняться! "
После перевода командира полка приехало два полковника, посмотрев на нас, сменили свое настроение, задора у них заметно поубавилось. "Держитесь, мужики, держитесь! Недолго уже осталось вам ждать! "
На меня была возложена ответственность по поддержанию связи с подразделениями, которые зачастую находились на приличном удалении от штаба части - до двадцати километров.
Очень часто местные крестьяне, запахивая поля там, где раньше им было запрещено обрабатывать землю, случайно рвали кабели связи: так у них появилось новое увлечение - уже нарочно рвали кабель, выкапывали его, обжигали и сдавали в пункты приема цветного лома. Понять их можно было, после начала войны работы никакой не стало. Жить как-то надо. Но мне не легче от их проблем. У меня связь боевая, а тут эти местные!..
И вот ночью меня поднял мой командир - начальник связи:
- Олег, с третьим дивизионом связь пропала. Съезди, посмотри.
- Ох, достали меня эти крестьяне и охотники за цветным ломом. А по радио пробовал?
- Пробовал. Тишина.
- Может, генератор накрылся?
- Не знаю, съезди по быстрому, глянь, что к чему.
Я сам сел за руль старенького "ГАЗ-66", солдат-водителей давно уже не было, и поехал в сторону дивизиона. Для маскировки от местных ополченцев на лобовое стекло наклеил плакатик с флагом Азербайджана. По пути останавливался и из контрольных точек выходил на связь с КП, все было нормально. Вот и третий ЗРДН. Ворота были распахнуты настежь.
Странно, очень странно. Всегда ворота закрывали. Защиты мало, но, по крайней мере, видно, что есть хозяева, не брошено хозяйство.
Я медленно проехал по дороге, ведущей к КП дивизиона. На небольшом плацу перед входом в капонир горел свет. Значит генератор целый. Что дальше?
На этом пятачке много народу. Очень много, человек около ста. Во всем третьем ЗРДН не больше шестнадцати человек. Но он оставался единственным боеспособным подразделением, поэтому людей снимали с других дивизионов и направляли сюда. Сразу бросилось в глаза то, что среди этой пестрой вооруженной толпы ополченцев, наряженных в добротный импортный камуфляж, не было наших. Наших видно сразу и издалека, выгоревшее, застиранное почти добела х\б, было бы заметно в эту теплую ночь.
Я тихо ехал, толпа расступалась передо мной, ополченцы махали руками, улыбались. Я тоже скалил зубы. Они одобрительно показывали на плакатик на лобовом стекле и поднимали большой палец. Мол, хорошо, свои приехали. Ага, свои! Ваши лошадь в овраге доедают! Черт! Ничего понять не могу.
Дальше ехать было невозможно. Вышел. Закурил. В пачке оставалась всего пара сигарет.
- О, помощь приехала! - джигиты настроены дружелюбно.
- А где наши?
Из толпы вынырнул прапорщик Сабиров. Сразу и не признаешь. Был у нас замусоленный, грязный, вороватый прапорюга. Потом исчез после очередного похищения очередной машины со стоянки ДХ. Он тогда и стоял в карауле. Исчез вместе с автоматом. Сейчас важный, камуфляж забугровый нацепил. Морду наел.
- Привет, Сабиров! А где командир, офицеры?
- Господин Сурет Гусейнов беседует с ними в оперзале.
- Понятно. А ты чего вырядился и здесь выхаживаешь? Боевиком заделался?
- Я тебе не Сабиров! А мюдюрь (господин) Сабир, ты меня понял, русская свинья?!
- Как же тут не понять, - я сильно затянулся, посмотрел на сигарету, - если за тобой около сотни стволов. Вот если один на один, так можно было бы тебе башку твою пустую и расколотить.
- Ах ты, свинья! - Сабиров замахнулся на меня.
Замах был такой, что можно было уснуть, я поднырнул под руку, ушел влево, затем коротким ударом правой заехал ему в живот, он согнулся. Я выпрямился - теперь по корпусу ногой. Бывший прапорщик, а ныне, по его словам, мюдюр, отлетел в сторону.
- Получи, фашист, гранату от советских партизан! - только и успел я сказать, как меня сбили с ног и начали пинать ногами.
Я крутился на земле как волчок. Поэтому удары приходились в основном вскользь. Практика уличных драк в Кемерово пригодилась.
- Хватит! Поднимите его, - голос Сабирова, пардон, господина Сабира. - Отведите к командующему, этот нам пригодится.
Меня бесцеремонно подняли, поставили на ноги и, грубо толкая вперед, повели на КП дивизиона. Бронированная дверь тоже распахнута. Ступенька, ступенька, как бы не упасть здесь в полумраке! Костей не соберешь.
Вот и зал. Перед возвышенностью - "капитанским мостиком" - толпой стоят все офицеры и прапорщики 3-го ЗРДН. На своем месте сидел командир дивизиона подполковник Бобов Василий Степанович.
Меня с силой швырнули в толпу наших. Я с ходу врезался в Серегу Модаева.
- Здорово, Серый! Что это за цирк у вас тут?
- Тихо. Сейчас все узнаешь!
В стороне стоял Гусейнов.
Гусейнов был не дурак. Но позер страшный, любитель "сыграть" на публику. Речь его предназначалась скорее не нам, а его ополченцам. Уже более четырех лет длился Карабахский конфликт. Поначалу он выражался в стихийных погромах и грабежах с обеих сторон. А около года назад и Армения и Азербайджан перешли к открытым вооруженным столкновениям.
Наша часть была дислоцирована на территории Азербайджана, на границе с Карабахом. С одной стороны, мы искренне сочувствовали армянам, все-таки наши, братья-христиане, но дабы не злить азербайджанских аборигенов, демонстративно не принимали участие в яростных спорах и мелких стычках.
Каждая сторона перелопачивала массу архивов, доставая из них пыльные, ветхие документы и, потрясая ими, кричала, что эта земля принадлежит именно его народу.
Были эмиссары с обеих сторон, нам предлагали огромные деньги, чтобы продали оружие, или пошли к кому-нибудь наемниками, инструкторами. Энтузиазма и охотников повоевать с обеих сторон было много, а вот офицеров, способных из толпы гражданских сделать подобие боеспособного подразделения, было явно недостаточно. Для нас же главным было просто нести боевое дежурство. Как мы шутили: "Нести свой крест - БД". И всем отвечали на азербайджанском я зыке: "Карабах - лязимды, КП- бизимды" (Карабах - ваш, КП - наш).
И вот Гусейнов начал:
- Вы захвачены народно-освободительной армией Азербайджана (свист, аплодисменты "захватчиков")! Все имущество, оружие теперь принадлежит нам (снова одобрительный шум)! А вы объявляетесь пленными!
Захватчики заорали что-то на своем языке. Визг, писк, радостные вопли. Мы набычились. Еще бы, чтобы какая-то сволота захватывала в плен советских офицеров! Хрен вам в ухо!
Рядом стоящий прапорщик Сеня Морозко дернулся, вырвался из-под упертого в шею ствола автомата. Обернулся, схватился руками за ствол и цевье, вырвал автомат из рук боевика-ополченца, ударил его в пах ногой. Джигит-боевик с диким воем сложился пополам и, зажав разбитое свое "хозяйство" руками, покатился по полу.
Морозко передернул затвор и повел стволом поверх голов:
- На пол, ублюдки!..
Неожиданно громко ударил выстрел, и Морозко рухнул лицом вниз, не закончив фразы. Я лишь успел заметить, что на груди его образовалось большое красное пятно, а под курткой-"афганкой" что-то стало торчать. Когда он упал, мы увидели входное отверстие от пули в спине.
Гусейнов опустил пистолет.
Ну вот, а я еще думал, что он идиот, раз держит автомат на левом плече. Думал, что так профи не поступают. Ошибался. Недооценил я этого шакала. Никто из нас ранее не принимал этих боевиков-ублюдков всерьез. Ну, захотелось мужикам покуражиться, нацепили на себя оружие, питаются в кафешках придорожных бесплатно, мелким рэкетом промышляют. Теперь придется считаться с ними.

- 4 -

Мы же не пехота, а инженеры. Наше оружие - ракеты. Все из нас проходили общевойсковую подготовку в училище на 1-2 курсах, но это все быстро забывается.
Мне в этом плане было легче. Я оканчивал командное училище связи. И весь наш батальон готовили для Афганистана. Учили именно воевать, а не просто командовать, учили выживать самих и спасать подчиненный личный состав. Учили, как выполнить боевую задачу и сохранить солдат. А это непросто, ой, как непросто! Учили убивать. Учили "жрать" всякую гадость, но выжить. Выжить!
Я открываю глаза, осматриваю наше узилище. Горько усмехаюсь. Видимо, эта подготовка мне сейчас пригодится. Еще как пригодится. Я сплевываю на бетонный пол вязкую смесь крови и слюней, что накопилась во рту. Глотать больно, голова кружится. Подташнивает. Послышались какие-то неясные звуки в конце коридора. Прислушиваюсь. Может, Витьку бьют? Непонятно. Откидываюсь на прохладную стену. Голову приятно холодит. Господи! Не лиши меня разума, памяти! Лучше убей, но память оставь! Закрываю глаза и вновь вспоминаю.
Эта подготовка для выживания пригодилась и во время прохождения службы в ПВО. Постоянно проводил показательные занятия по общевойсковой подготовке. Что-что, а командиров из нас готовили неплохих. Личный состав, несмотря на то, что было много всяких раздолбаев, технику знал, боевое дежурство нес хорошо.
Я улыбаюсь своим мыслям. Господи! Кажется, что все это было в прошлой жизни, хотя не прошло и двух недель с момента пленения. Собственной кровью мы с Виктором пишем на стенах, отмечаем дни заточения. Кто мы, откуда. Расписываем всевозможные проклятья на голову "Мудаева", Гусейнова. Вкратце описываем, что с нами произошло.
Как потом рассказали, первым захватили командира дивизиона подполковника Бобова. Кто-то из местных наводил. Это факт. Знали досконально расположение боевых постов, наиболее важных узловых центров. Скорее всего, это Гусейн. Падаль! Шакал вонючий!
С самого начала захвата командир сидел, насупившись, исподлобья наблюдая за всем этим бардаком, только покраснел как рак. Желваки гуляли на челюстях, вены на шее надулись, огромные руки, сжатые в кулаки, лежали на столе.
Мастер спорта по вольной борьбе, он еще в училище спокойно занимал первые места в тяжелом весе. Когда было спокойно, в части каждый выходной замполиты устраивали спортивный праздник ("Что не отдых - то активный, что не праздник - то спортивный! "), Боб постоянно принимал в них участие. Он не бегал, но любил побаловаться с гирей, побороться. Боксом всерьез не занимался, но побиться на ринге любил.
Излюбленным его развлечением было объявить на спортивном мероприятии: тот солдат из дивизиона, который больше Боба поднимет гирю-двухпудовку, невзирая даже на имеющиеся прегрешения, сразу получает отпуск. На эту шутку покупались многие, но никто в части не мог побить Бобовых рекордов. Пусть на два-три раза, но он поднимал больше. Бороться с ним также было мало охотников. А те, кто решались, уже через тридцать секунд лежали на матах, легко переброшенные через себя. Потом долго приходили в себя, охая и потирая ушибленные места.
И как специалист Боб был класс! Никогда не орал на подчиненных, не матерился. Самым обидным и страшным ругательством в его устах было "Чудило". Произносил он это убийственно презрительно. Лучше бы ударил своим огромным кулачищем, растер по стенке, но нет, он будто плевал в рожу.
И вот этот огромный человечище, человек-гора сидел на своем месте, которое он занимал как командир во время боевого дежурства.
Когда Морозко попытался освободиться и спасти нас, Боб легко перекинул через себя ополченца, направившего на него пистолет. Тот, описав в воздухе дугу, с грохотом рухнул на пол. Сразу видно, что мужик никогда не занимался борьбой, хотя в Азербайджане много борцов, и в школах ее культивировали, но этот грохнулся как мешок с дерьмом, раскинув руки, и грохнувшись затылком о фальшпол. Тот загудел. К командиру тотчас подскочили двое и, уперев в него автоматы, заставили сесть.
Командир сел, шумно выпустив воздух из легких, с удовлетворением посмотрел на лежащее тело. К тому уже подбежали ополченцы и попытались привести в чувство соратника. Получилось у них это не сразу. Потом его подняли и унесли. Также увели того идиота, которому Морозко превратил всю промежность в яичницу-болтунью. Унесли и тело Морозко.
Все это происходило под вопли аборигенов, они зло смотрели на нас, тыкали стволами, орали в ухо какой-то бред пьяной собаки. От некоторых нестерпимо несло дешевым местным вином, от молодежи - вонючим гашишом или анашой. Хрен его знает, не различаю эту гадость, много я этого дерьма у бойцов отбирал и сжигал в печи. Так что нанюхался этой вони. Мне даже передавали угрозы, что на большие деньги я спалил этой гадости. Плевать!
Обидно стало, что эта толпа обкуренных и пьяных мародеров захватила одну из лучших воинских частей. Когда-то были лучшей частью!
Если бы не Гусейнов, то эти взбесившиеся придурки начали по нам шмалять. Только его авторитет и не позволил им немедленно расстрелять нас. Они что-то галдели на своем. Вот только мат проходил на чисто русском языке. Своего мата у них хватало, но многие почему-то предпочитали русский.
Гусейнов приказал своим нукерам вывести Боба. Тот еще больше набычился, напрягся, и сквозь зубы сказал негромко своим густым баритоном, так, что перекрыл стоящий в помещении операционного зала КП шум.
- Я буду говорить только в присутствии своих офицеров, у меня от них секретов нет.
- Вывести его! - Гусейнов тоже набычился.
Все притихли. Начиналась схватка гигантов. Все насторожились, боевики крепче схватились за оружие и сильнее вдавили стволы в наши тела. Мы тоже приготовились к схватке. Хотя уже было ясно, что эти черти готовы нас поубивать просто так, ради самоутверждения. Мы же в их глазах убийцы, захватчики, хотя не припомню, чтобы кого-нибудь убили. Один хрен - неверные.
М-да. Массовый психоз, серьезная штука! Атеисты вдруг разом стали истовыми мусульманами, которые ходили по городу в каких-то лохмотьях, били себя кнутами до крови, что-то бессвязно орали, призывая на войну за освобождение Карабаха. За ними ходила толпа, которая их поддерживала, встречая каждый удар бича, кнута по собственной спине одобрительными возгласами. Дети гор! Что с них возьмешь кроме анализов, и те плохие будут! Пропаганда о национальном возрождении патриотического духа сделала свое дело. Прав был Оскар Уайльд: "Патриотизм - последнее прибежище негодяев! "
- Говори здесь! - командир был непреклонен.
Мы приготовились к схватке. Это пришло как-то враз, неосознанно, все устали от произвола и унижения, что творились в последнее время. Злость и усталость, копившиеся в нас месяцами, были готовы прорваться в любую секунду. Не было команды, просто все поняли, что сейчас будет последняя смертельная схватка - когда уже простился с жизнью, отступать дальше некуда, и плевать на себя, - только убить врага! Понимаешь, что потом, скорее всего, даже наверняка, тебя разорвут автоматной очередью пополам, но это будет потом! А сейчас задушить противника, сломать ему шею. Услышать, как хрустнут под руками его шейные позвонки, как о колено разорвутся связки спинного хребта, глаза вылезут из орбит и из открытого рта вывалится язык! Только так и не иначе! Смерть ублюдкам. Это кайф!
Я все это живо себе представил. Все! Только бы кто-нибудь начал! Батя, дай знак! Моргни! Свистни! Сделай что-нибудь! Уж мы-то тебя не посрамим! Примем последний бой с честью! Мы же офицеры! Неужели вот так и будем сидеть как свиньи, как скот, ждущий своей очереди на бойню?! Командир, почему молчишь? Напряжение достигло высшей точки.
Я никогда никого не убивал, в драках, правда, принимал самое активное участие, - в Кемерово без этого нельзя. Но сейчас не удивился своим мыслям, не испугался их. Очень хочется кого-нибудь убить, расплатиться за все унижения, которые мы терпели последнее время. Хочется смерти...
Не знаю, как, но все это понимали. И мы, и те, кто нас окружал, выставив оружие.
Командир наш молчал, только все больше багровел, и ногти все сильнее впивались в ладони. Командир обвел всех присутствующих тяжелым взглядом. Казалось, что он вглядывался в лицо каждому. В другой раз никто бы из нас не выдержал бы этого взгляда, он был, осязаем, казалось, что он как зонд врача проникает внутрь тела, свербит там.
Но никто не отвел взгляда. Все, также как и Батя, смотрели исподлобья. Ну же, Командир! Скажи что-нибудь!
И Боб сказал тяжелым, как его взгляд, голосом. Чеканя каждое слово, забивая его как гвоздь в крышку гроба. Неважно в чью крышку - нашу или врага. При этом он смотрел на Гусейнова, смотрел прямо в глаза.
- Я сказал, что буду говорить здесь, при всех, - голос командира был злой.
Никто из присутствующих никогда не видел командира в такой ярости. В тихой ярости. Он мог сейчас раздавить кого-нибудь, задушить, стереть в порошок.
Повисла пауза. Напряжение было таким, что казалось: только какое-нибудь движение, слово, вздох - и все взорвется к чертовой матери. Завяжется Последний Бой! Мы были готовы к этому. А вот эти сраные ополченцы?! Не знаю. Нам было наплевать уже на все. Только в бой!
Гусейнов отвел взгляд! Знай наших, сука! Зассал, командир подонков!
- Хорошо, - Гусейнов сдался. Слаб ты в коленках, мужик.
- Говори! - Боб брал инициативу в свои руки.
Гусь (так называли Гусейнова у нас в части, но не дай бог, он услышал бы это погоняло, хотя, наверное, так его и дразнили в детстве) тоже не лыком шит, понял, что этот раунд проиграл, несмотря на то, что мы потеряли прапорщика. Хорошим парнем был Морозко. Хотел еще прошлой неделе уехать к себе на Украину - приказ об увольнении пришел, но командир уговорил, упросил его еще подежурить, всего-то еще неделю. Подежурил...
Гусейнов откровенно рассмеялся, убрал пистолет, который был у него все это время в руке. Рассмеялся искренне. Вслед на ним заржали его подчиненные. Кто искренне, кто пьяно, кто ради поддержки командира, из подхалимства.
- Что вы надулись, как мыши на крупу?! - Гусь открыто веселился. - Нам всего-то надо чтобы вы нам немножко помогли. А потом мы уйдем. Нам, в принципе, много не надо. Всего-то, чтобы вы своими ракетами раздолбили одно село армянское в Карабахе.
Тут пришла наша очередь веселится.
Вспоминая это, я поневоле улыбаюсь. Боль не заставляет себя ждать, пронзая мозг тысячами иголок боли. Тело трясется. Я начинаю смеяться, невзирая на боль, я смеюсь, боль поначалу наваливается со страшной силой, нарастая, достигая своего апогея, она рвет все тело, изо рта вырывается не смех, а стон, но это меня не останавливает. Я зациклился. Вспоминаю, какие были удивленные рожи у этого войска, когда все мы - шестнадцать человек, под оружием, на грани смерти, на волосок от гибели, закатились смехом, не сговариваясь. Как это бесило наших конвоиров! Смех - хорошее оружие против врага, когда ты сидишь под прицелом. У тебя только они и остаются - злость и смех!
Всего-то он хотел сделать самостоятельные пуски ракет по какому-то селу. А почему сразу не по Вашингтону? Или по Турции? Или Ирану! Или еще куда-нибудь, или сбить пассажирский самолет. Делов-то на пять минут, не более того! Как два пальца... Идиоты! Подумаешь, несанкционированный старт ракеты!
Это же чрезвычайное происшествие! О таких вещах немедленно докладывается по "цепочке" до Президента, и всем, кто рядом. И в прокуратуру и в КГБ, или как они там сейчас называются?
Все как в том анекдоте: "Чем Петька занимается? " "Голову яйцами моет! " "Во, акробат! " Вот и эти тоже, акробаты! Маразм! Маразм! Маразм! Неужели мы не спим?
Ведь так же можно захватить и ракетчиков-"стратегов". Вот мы поржем тогда, когда атомная бомба окажется в руках какого-нибудь самозванного генерала самопровозглашенной армии новой независимой республики!
Бардак, помноженный на маразм!
Им-то хорошо, а нам? Трибунал и лесоповал - это в лучшем случае. А в тридцать седьмом бы вообще без вариантов - на дыбу, потом приговор и пломба в затылок!
Идиоты! Дети гор! Бешеные твари из дикого леса! Надо быть полным дебилом, чтобы нас заставить это сделать. Тут даже сказать нечего, а просто ржать до боли в животе!
Вот и сейчас я сгибаюсь пополам и ржу. Искренний это смех или нет, я не знаю, я плачу и смеюсь одновременно, скорее всего, это истерика, эмоциям надо выйти. Это не слезы жалости к себе. Это очистительный смех и очистительные слезы. Я начинаю задыхаться, воздуха не хватает. Его и так не очень много в этом клоповнике, но меня продолжает распирать от смеха. Приятно вспомнить - то, что я не могу сделать со своими мучителями сейчас, мы сделали тогда.
Видать, Гусь запомнил это. Недаром во время очередного моего "уговаривания" сотрудничать он припомнил свое унижение в глазах своих подчиненных. Мстительная тварь. Ну ничего, сука, я тоже мстительный! Дай бог только вырваться, я помотаю твои кишки на локоть, положу печень на твой же затылок!
Смех проходит, появляется злость, желание вырваться из этого лепрозория и рассчитаться в полной мере со своими мучителями. Смотреть, как они подыхают, корчась от боли. Причинить им столько же боли, сколько я получил от этой блядоты.
Тут я вновь вспоминаю, как мы откровенно ржали над тупостью Гуся и его банды недоумков.
- В чем дело? - Гусейнов был обескуражен и оттого рассержен не на шутку.
- Дело в том, что ты не по адресу обратился! - прекратив смеяться, сказал командир.
- Не понял! - Гусь начинал нервничать, и это был плохой признак.
- Все просто, как первый закон Ньютона. Мы можем сбивать лишь воздушные цели, и то не все, а лишь высотные, то есть, летящие на большой высоте. Летящие на малой или сверхмалой высоте - это авиация крылатыми ракетами сбивает.
Командир, конечно, блефовал, но сознательно ограничивал в маневре и себя и Гуся. Тем самым он говорил, что мол, ребята, мы с радостью накрыли бы ракетным ударом и деревушку и пол-Карабаха впридачу, но, увы! Запустите самолет, мы его собьем, а так братцы - извиняйте, лопухнулись вы маленько. Бывает!
Гусейнов и его банда поняли, что командир тактично, вежливо, но посылает их на три русские буквы.
Предводитель "апачей" решил сменить тактику. Голос его стал елейным, жесты более свободными, он даже расстегнул камуфлированную куртку. Камуфляж турецкий. И многие из его банды были одеты в такой же. Видать, заграничные дружки снабжают. Упорно ходили слухи, что турецкие исламисты поддерживают единоверцев в священной войне против неверных. Эх, мне бы их проблемы!
Видать, поддерживают шмотками и деньгами, не слышал я, и не видел, чтобы у них инструкторы воевали. По крайней мере, на нашем участке.
- Каждому из присутствующих, - начал Гусейнов, - я выплачиваю по пять тысяч долларов, а командиру - двадцать тысяч долларов.
- А денег хватит? - выкрикнул кто-то из наших.
И непонятно было, всерьез это или в шутку спросили.
- Хватит! - Гусейнов был неподражаем в своем самолюбовании. Он даже расстегнул пуговицу на куртке и достал из внутреннего кармана две пачки долларов.
Я заметил, как у его нукеров вытянулись лица, и глаза вылезти из орбит от жадности. Видать, не жируют у него боевики. А нам он такие деньги предлагает! М-да! Интересно. Просто ради спортивного интереса, если мы сделаем старт ракет в сторону их противника, отдаст нам Гусь деньги или "зажопит"?
- Каждый старт изделия стоит в несколько десятков раз больше тех денег, которые ты предлагаешь, - Батя откровенно издевался над предводителем захватчиков.
- Денег хватит на всех и, если уничтожите повстанцев, - это Гусь про местных жителей, - премия удваивается. А вам, - обращаясь к командиру, продолжил славный потомок домашних пернатых, - есть отдельная премия.
С одной стороны наступила эффектная пауза. А с другой, все ждали реакции командира. Степанович выдержал эту паузу. Его изломанное многочисленными схватками лицо было невозмутимо, только еще сильнее побелели костяшки сжатых в кулаки пальцев. Он, казалось, не проявил никакого интереса к предложению.
- Идемте, поговорим, - продолжил Гусейнов.
- У меня от подчиненных нет секретов, - глухо бросил командир, не поворачивая головы.
Гусь подождал, потом продолжил:
- Я знаю, что ваши родители, подполковник, проживают во Владимирской области. В настоящее время ваша семья находится там же. Жилья в России у вас нет. Поэтому на выбор, - снова пауза, Гусейнов знает уже, что именно предложить Командиру, но играет на публику. Умеет, подлец, он это делать. Все замерли и ловят каждое слово, каждый вздох командира и Гусейнова: - Либо квартира в центре Баку, или в любом месте независимого Азербайджана, либо в той же Владимирской области получаете квартиру с обстановкой и машину "Волгу". Или благоустроенный дом с гаражом, с обстановкой, и тот же новенький автомобиль. Идет?
- Нет, - командир сказал, будто бросил. - Я уже старый офицер, не продаюсь, а присягу я принял один раз и ее продавать, менять на квартиры не буду!
- Хорошо, - Гусейнов был спокоен, казалось, что ответ командира его не удивил. - Будем играть по другим правилам, - после небольшой паузы он добавил: - По моим правилам!
Он вытянул руку вперед. Указал на небольшую, в пять человек, группу, стоявшую особняком. Автоматами ее согнали в центр зала, рассадили на стулья. В этой группе был и я.