Не в то время: 1917

Пролог. На новом месте

 Павел с трудом открыл глаза и чуть приподнялся на подушках, оглядываясь вокруг. Он плохо помнил, что с ним случилось ночью: всё тело болело, а голова так вообще раскалывалась, что невозможно было даже смотреть на яркий свет, едва проникавший из-за задёрнутых портьер или двигаться. Император вновь откинулся на на удивление мягкие подушки, чуть поправил одеяло, слишком мягкое, явно не шерстяное, да и цвета оно было другого, белого или кремового. Потолок над ним, совершенно незнакомый, явно не принадлежал Михайловскому замку, как, впрочем, всё те же стены и портьеры. Чёрт подери, да что же произошло… Павел максимально сосредоточился и попытался воскресить в памяти события прошлого дня.

      Вспоминалось тяжело, обрывочно, едва-едва, в сознании мелькали лишь отдельные картины, как детали мозаики, которым не дано было собраться воедино. Какие-то люди — он не мог вспомнить, какие, но их лица были ему смутно знакомы — угрожали ему шпагами, потом, кажется, били, сверкнула круглая коробка, табакерка, наверное, прошелестел шарф. В ушах звенели отголоски слов: «Арестован, подпишите, тиран, убит!» Бред какой-то да и только. Видимо, всего лишь плохой сон, живой кошмар, но почему тогда рёбра были неприятно стянуты бинтом, как и голова, а двигаться почти невозможно — это тут же неприятно отдавалось по всему телу. Это окончательно запутало Павла, и он снова закрыл глаза, пытаясь погрузиться в дрёму — может, и всё происходящее ему сейчас видится в странных грёзах?

      Только он удобно устроился и уже почти оказался в царстве Морфея, как вдруг послышался стук каблуков, принадлежащих явно женским туфелькам — он был негромким и довольно приятным, и голова от него не болела сильнее.

      — Пауль? Пауль, ты очнулся? — спросил чей-то мягкий, вполне мелодичный голос с лёгким немецким акцентом, Павлу совсем незнакомый. — Ах, слава Господу, ты с нами, я так переживала! Любимый мой, Пауль, как ты себя чувствуешь?

      — Н-неплохо, только что-то всё ноет, будто меня хорошенько избили, — отвечал император, пытаясь найти взглядом собеседника, а, точнее, собеседницу. Похоже, эта дама являлась его женой, хотя голос Марии Фёдоровны был совсем другой.

      — Бедный, ты совсем не помнишь, что произошло, — Павел почувствовал, как она села рядом с ним на кровати. — Ты упал с лошади, сильно ударился, не раз, причём, мы все очень испугались! Ты лежал без сознания весь день, только теперь пришёл в себя. Пауль, ну посмотри же на меня, прошу.

      — Какая досада, — Романов искренне не понимал, что происходит, и к чему тут лошадь, да и не вспоминалось, чтобы он куда-то ездил верхом в последнее время, чтобы заработать себе такие травмы. Однако сейчас раздумывать было сложно и некогда, а потому он постарался посмотреть на женщину, как она и просила.

      Это была миловидная брюнетка, уже не молодая, но и не старая, с приятными чертами. Нельзя сказать, что подошла бы под определение совсем уж красавицы, но что-то в её внешности трогало и цепляло. Её лицо хранило на себе отпечатки всех тревог, под живыми глазами цвета кофе залегли морщинки, однако её в меру тонкий стан, белоснежная кожа, хрупкие руки создавали вместе с тем положительное впечатление, её можно было назвать хорошенькой.

      — Вот, я посмотрел на… — тут он сделал небольшую паузу, подбирая правильное местоимение, — тебя. Знаешь, мне стало лучше, дорогая.

      — Я рада, я молилась Богу за тебя, — женщина взяла его руку и поцеловала тыльную сторону, затем провела ладонью по на удивление горячей и очень нежной щеке. — Я позову врача, он тебя осмотрит.

      — Нет, нет, постой, — Павел остановил её, сжав тонкие пальцы, и она заметно покраснела, томно опустив взгляд. — Милая, понимаешь ли в чём дело… — он немного замялся, думая, как бы выгодно выставить своё положение, ведь он совсем ничего не знал о происходящем. — Мне стыдно это говорить, — да, это определённо был единственно верный вариант, да и нервы уже потихонечку начинали сдавать. — Но я ничего не помню. Я, видно, сильно ударился головой, представляешь, ощущаю себя совсем неуютно, я даже не помню, какой сейчас год. Боже, прости меня, любимая. Я забыл твоё имя — такое влияние оказало на меня это падение.

      — О, Пауль… — губы собеседницы ломко изогнулись, глаза заблестели, она прижала тонкие ладони к груди. — Господи Иисусе, матушка Богородица, помогите нам. Пауль, бедный любимый Пауль, как мне тебя жаль. Меня зовут Аликс, дорогой мой. Твоя Аликс, верная жена и мать твоих пятерых детей. Ты хотел знать, какой сейчас год? Тысяча девятьсот шестнадцатый, лето. Самая пора, чтобы отправиться в Ливадию, но сейчас война, страшная война, а ты нездоров и…

      — Война? — Павел резко перебил её, пропустив мимо ушей дату. — Я начал войну, Аликс?

      — Ну… ты долго противился и не хотел этого, но в итоге сдался. Да, мы воюем с Германией и Австрией, милый. Уже второй, почти третий год, — взволнованно отвечала Аликс. — Господи, как же быть, как тебе управлять, если ты ничего не помнишь?..

      — Не волнуйся, любовь моя, я что-нибудь придумаю, полагаю, ты поможешь мне, верно? — император слабо улыбнулся, даже позволил себе чуть усмехнуться, но получилось как-то неестественно, нервно, а по телу вновь прокатилась волна боли. Он чувствовал, что вот-вот его психика не выдержит того, что с ним приключилось, что ему нужно всё обдумать и хоть как-то спланировать, а для этого Павлу требовалось одиночество.

      — Конечно, — женщина заметила его скованность, измотанность, вздохнула, поднялась. — Ты, должно быть, утомился, пока говорил со мной, я это вижу. Поспи ещё немного, потом я позову к тебе доктора, хорошо? Не беспокойся, никто не помешает твоему отдыху, я лично прослежу за этим.

      Она тепло улыбнулась, изящно наклонилась и очень ласково коснулась тёплыми губами его щеки, затем тихо вышла, прикрыв за собой дверь спальни. Павел остался один на один со своими мыслями и наконец-то пришедшим осознанием.