Недожизнь

Недожизнь

Недожизнь

Опять эти звуки... В последнее время это стало какой-то навязчивой идеей. Либо миражом...

Вот уже который год ей почти каждую ночь снился один и тот же сон... Казалось бы, это видение должно было уже давно покинуть ее, но вот, с некоторого времени все опять вернулось... И стало еще ярче, еще красочнее, еще громче и звучнее...

Этот огромный зал, который казался им тогда размером со вселенную. Длинные ряды пустых сидений, круглая сцена, лунный свет, проникавший через окошко... Старенький граммофон, стоявший в углу на табуретке. И чудесные звуки музыки...

Он крепко держит ее, и они ночными мотыльками порхают по безлюдной сцене безлюдного зала. Он ведет ловко и уверенно, и ей хочется следовать за ним, ей хочется повторять все его движения, ей хочется слиться с ним, чтоб они танцевали как один человек... Ей хочется подчиняться его сильной мужской энергетике, его всепоглощающей харизме, его абсолютному доминированию.

Он отлично танцует, а вместе с ним и она чувствует себя прекрасной танцовщицей. Ее руки лежат на его плечах спокойно и расслабленно, словно на мягкой подушке. И она готова по жизни идти с ним, вот так, в ритм этой волшебной музыке... Туда, куда глядят глаза...

Венский вальс Джузеппе Верди... Его звуки до сих пор врываются в ее сон, будят по ночам, и даже после того, как она просыпается, остаются вместе с ней, звучат в ее ушах до утра.

И она, лежа в своей постели, изучая потолок, не в состоянии больше заснуть, готова прямо сейчас напеть эту старинную мелодию. Готова спеть каждую ноту, хоть прошло уже более шестидесяти лет...

Холодное утро... Еще более мрачное, чем она сама. Кутаясь в платок, она, шаркая, вошла на кухню. Спалось сегодня ужасно... Теперь шатает во все стороны... И в голове какая-то муть... Тяжело вздохнула...

Ее сосудорасширяющие капли торопливо покропили чайную ложку. Выпила. Мда... С головой в последнее время творится черт знает что.

Достала из холодильника кастрюлю с гречкой. Поставила греться. Открутила крышку большого термоса с еще горячим травяным отваром вместо чая. Расходилась. Ступать стало чуть легче.

Открыла окно.

- Гули-гули-гули, - позвала.

К ней, перегоняя друг друга, подлетела стая голубей. Большие птицы столпились на оконном карнизе и бодро заклевали хлебные крошки и пшенную крупу, которые она высыпала для них.

- Эдак не напасешься на вас, твари прожорливые, - беззлобно ругала их, - Ну, всё, всё, нет больше.

Закрыла окно, за которым еще долго раздавалась птичья возня.

Одела пальто. Зашаркала к холодильнику, где со вчерашнего дня хранилась мелко порезанная докторская колбаса. Вышла из квартиры, медленно закрыла дверь. Сосредоточенно спрятала в карман ключи, а то вдруг выпадут, или она просто забудет, куда их сунула. Мозги ж не работают совсем...

Держась за перила, боком спустилась по лестнице. Мда... Этот добротный, старый дом, конечно же, лучший в мире, но могли, все же, сделать этажи хоть чуть-чуть ниже.

Кряхтя, наконец вышла на улицу.

- Кис-кис, - позвала.

Хоть ее клич относился конкретно к одному виду млекопитающихся, вместе с кошками выскочили и собаки. Разношерстная публика обступила ее со всех сторон и весьма мирно сосуществовала, послав в одно место распространенный миф о невозможности этого. Кошки мурлыкали и терлись о ее ноги, собаки приветливо виляли хвостами, все выражали радость по поводу ее присутствия.

- Соскучились по мне, сволочи хвостатые? - спрашивала их со своеобразной нежностью, - Ну, ешьте, ешьте, пока даю.

Вся аудиенция благодарно работала челюстями, а она чувствовала радость.

Хотя в последнее время ей казался все более странным тот факт, что радость приносит общение лишь с представителями фауны.

- Ой, гречка! - вдруг вспомнила.

Почти позабыв о боли в ногах, она метнулась по ступенькам к дверям своей квартиры. Навстречу ей спускалась двадцатилетняя соседка сверху. Завтрак, конечно, очень важная вещь, но как не воспользоваться столь удобным случаем поругать молодое поколение?

- Ты зачем до полуночи свою музыку слушаешь?! - заорала на девушку, - Совсем стыд потеряла?!!
- Да не слушаю я никакой музыки, - фыркнула та в ответ, нагло поправляя наушники.

Хоть бы смутилась, бесстыжая, так ведь даже не остановится, когда старшие с ней разговаривают.

- Я все твоим родителям расскажу!!!
- Вы меня еще в угол поставьте, - хохотнула девица, прошедши мимо нее и продолжая спускаться вниз по лестнице.

Ладно, хватит с нее пока. Тут завтрак спасать надо.

Трагедии не произошло. Еда как раз только начала подгорать. Выключив газ, она открыла окно, чтоб выветрился неприятный запах.

Нахмурилась. Мда... Вот тебе и минусы одинокой жизни. Некому напомнить о разогревающейся еде и выключить, когда нужно. Некому жить в этой огромной двухэтажной квартире. Не спешат сюда ни дети, ни внуки, ни даже правнуки... Забыли ее все, кто лишь мог забыть...

И для кого только второй этаж строили?..

...Вдруг совсем некстати вспомнилось детство. Мда... Уважали тогда дети своих мам и пап, боялись... Но и любили безумно... Угроза рассказать родителям о твоих проделках была самым большим страхом. Осуществлялась, конечно, не всегда, но верилось в это безоговорочно. На полном серьезе верилось, что вон та незнакомая тетка, сделавшая тебе замечание, сейчас и правда пойдет к тебе домой и начнет жаловаться. Будто нечем ей больше заняться и будто она знает, где ты живешь.

...Ее родители, конечно, помнили о ней каждую минуту. Период детского садика и младшей школы слился для нее в одну теплую зиму. Теплую, потому что в ее шубке длинной до пят холода она не ощущала.

Незабываемое чувство комфорта и защищенности от всего мира, сидя на переднем сидении автомобиля у мамы на руках, возле папы, который был за рулем. Обнимать его в такие моменты было строго запрещено, поэтому она просто любовалась этим сильным мужчиной, ни на миг не сомневаясь в том, что у нее самый лучший папа в мире.

Когда машина останавливалась у школы, она чувствовала укол совсем маленькой тоски, но вместе с тем и радость, от того, что уже сегодня вечером снова увидит самых дорогих ей людей, которые опять возьмут ее под свое крыло. Уроки, а затем и продленка проходили в нетерпеливом ожидании шести часов вечера. Уже в полшестого она ставала у окна и ожидала, когда знакомый ярко красный автомобиль заедет на школьный двор. Лишь завидев его издали, рысью бросалась к вешалке и в два счета облачалась в свою шубу, шапку, шарфик и рукавицы. До того момента, как ее мама поднималась в класс, она всегда бывала полностью готова. Лишь обняв ее, чувствовала, как ненадолго потерянное тепло возвращается вновь.

Продолжая обниматься, они шли к ожидающей их машине. Чувство безмерного покоя, созерцая холодную улицу из теплого салона, периодически дремая на маминых руках.

А дома – много света, самые лучшие игрушки, горячий ужин и бабушка, любящая ее больше всех на свете. Когда она садила любимую внучку на стульчик и снимала с нее сапоги – это было главным символом окончания дня. Уже расслабленную и полусонную бабушка несла ее на кухню и кормила тем, что умела готовить только она одна. Эти восхитительные рецепты, к сожалению, так и не сохранились.

В ванную ее также несли на руках. Ее, вообще, не спускали с рук, кажется, лет до десяти. Ей было невдомек, что она подросла и стала тяжелой. После купания ее одевали в пижаму и несли в кровать. Засыпала она исключительно под любимые сказки.

Этот кокон, сотканный родственниками из безусловной любви, безграничной ласки, неустанной заботы и вечного тепла, долго служил своеобразным фоном ее жизни, в котором она росла, постигала свои первые знания, и воспринимала его присутствие как нечто необходимое и приносящее пользу.

Даже когда мир вокруг вдруг резко стал неспокойным и вражеским, а страшное слово "война" то и дело произносилось то тут, то там, этот кокон не исчез, наоборот, уплотнившись еще больше, ведь к родительским чувствам прибавилось еще и желание уберечь чадо от всего ужаса, происходящего на улицах некогда мирного города.

Но однажды она выросла. А кокон – нет.

...Свой завтрак она так и не осилила. Половина гречки вернулась в кастрюлю. Вымыв тарелку и поставив воду для заваривания новой порции травяного сбора, поползла на второй этаж своей огромной квартиры. Мда... Это, конечно, кошмар, что она переступает со ступеньки на ступеньку еле-еле, подобно огромной каракатице. Хотя, чего ж хотеть?.. Ведь восемдесят пять лет уже...

Дошла наконец. Остановилась и отдышалась. Этот второй этаж строил еще ее муж. Все мечтал, что внуки бегать будут... Досадливо отмахнулась. О человеке, с которым прожила более сорока лет, она вспоминать не любила. Разве приятны воспоминания о том, кто испортил ее жизнь? Умер, вот и хорошо.

Достала тряпку, лежавшую в кармане. Вошла в одну из комнат и начала протирать пыль. Мда... Редко она сюда заходит. Практически все время проводит на первом этаже. А здесь нежилые помещения до сих пор пахнут деревом, и все осталось почти нетронутым после ремонта, который был черт знает сколько лет назад.

Не нужно... Никому ничего не нужно...

Вздохнула... Продолжила свою нехитрую уборку.

Вдруг через окно она увидела то, что заставило ее злобно нахмуриться. Миниатюрная, но очень шустрая женщина вошла через калитку и засеменила через маленький двор к массивному входу в ее подьезд.

- Опять эта здесь, - возмутилась, но все же отправилась вниз ей навстречу.

Внизу между тем раздался звонок в дверь.

- Здравствуйте, Антонина Павловна, - улыбнулась женщина, входя в квартиру.

На приветствие она не ответила. Презрительно хмыкнув, гордо пошествовала в свою комнату. Пока женщина в коридоре снимала верхнюю одежду, она нашла свой телефон и, щурясь, набрала номер.

- Алло, Максим? Это бабушка, - начала нарочито громким голосом, чтоб ее хорошо было слышно на весь первый этаж, - Слушай, скажи этой профурсетке, чтоб она сюда больше не приходила. Я не хочу ее видеть в своем доме, тем более, я и сама могу сделать уборку. Нет, мне совсем не сложно подниматься на второй этаж. Я была там не ранее, чем сегодня, и уже протерла пыль. Я не нуждаюсь в помощи посторонного человека. Откуда я знаю, вдруг она какая-то воровка? Тебе не следовало нанимать ее. Я тебя об этом не просила. Я, вообще, уже давным давно ни о чем не прошу... Вам ведь все равно на меня... Вам лишь бы отделаться... Я знаю, что ты платишь уборщице много денег, но ведь сам ты ко мне не приходишь... Я знаю, что ты был в четверг, но ведь уже два дня прошло... И никто, никто ко мне не приходит... Я одна... Совсем, совсем одна... Ой, ладно, Максимка, - ее ноющие интонации резко выключились, - Пойду, послежу за ней, а то мало ли что...

Мигом закончив разговор, она почти рысцой потрусила в гостиную, где новоприбывшая как раз начинала уборку. О боли в ногах и голове она забыла, как по мановению волшебной палочки.

- И полы хорошо помой, - велела приказным тоном, - А то знаю я таких, как ты.
- Эх, Антонина Павловна, - был ответ, без всякого намека на обиду, - Вы же неплохой человек. Собак вон подкармливаете, кошек, даже птиц. И за что вы меня так ненавидите?
- За то, что ты каждую субботу в чужом доме болтаешься, как будто своего у тебя нет!
- Да стала бы я этим заниматься, если бы Максим Иванович мне не платил, - рассмеялась собеседница, - А он о вас, между прочим, заботится. Не хочет, чтоб вы в грязи жили.
- Да только ты тут грязь и разводишь своей вонючей химией, дрянь!
- Я разведу, я и уберу, - был новый невозмутимый ответ, - А вы, чем за мной следить, лучше за водой на газу смотрите. Она уже минут пять как закипела, но я не выключала без вашего разрешения.

Бросив зачем-то осуждающий взгляд на женщину, Антонина поспешила на кухню. Там, выключив газ, бросив в термос трав, залив водой и наполнив этим содержимым свою чашку, села так, чтоб было удобно наблюдать за уборкой гостинной.

- А скажи-ка, милая, - начала она заново прерванный разговор, - Это чего ж у тебя жизнь так плохо сложилась, что ты уборщицей работаешь?
- Почему же плохо? Я люблю свою работу, - попытка оскорбления была уничтожена миролюбивым ответом.
- Ага, - не сдавалась она, - Зато зарплата зависит от того, сколько мой внучок денег тебе даст.
- Ну, кроме Максима Ивановича у меня еще много клиентов. Клининг сервис сейчас очень популярный.

Антонина озадаченно молчала. В мыслях она явно пыталась успеть за бегущим на бешеной скорости вперед сумасшедшим миром.

- Клининг – это уборка, - сочла нужным обьяснить женщина, работая тряпкой, - По английски.
- Да английский-то я получше тебя знаю, - вновь нашла повод уколоть, - У меня родители оба были военными переводчиками! Да у нас среди знакомых одни только офицеры и генералы!

Опять замолчала. А сама? Сама чего стоила без родителей, без их громких знакомств, без того, что жизнь подносила на блюдце, и без проторенного, совсем неопасного пути, который ей обеспечили?..

Заболело где-то в середине... Поморщилась... Прошло...

Взглянула на уборщицу. Молчит, злодейка. Сама-то, понятное дело, генералов только на портретах видела, и то в лучшем случае.

Удовлетворенно хмыкнула, ощутив себя победительницей в этой словесной перепалке.

Внезапно почувствовала усталость. Села в свое кресло-качалку, предварительно подтолкнув его так, чтоб не выпускать из виду уборщицу. Через несколько минут задремала.

Мда... Офицеры, генералы... Кого ей только не сватали, каких только женихов не прочили. Не нужны они были ей. Вернее, не они ей были нужны...

Известный кокон вокруг нее так и остался детских размеров, и внезапно она с удивлением поняла, что у родителей давно уже имеется собственная позиция на то, как она должна прожить свою жизнь. И эта позиция кардинально отличалась от ее собственной.

... Прежде чем принять окончательное решение навсегда уйти из дома, она долго думала и вспоминала все то, что с ней тогда произошло.

Вначале родителям дали распределение во Львов, потому в тысяча девятсот сорок шестом году она переехала в этот город вместе с ними и бабушкой. Здесь, как и везде в то время, царила разруха, но люди просто радовались тому, что наконец закончилась война.

Родители приступили к новой работе, пятнадцатитетняя Антонина пошла в девятый класс, а бабушка, вспомнив о своем дипломе повара, устроилась при кухне одного из многочисленных школ-интернатов. Осиротевшие во время войны дети составляли главный контингент.

Вечерами, возвратившись домой, бабушка рассказывала муторные истории о нелегких судьбах воспитанников интерната. Слушать это было до такой степени тяжело, что Антонина убегала в свою комнату, спеша скрыться и никогда ничего не знать об этой стороне жизни. Особенно ее поразила история об одном мальчике, чьих родителей расстреляли прямо на его глазах. Он был старше нее буквально на год или два. Сейчас ему было где-то семнадцать лет.

Примерив эту историю на себя, Тоня в свои пятнадцать решила, что случись такое с ее родителями, она бы попросила расстрелять и ее тоже. На полном серьезе. Ведь как это – остаться без родителей? Сможет ли стать нормальным человек, который остался без людей, приведших его в этот мир? Это ведь то же самое, что остаться без воздуха или почвы под ногами. Что остается делать ребенку, когда у него забрали тех, вокруг кого крутилась его маленькая жизнь?.. Ему ведь никто теперь не обьяснит, что хорошо, а что плохо, поэтому он легко может стать вором или даже убийцей. Он больше никогда не сможет никого полюбить, поэтому ему ничего не будет стоить сделать людям больно...

Отлично зная, где работает бабушка, Антонина обходила известную школу-интернат десятой дорогой, как будто бы там жили не сироты, а прокаженные. Первый год к бабушке на работу она ни разу не заходила.

А потом... Потом она встретила Его...

Однажды по какой-то причине бабушка все же попросила ее за ней зайти. Кажется, тогда они вместе должны были идти что-то покупать. Одним словом, Тоня остановилась за несколько метров от калитки, ведущей к входу в интернат, и только таким образом ощущая себя на безопасном расстоянии, начала ждать. Она помнила, как жутко переживала, что вдруг увидит кого-то из тех несчастных детей. Ей казалось, когда она лишь взглянет на них, ей тут же передастся все их горе, и она больше никогда не сможет быть счастливой.

Бабушка, как на зло, все не шла. Никого из учащихся интерната, к радости Антонины, тоже не было видно, лишь какой-то человек, наверное, рабочий, во дворе носил уголь в котельню, располагавшуюся тут же. Ну да, день был не из теплых, отопление требовалось по максимуму. Мельком взглянув на него, девушка еще теплее укуталась в платок и продолжила ожидание.

Таскающий уголь тем временем заметил ее. Протерев руки, он неспеша, будто сомневаясь, подошел к калитке. При близком рассмотрении он оказался совсем молодым парнем. Глаза цвета неба казались просто необыкновенными на чуть перепачканном углем лице.

- Кого-то ждешь? - спросил.

Антонина кивнула.

- А кого? Я могу позвать, - предложил он.
- Бабушку. Она здесь на кухне работает. Да нет, спасибо, не надо. Я думаю, она придет сейчас.

Кивнул. Постоял еще пару мгновений, глядя то на Тоню, то на снег под ногами.

- Меня Ваня зовут, - белозубая улыбка украсила его лик.
- Антонина... - она смущенно улыбнулась в ответ.

С парнями ей еще ни разу не приходилось знакомиться. Ваня был красив, а таких глаз, как у него, она еще в жизни ни у кого не видела.

- Антонина... - довольно повторил он, - Стало быть, Тоня... Да ты можешь поближе подойти, я не кусаюсь.

Тут только она сообразила, что так и стоит шагах в десяти от калитки. Снова улыбнулась, сделала несколько шагов навстречу.

- Будем вместе ждать твою бабушку, - глаза стали теплее самого летнего солнца.

Парень был невысокий и довольно худой. Но что-то такое в нем было... Тепло его глаз медленно прокралось в ее душу и растопило ее.

Бабушка тем временем появилась на горизонте. Устало ступая, она шла к выходу, издали улыбаясь.

- Добрый вечер, Октябрина Васильевна, - поздоровался Ваня.
- Добрый вечер, - ответила она, - Ну, что, дежуришь сегодня? - дружелюбно спросила его.
- Да.
- Так ты ж, вроди как, только позавчера был.
- Одноклассника заменяю, он заболел.
- Понятно, - кивнула бабушка, а у Тони зародились нехорошие предчувствия, - А контрольная как?
- Не знаю, оценки позже скажут.

И тут Тоня с ужасом поняла, что все это время проговорила с интернатовским! Наверное, ее ужас отразился на лице, потому что Ваня удивленно покосился на нее.

- Уверена, что получишь "отлично", - продолжала бабушка, - Я видела, как ты все утро учебник перечитывал.
- Надеюсь...
- Ну, ладно, до завтра, Вань.
- До свидания, - сказал он, - Пока, Тоня, приятно было познакомиться.

Бабушка внимательно взглянула на нее, а потом на него, но ничего не сказала.

- Пока... - тихо ответила Антонина, и они пошли по охваченной гололедом улице.

Некоторое время молча толкли ногами лед, поддерживая друг друга под руку. Бабушка была в странной задумчивости.

- Ваня Птицын... - заговорила наконец, - Молодец, мальчик, редкостного жизнелюбия человек. Никогда не унывает. Родителей его еще в начале войны расстреляли... На его глазах...

И во второй раз за один день вскружилась земля. И привычный мир навсегда изменил свой облик. И то, что было самым большим страхом, стало мечтой. И все стереотипы смылись под ударной волной. И не было больше никакого вора, ни убийцы. Был человек... Простой человек... Поживший и переживший... Возродившийся силой собственного духа... Согретый теплом собственного сердца...

В ту ночь она не спала. Его голубые глаза сияли в темноте, мешая заснуть. До утра он стоял у ее изголовья, и ничто не могло прогнать это видение.

Утром, полная сил и непонятной энергии, она сорвалась с кровати, не дождавшись будильника, сама удивляясь тому, что начало жить внутри нее. Сидеть без дела не было сил. Собравшись за пять минут и лишь скривившись при мысле о завтраке, она на полчаса раньше отправилась в школу.

В школу? Ноги сами привели ее к некогда устрашающему месту. Антонина остановилась у калитки, напряженно всматриваясь в то, что происходило на территории. Дети, судя по всему, шли на завтрак. Бабушка ее давно уже была в помещении столовой, сейчас у нее намечалось занятое время, потому Антонина знала, что не увидит ее. Сейчас она рассматривала учащихся, проходивших мимо калитки. Поборов свою неловкость, попросила какого-то старшеклассника позвать Ваню Птицына. К счастью, тот согласился.

Господи, Господи... Она снова разговаривала с интернатовским!.. Неужели скоро все ее знакомые будут исключительно интернатовскими?.. Эти брезгливые мысли она прогнала с еще большей брезгливостью.

Ваня вышел через пару минут. Та же улыбка, те же глаза, только лицо чище. Издали помахал рукой, как старой знакомой. Земля ушла из-под ног третий раз за последние два дня.

- Привет, - поздоровался так, как будто они заранее договаривались о встрече.
- Привет... - она замялась, - Я...наверное...не должна была приходить, да и вообще...
- Я ждал тебя...

Его рука нежно коснулась ее ладони, глаза стали еще ярче, все ее дальнейшие обьяснения потеряли смысл.

- Я...ненадолго... Мне еще в школу...
- Я знаю, мне тоже, -он не сводил с нее радостного взгляда.
- Ты... только не говори моей бабушке, что я приходила...
- Ну, это само собой.

На миг он задумался, еще через миг принял решение

- Знаешь?.. А давай завтра встретимся? Я на территории дежурить буду, здесь вечером никого не будет. Часов на девять, сможешь?.. А в воскресенье я свободен, если хочешь, гулять пойдем.

Она могла бы отказаться и не прийти. Но пришла. До девяти вечера оставалось еще несколько минут, но он уже стоял в условленном месте. Взяв ее за руку, повел окольными путями через двор. Незаметно для всех провел к заднему входу в здание.

- Здесь нет никого, - сказал негромко, - Все в спальных корпусах, а это учебный.

С этими словами он достал из кармана ключ и открыл дверь.

- Откуда у тебя ключ? - тоже негромко, с заговорщицким видом спросила Антонина.
- Дежурный получает ключи от всех дверей. Заходи.

Вход, через который они зашли, вел в огромный актовый зал. Даже в почти окромешной темноте было видно, что он может вместить в себе более ста человек. Сидячим местам не было счета. При лунном свете, льющимся из окна, она рассмотрела сцену, ступеньки, ведущие к ней, погасшую печь, еще сохранившую тепло, натопившееся на протяжении дня, и даже граммофон, стоявший в углу на табуретке.

- Только свет не включай, - сказал Ваня, - Сторож с улицы может заметить.

Она села в первом ряду на одно из многочисленных мест. Он примостился в метре от нее на примыкающих к сцене ступеньках.

Спрашивать ни о чем не хотелось. Было чувство, что ответы на все свои вопросы она уже получила.

- Он работает? - указала на граммофон.
- Еще как!

Ваня включил его. Мелодию, которая зазвучала, она узнала. Это был "Венский Вальс" Джузеппе Верди.

- Громче не могу сделать, извини.

Сердце ее запело в унисон. Эта музыка, этот зал, эта ночь – казалось, он специально приготовил все это для нее.

Он, между тем, подошел и взял ее за руку.

- Разрешите пригласить вас на вальс, сударыня, - его улыбка была завораживающей и немного озорной.
- А вы, сударь, умеете танцевать?
- Обижаете, сударыня.
- А я, признаться, не очень.
- Это исправимо.

Словно под гипнозом, она вслед за ним вышла на сцену. Единственные артисты в безлюдном театре. Их кружила музыка, их кружили крылья, выросшие за их спинами, их кружила их любовь... Весь мир замер, чтоб дать насладиться их счастьем...С ними кружило лишь ночное небо, и тысячи звезд благословляли их... И торжественно, словно свадебный вальс, звучала музыка. Навеки их музыка...

- Ты...снилась мне... - прошептал он, и не было в мире мелодии, способной заглушить стук его сердца.
- И ты мне... Вчера... И сегодня ... - горячо ответила она.
- Нет, раньше... Намного раньше... Еще когда я тебя не знал...
- Вань, я...

Она запнулась, не найдя слов, чтоб выразить то, что ее волнует. Разве может он любить ее, настолько на него не похожую? Разве не учили их ненавидеть друг друга?

- Мне все равно, кто ты... - он понял ее без слов.
- И мне... - с радостью согласилась она.
- Я совсем тебя не знаю...
- И я тебя...
- Но я люблю тебя...
- И я тебя...

И вот уже их первый поцелуй ярко вспыхнул в темноте огромного зала, навек поселившись в ее памяти.

Всё, всё забылось... Осталась только эта ночь, этот вальс и этот поцелуй...

- Ты же придешь, правда? - вопрошал он, когда пришло время прощаться. - Придешь?
- Конечно, приду.
- Завтра воскресенье, я буду свободен весь день, ты только прийди, хорошо?
- Я приду, я обещаю.

Она не помнила, сколько еще раз он поцеловал ее, прежде, чем они расстались.

Когда ближе к четырем утра она вернулась домой, она чувствовала лишь легкое волнение по поводу того, что ей, конечно же, влетит. Но она была уверена, что как только всё обьяснит, все тут же всё поймут. Не могут ведь ее любящие родители и бабушка не проникнуться ее чувством и не сменить свой гнев на милость сию же секунду. Неужели не порадуются за нее и за то счастье, которое пришло в ее жизнь?

- С Ваней Птицыным?!! - воскликнула бабушка, даже не дав толком ничего обьяснить, - Ты была с Ваней Птицыным?!! Ты что?!! Он же интернатовский!!!
- Что?!! Интернатовский?!! - вступила и мама, - Да чем ты думала, дочь?!!
- Он такой же человек, как все... - пробовала защищаться Антонина.
- Нет! Он не такой же человек, как все! Он человек, чьи родители были врагами народа! За что и были расстреляны!
- Кошмар... - в ужасе застыла мама.
- Пойми, Тоня, мне искренне жаль Ваню как человека, но он тебе не пара! Он уже ненавидит тебя, потому что ты дочь советских военных переводчиков! А ему претит все советское!
- Да ему все равно, кто я и кто вы!!! - кричала Антонина – Ему не это главное!!!
- Это неправда!!! Он отличается даже от людей своей среды, что уже говорить о нормальных людях?!! - надрывала горло бабушка, - Да он будущий уголовник, неужели ты этого не понимаешь?!!
- Но почему?..
- Потому что интернат не в состоянии воспитать полноценного члена общества!!! Все учащиеся интерната – моральные калеки на всю оставшуюся жизнь!!! А Ваня Птицын – вдвойне и даже втройне!!!
- Ты совсем недавно говорила, что Ваня хороший...
- Это пока что! Пока учреждение его контролирует! А как только он покинет интернат, он тут же ступит на кривую дорогу!
- Доченька... - вмешалась мама, - Ну... Ну, давай поговорим спокойно, без политики и лишних эмоций. Допустим, этот мальчик действительно такой хороший, как ты его описываешь. Но посуди сама: что он тебе может дать? Образования у него нет и не будет, денег тоже. Даже если он не станет на путь криминала, он будет работать в лучшем случае на каком-то заводе, либо вообще чернорабочим. Его никогда невозможно будет привести в приличное общество. Ты мысли стратегически, дочь! А будущее поколение он чему научит? Допустим, он может быть здоровым психически, что маловероятно, но пускай так. Но ведь у него может быть целый букет инфекционных заболеваний! А венерических! Даже подумать страшно, чем дети могут заниматься в школе-интернате... Это же рассадник заразы!
- Ты слушай, слушай, что мать говорит, - вторила бабушка, - Ничего доброго из него не получится. Это ж подумать только: родиться в такой ужасной семье, с самого детства навязавшей ему ложную идеологию, а потом еще и пережить такое ужасное событие, как смерть родителей! Да ему требуется специальное лечение, чтоб вернуться к нормальной жизни!
- Их убили ни за что!!! И это тебе требуется лечение, раз ты этого не понимаешь, идиотка!!!

Прозвучала громкая пощечина. Держась за раскрасневшуюся щеку, Антонина все еще не верила, что только что впервые в жизни выступила против любимой бабушки. Но извиняться она не собиралась.

- Так, вот давайте только без этого, - стала между ними мама.
- Как... Как она посмела?.. - схватившись за сердце, бормотала бабушка.

- Вот что, женщины, - отозвался молчавший все это время папа, - Думаю, Антонина уже услышала достаточно, и в состоянии принять правильное решение на основе всех полученных аргументов. Иди спать, дочь. И думай. Хорошо думай.

Папино "хорошо думай" могло означать только один ответ. Единственно правильный, по мнению семьи. Мнимое ощущение свободы выбора. Как же раньше она не замечала столько фальши вокруг себя?..

О сне не могло быть и речи. Момент прозрения ударил огромным молотком. Самая прекрасная ночь в ее жизни вмиг стала каким-то непонятным бредом. "Ты же придешь, правда?" "Конечно, приду" – как она могла опуститься до такого? Покрывшись краской с головы до пят, она всю ночь сгорала от кошмарного стыда, который никогда еще не испытывала раньше. И корила... С жестокостью инквизитора корила себя за каждый миг, еще недавно даривший счастье.

Под утро она влезла в горячую ванну и долго купалась, пытаясь смыть то, что превратилось в грязь и вонь. Пыталась забыть эти поцелуи, за которые теперь было неловко.

К Ване она больше так и не пришла. А кокон вокруг нее стал просто микроскопическим.

Боже мой, когда же это было? Ведь давным давно нет уже ни мамы, ни папы, ни бабушки... А обида жива... Ведь разве это любовь – взять и порезать чужую душу, будто ножницами?..

Если б они разрешили... Если б они только разрешили, она была бы счастлива до сих пор! И только они стали первой причиной того, что с того самого момента вся ее жизнь пошла под откос...

А потом она пошла учиться на химика-технолога. Не то, чтоб ее сильно привлекала эта специальность, просто мама и папа хотели, чтоб она стала переводчиком, а досаждать им вдруг стало ее счастьем.

А на втором курсе она решила выйти замуж и уйти от родителей.

... - Антонина Павловна... - уборщица будила ее, деликатно теребя за руку.
- А?! Что?! - она испуганно подскочила на своем кресле.
- Ой, простите... Я просто хотела сказать, что уже закончила...
- Сколько я спала?.. - очумело хлопала глазами.
- Часа три... Вы плохо себя чувствуете?
- Просто ночью спала плохо...
- Давайте я отведу вас в постель.
- Нет, не надо. Давай лучше я за тобой дверь закрою... - попыталась встать, но тут же рухнула обратно в кресло.
- Что с вами?
- Голова кружится...
- Может, скорую вызвать?
- Нет, - вдруг ответила так резко, как обычно, - Чего ты, ей-Богу, прицепилась ко мне, как банный лист?! Иди уже домой!

Со второй попытки встать у нее все же получилось. Не попрощавшись и не поблагодарив за уборку, молча закрыла дверь за своей гостьей.

- Ходят тут всякие...

Побрела в свою комнату. Улеглась на малюсенькую кровать у стенки. Сон не шел. Голова резко разболелась, а непроходящая весь день муть перед глазами усилилась. Таблетки... Она оставила их где-то на кухне... Ладно, потом выпьет... Чуть позже... Любые подьемы для нее смерти подобны...

Мобильный... Кому она понадобилась?... А где?... Ага, вот здесь, рядом... А кто звонит?.. Черт, где очки?.. Ну, ладно...

Слабой рукой приняла вызов.

- Да?..
- Алло, бабушка?
- Да, Максимка, привет, родной.
- Ты как там? Нормально? Мне сейчас Лена звонила, говорила, что ты себя сегодня плохо чувствовала. Просила к тебе зайти.
- Я себя чувствую отлично. Больше слушай эту дуру со шваброй.
- Ничего не болит? - ее выпады он научился игнорировать.
- Голова. Но ничего страшного.
- Ну...ладно... - растерялся он, - Слушай, ты прости, я сегодня не смогу зайти. Постараюсь завтра, максимум послезавтра.
- Вечно у тебя на бабушку времени нет. Как будто забыл, кто тебя вырастил...
- Бабуль...
- Да ладно уж...
- К тебе Сашка собиралась завтра зайти. Она там приготовила что-то для тебя.
- Ну, хоть этого от вас дождусь.
- Слышь, точно все нормально с тобой?
- Да, а почему ты спрашиваешь?
- Голос твой...будто не твой...
- Просто я устала...
- Выпей лекарства и спать ложись.
- Ох, Максимка, ты – мой самый любимый ребенок. Не то, что все остальные.

Он улыбнулся. Помолчал.

- Давай... Пока...
- Пока, милый.

Еще какая-то профурсетка будет решать вместо нее, когда ее должен посещать внучок...

...И снова воспоминания...

С человеком, за которого вышла замуж, она была знакома от силы месяца два. Она встретила его в начале мая в тот единственный раз, когда пошла на танцы в парк недалеко от центра города. Ему было двадцать пять, он работал слесарем и был старшее нее на целых шесть лет. Звали его Гриша.

- А ты бы вышла за меня замуж? - как будто между прочим спросил он ее на втором или третьем свидании, - А че? Мне все говорят, что мне жениться пора, - ответил на ее удивленный взгляд.

Настоящего предложения не поступало. Он ведь не сказал "выходи за меня замуж", а всего лишь гипотетически представил такую возможность. Тем ни менее, сразу после сдачи ее летней сессии, они пошли под венец.

Было второе июля пятьдесятого года. Антонина стояла у зеркала в перешитом мамином белом платье. Ее две подруги крутились возле нее, одна делала ей макияж, а вторая с помощью шпилек прикрепляла к ее голове фату, в которой выходила замуж еще какая-то ее родственница. Было два часа дня. В полтретьего должен был прийти жених со всей своей "свитой", а на три намечалась роспись во Дворце бракосочетания. Конечно, трудно представить более неподходящий момент для внезапного посещения острой, как игла, мысли: да зачем мне это все нужно?

Антонина не знала, какое у нее было выражение лица в тот момент, но вдруг одна из подруг, та, что отвечала за макияж, обеспокоенно спросила:

- Тонь, все хорошо?
- Да, да, - поспешила ответить она.

Саму свадьбу она помнила плохо. В памяти отложилось, как она целовалась с новоявленным супругом, потом истерически хохотала каждой сказанной милой шутке о трудностях семейной жизни, мол, это все не про них, а лишь под конец залилась слезами.

Первый танец молодых она забыла. Перед глазами стоял огромный актовый зал и ночная безлюдная сцена, а в ушах звучал совсем не свадебный вальс. И глаза... Совсем не эти... Другие... Пронизывающе голубые, светящиеся сотнями свечей, теплом и любовью...

Состоялась и первая брачная ночь. В то время все, что женщина должна была знать о сексе, она узнавала от своего мужа. Искусством ложиться и разрешать ему делать с собой все, что он хочет, Антонина овладела довольно быстро и успешно.

Пришло время наконец таки изучить человека, с которым собралась прожить жизнь.

На первых порах он даже внушал ей легкое чувство гордости. Они поселились в довольно большой трехкомнатной квартире, где раньше жили родители его отца. Его же мать и отец жили отдельно, и это, по мнению Антонины, было прекрасно. Увлекшись осваиванием нового места жительства, она на время забывала обо всем, что гложило всередине. Муж привнес в ее жизнь надежность и уверенность. Он стал для нее чем-то постоянным и непоколебимым ни при каких обстоятельствах. Она с радостью взяла на себя роль хозяйки и делала всю домашнюю работу, дожидаясь его возвращения по вечерам.

По отношению к родителям и некогда любимой бабушке Антонина чувствовала лишь веселое злорадство. Так им и надо! Они думали, что будут всю жизнь командовать и решать вместо нее? Ошибались! Теперь у нее есть муж. И он ее сделает самой счастливой. А семья, с ее странными взглядами на жизнь, ей не нужна.

Общаться с родственниками, конечно, приходилось, но чем чаще она с ними разговаривала, тем сильнее ставала ее обида и раздражение. Как?! Как они могли поступить с ней так жестоко?!...

Предметом ее гордости было даже то, что муж ее оказался не простым слесарем, а слесарем-лекальщиком. Когда в их доме зазвонил телефон и вежливый голос попросил Григория Андреевича, Антонина даже не поняла вначале, что речь идет о ее Гришке. Его вызвали на работу. В одном из приборов сломалась какая-то микроскопическая деталь, и на весь огромный завод отремонтировать ее мог только Тонин благоверный. Через полчаса за ним прислали машину, и со всеми почестями и тысячами извинений, что дергают в его выходной, повезли, дабы он расшевелил замерший рабочий процесс.

С головой окунувшись в омут семейной жизни, Антонина ждала лишь так красиво описанного во всех книгах чувства абсолютного счастья.

Ну, что ж, не все сразу.

В свое первое лето в свадебное путешествие они так и не поехали, усердно обихаживая свежесвитое гнездышко. А в следующее лето у них появилась Машенька, так что обещанное путешествие вновь оказалось в пролете.

Маленький комочек вызывал умиление у всех, кроме родной матери. Мысленно досадуя, что дочь появилась у нее так невовремя, Антонина, конечно, полностью посвятила себя заботам о ней. Муж же вдруг начал постоянно задерживаться на работе, за ним то и дело приезжала машина, а в свободное время за ним приходила компания друзей. По возвращении от него несло спиртным.

Невидимая трещина была где-то глубоко и, казалось, увеличивалась с каждым днем.

Все чаще и чаще оставаясь одной, качая спящую дочку, Антонина напряженно думала, что можно сделать в этой ситуации. Ведь в ее семье никто никогда не пил...

Перестала разговаривать с мужем. Совсем. Каждый раз после того, как он снова приходил выпивший. Его пробуждения стали ужасными. Он встречал лишь злое молчание и холодный отсутствующий взгляд жены. Чтоб наказать его еще жестче, Антонина могла не говорить ему ни слова целыми неделями. Все его попытки что-либо обьяснить натыкались на глухую стену. Даже легкий запах спиртного считался преступлением. Не в силах терпеть это напряжение, он уходил и... и снова пил...

Видя, что выбранный ею метод не приносит результатов, она снова и снова ломала голову, пытаясь придумать, как отучить мужа от этого, но лишь приходила к выводу, что он – бесчувственная, бессердечная сволочь, раз ему наплевать на обиженную на него жену и ни в чем не виноватую дочь. Со злостью прокручивая в голове все эти мысли, она в упор не замечала тот ад, который создала своими руками для себя и для него.

Ее две единственные подруги к тому времени тоже обзавеселись семьями, потому общалась она с ними нечасто. Когда одна из них однажды позвонила и спросила, как дела, то стала первым человеком, которому Антонина, разрыдавшись, рассказала о своих проблемах.

- Ты что, с ума сошла, не разговаривать неделями?! - ужаснулась подруга, - Так ведь и умом тронуться недолго...
- А что мне делать?... - всхлипывала Тоня в трубку.
- Ну, если конкретно в твоем случае это не действует, значит нужно поступать по-другому. Попробуй, наоборот, с ним поговорить и обьяснить, что ты чувствуешь.

Она и попробовала. Дождавшись, когда муж протрезвел, она села напротив него и начала лекцию. Вначале говорила спокойно, он ей что-то отвечал, ей не нравились его ответы. Начала заводиться. Ей казалось, что ее слова проходят мимо него. Перешла на крик. Начала просто верещать, чувствуя беспомощность и бесполезность своих аргументов. В конце концов, швырнула в него полотенцем.

Он тихо встал и ушел. Она надеялась, что он обдумает свое поведение и сделает выводы, а он, скотина, опять вернулся пьяным.

Махнув на мужа рукой и осознав, что счастья он ей точно не подарит, она полностью переключилась на дочку, веря, что уж это дитя точно наполнит ее жизнь радостью.

С годовалым ребенком по морям не очень и поездишь, потому и третье их лето оказалось без отпуска. Вторые триста шестдесят пять дней их совместной жизни Григорий Андреевич отпраздновал известным способом, а она с горечью осознала, что ей всего лишь двадцать один год...

А осенью стало известно о том, что скоро у нее родится сын. Надежда загорелась в ее душе с новой силой. Вот! Вот он, луч света в ее темном царстве под названием Жизнь. Вот кто будет ее солнцем, ее луной и всеми-всеми звездами. Вот кто будет вечно сиять ей и радовать только тем, что он есть.

Конец третьего года совместных мучений увенчался новым рождением, а восемнадцатое июля навсегда стало праздничным днем, который полагалось отмечать со всей помпезностью.

- Как назовете? - ее мама с улыбкой рассматривала внука.

Куча имен хаотично всплывала в памяти, и лишь одно глухой болью отдалось в сердце.

- Иван, - ответила твердо и уверенно, - Мы назовем его Иван.

Господи, неужели она до сих пор не забыла того мальчика из прошлой жизни?..

На мужа Антонина вообще перестала обращать внимание. От него требовалось лишь утром отводить Машу в детсикй сад, находящийся возле дома, и потом весь день он мог заниматься чем его душе угодно, но подальше от нее. Сама она ближе к вечеру клала Ваню спать, на несколько минут выскакивала из дома, чтоб забрать из садика Машу, и этим и ограничивалось ее материнское участие в жизни дочери.

А как же иначе? Ведь у нее есть совсем маленький сын!

Ванечка рос здоровым и крепким, ей на радость. Почти не плакал, не капризничал и хорошо кушал, как будто чувствуя, что его главная миссия – не расстраивать маму. Маша была его полной противоположностью. Не раз выслушивала Антонина от ее воспитателей кучу историй типа "ударила мальчика лопаткой" или "насыпала девочке песок за шиворот", ну и самое шикарное "облила нянечку манной кашей"

- Ну не люблю я манку, мам. А она заставляет есть, - хныкала дочка.
- Вечно позоришь меня, - крепко держа чадо за руку, она быстро шла домой, чтоб успеть, пока Ванечка не проснулся, - И что только из тебя вырастет?! Вся в папашу твоего...

Хотя, если бы не эти инциденты, то и Маша была довольно неплохим ребенком. Вне садика она ставала практически шелковой.

Сын и дочь, аки два цветка, украсили материнскую жизнь, и если бы не тот факт, что муж был хозяином квартиры, то, впринципе, он мог бы вообще исчезнуть с лица земли.

...Она не заметила, как прошла еще одна бессонная ночь.

Утро было еще более мрачным, чем вчера, а в голове шумело еще сильнее. Мда... Лекарства она вчера так и не выпила.. .

Поднялась, еле-еле шевеля руками и ногами. Кошмар... Что ни день, то хуже и хуже. Скоро она вообще перестанет двигаться...

На кухне отправила в рот целую горсть таблеток с разными названиями. Черт с ними... Что-то да поможет... Присела на табуретку и перевела дух... Тяжело вздохнула...

Что она до сих пор делает в этой жизни?.. И жить не живет, и умирать не умирает...

А жила ли?..

Столпившиеся за окном птицы уже ждали завтрака, даже "гули-гули" не надо было звать. С болью поднялась. Нашла в хлебнице черствую буханку. Открыв окно, покрошила. Крылатая стая благодарно зачирикала.

Между тем подал голос звонок на дверях. Кого это принесло? Профурсетка ж вроди сегодня не должна была прийти.

- А, это ты... - точно, Максимка ж говорил, что Сашка зайдет.
- Привет, бабуль, - внучка вошла, ведя за руку девочку лет пяти.
- Привет... Привет... - кивнула на малышку, - Растет, будто ты ее только дрожжями и кормишь.
- Это ты еще мою старшую давно не видела, та скоро меня догонит и перегонит, - засмеялась Саша, - Вот, это тебе, - протянула пакет, - Все еще горячее, сама готовила. Извини, что вчера не зашла, но я тебе позавчера на два дня принесла, должно было хватить.
- Всё носите, носите, - недовольно проворчала она, - Как будто я уже совсем ничего сама приготовить не смогу.
- Так я ж облегчаю тебе жизнь, - ответила внучка и обратилась к девочке, - Ну, что, доця, знаешь, кто это?
- Баба Тоня, - ответила малышка.
- Правильно. Твоя прабабушка.

Антонина поморщилась. Какой кошмар...

- Ой, бабуль, а че ты бледная такая? Плохо себя чувствуешь?
- Да нормально все, нормально, - отмахнулась.
- Ну...ладно... Бегу я, а то ж сегодня работаю, старшая еще с утра на гульки смылась, потому мне еще надо малую к маме завести, садик же в воскресенье не работает .
- Хоть бы раз мне оставила. Для кого второй этаж строили? - проворчала Антонина, - Места полно...
- И правда, - согласилась Саша, - Ну, что, доця, останешься с бабой Тоней?

Чуть помолчав, девочка скривилась.

- Нееет.
- Ну...ладно, прости, бабуль, в другой раз обязательно подольше посидим, сейчас лететь надо. Пока!
- Да чего уж там... Ну, пока... Подожди!
- Что? - в дверях обернулась внучка.
- Вот, - протянула небольшой кулек с обьедками, - Возле подьезда высыпи. Для кошек и собак.
- Хорошо.

Вот так вот всегда... Придут на несколько минут и вечно куда-то торопятся, вечно им нужно куда-то бежать, вечно говорят, что в следующий раз обязательно останутся дольше, но никогда, никогда не наступает этот следующий раз. Нет никому дела до старой бабки, никто не хочет с ней возиться... Вместо того, чтоб жить вместе и помогать по хозяйству, приносят готовую еду, вот, мол, подавись, и всяких уборщиц присылают...

Так бывало иногда жалко себя, хоть плачь... Она и плакала... И проклинала свою кое-как прожитую жизнь, в которой ничего не осталось, как и в этой огромной квартире...

Разморило... Решила прилечь... Ее сонливость в последнее время стает какой-то патологической... И чего ей ночью не спится?.. Задремала, как только успела додумать эту мысль.

...Воспоминания?.. Откуда они?.. Почему в эти дни они ходят за ней по пятам?

Ее неудачный, ошибочный, необдуманный, напоминающий простое недоразумение брак так и не принес ей долгожданного счастья. Сто раз она пожалела о том, что Гриша подошел к ней тогда на танцах, сто раз прокляла своих родителей, за то, что разлучили с тем, с кем она хотела быть, сто раз спросила Бога, за что Он послал ей такую судьбу...

Другое дело – дети. Здесь уж она не могла нарадоваться. Ванечка, ее солнышко, закончил школу на одни "пятерки", в университет поступил на переводчика. Необыкновенно красивым парнем стал. Занимался карате, играл в футбол. Девчонки табунами бегали. Лицом в нее пошел, в мать, а статной фигурой в отца. Что ж... Хоть что-то полезное от него досталось.

Маша тоже ничего, хоть и непутевая немного. Десять классов так и не закончила, не захотела. После восьмого поступила в педагогическое училище, потом пошла в школу работать учительницей начальных классов. В общем, никаких амбиций, ничем особо не выделялась, ни умом, ни внешностью. Ладно, что хоть какие-то деньги зарабатывала, а с остальным беда... Лицом в мужа удалась, нос большой, глаза маленькие. Фигура тоже не женская совсем, груди нет, задница плоская, ноги кривые. А парни смотрят... А на что смотреть-то? То ли дело Антонина в ее возрасте, просто красавицей была, глаз не оторвать. И всё на месте!

Мда... Лишь вспоминать остается, какой она была... Подумать только, сорок лет через год. К зеркалу подойти противно: тощая стала, волосы раньше в косу было не собрать, а теперь только каре, ладно, что не лысая пока, вид измученный, под глазами тени, взгляд колючий... Не так... Не так выглядит счастливая женщина...

А откуда ему взяться, счастью-то?.. Впечатлений – ноль! За двадцать лет брака так и не сьездили никуда. Как приехала с родителями и бабушкой, царствие ей небесное, в сорок шестом году, так и сидит безвылазно во Львове.

Дочку непутевой называет, а сама?... Учебу в университете бросила, работу по специальности, конечно же, не нашла, да и вообще терпеть не могла свою специальность. Устроилась куда брали – в книжный магазин. Там спокойно и можно много читать.

Как дети выросли, так муж засуетился "Надо второй этаж делать, а то внуки скоро бегать начнут". А ей и хорошо. Хоть на разных этажах спать будут. А то надоело уже постель с ним делить. Да-да, никуда не делась эта изнурительная обязанность. Три комнаты: в одной Ванечка, в другой Маша, а в третьей они. Ладно, что хоть пить бросил, врач запретил.

Бывало, когла ставало Гришке уж совсем невтерпежь, разрешала она ему исполнить на ней несколько своих "отжиманий" – так она их называла. Быстро все закончив, он долго сидел у открытого окна и курил, а она пыталась заснуть, с уже таким привычным чувством легкого отвращения.

- И за что ты меня ненавидишь так?.. - тихо спросил он в одну из таких ночей.

Она приподнялась на кровати. Холодными глазами смотрела на него пару мгновений.

- Ненависть еще заслужить надо - ответила с вызовом, намекая на то, что столь презренный человек, как ее супруг, не в состоянии вызвать в ее душе столь великое чувство.

Он выпустил дым через окно.

- С такой бабой, как ты, нормальный мужик давно бы уже любовницу завел, - сказал, как плюнул, - Или развелся, на худой конец.
- Почему?..
- Да потому что ты лежишь, как бревно, когда я тебя...

Тут он сказал непечатное слово. Она вздрогнула.

- Господи, Гриша, и ты туда же?! Тебе сорок пять лет! Да где ты нахватался этой похабени?!

Ее замечание он проигнорировал.

- Нет у нас семьи, Тоня, и не было никогда.

Снова долгая пауза. Ее тихий голос:

- Пусть дети женятся... Для них и будем жить... Потом к родителям уйду... Ты – озабоченный урод, помни об этом...

И дальше пошла их жизнь в полной тишине. Он взял отпуск и молча строил второй этаж. Она также молча ходила на работу, с работы, занималась хозяйством и любимым Ванечкой, успешно исполняющим доверенную ему роль маминой радости.

А весной Маша засобиралась покинуть отчий дом.

- А чего же так рано, дочь?! - воскликнула Антонина, - Тебе ведь только девятнадцать.
- В июне уже двадцать будет, - отвечала она, - А свадьба так вообще на август назначена.
- Ты хоть жениха своего покажи!
- Покажу.
- И чтоб с детьми не торопились, - приказала, - Лет до пятидесяти я бабушкой становиться не планирую.
- Мама...
- Послушай мать! Большой, небольшой, а прожила кусок жизни... А жизни и не видела... Только деревню отца твоего один раз... - всхлипнула.
- Да че ты начинаешь, мать?! - Маша и не думала ее жалеть, но через пару мгновений смилостивилась, - Да не будем мы ближайшие лет пять-шесть. Я на заочный в институт поступать хочу. А ты не реви. Лучше порадуйся за меня.

Прокручивая этот разговор, Антонина то и дело смаковала неприятный осадок. Мда... И где ж она упустила чадо свое?.. Злая выросла, жестокая... Учеников в школе, небось, указкой лупит. Мать ни в грошь не ставит... Такие важные решения, не посоветовавшись, принимает...

Ну, что ж... Пусть выходит замуж... А что ей еще светит, школьной учительнице-то? Вступные экзамены ведь все равно завалит, не ее это. Не такая умная голова, как у Ванечки. Да и характер вздорный слишком.

Избранник дочери, вопреки ожиданиям, оказался очень даже достойным. Неужели сама выбирала? Даже не верится...

Маша ушла, и в огромной квартире вдруг стало необычайно одиноко. Даже странно, какая мертвая пустота осталась после той, которая вечно раздражала и не оправдывала надежд.

- Ну, что, мам, как там у вас? - позвонила через пару недель, когда вернулась из свадебного путешествия.
- Да как?.. Как обычно... Ванечка в университете. Отец второй этаж осилить не может. А ты как? Как сьездили? Рассказывай.
- Очень хорошо. Я фотографии распечатаю и покажу вам.
- Ты еще не беременна?
- Да нет, вроди...
- Вот и хорошо... Ой, Маш, а муж твой...того...не пьет?...
- Нет, - ответила дочь, - С чего бы это?
- Все они аки ангелы вначале. А папаша твой не пил, не пил, а потом как ушел в запой через пару месяцев после нашей свадьбы, так потом еле вышел.
- Ну, на месте папы я бы поступала также, - неожиданно заявила Маша.
- Что?! - возмутилась Антонина.
- Мам, да ты же ему круглосуточную пилораму устраиваешь.
-Я?! - завопила фальцетом, - Это я устраиваю?! Да это он мне всю жизнь сломал!!!
- Да он себе строит тихонечко свой второй этаж и помалкивает. А ты беснуешься, как ведьма.
- Да как ты смеешь такое матери говорить?!!! Легко тебе рассуждать на казенных хлебах!
- На эти хлеба я сама себе зарабатываю. Мне не нужно, чтоб за мной носки и трусы стирали, как ты за Ванькой, - невозмутимо парировала Маша.
- Неблагодарная!.. Вот вспомнишь меня, когда муж тебя из дома выгонит! Не захочет семь раз в неделю яичницу есть!
- Почему яичницу?
- Потому что ты готовить больше не умеешь ни черта!!! - багровела Антонина.
- Я купила кулинарную книгу, - опять держала удар дочь, - Так что балую его исключительно изысками. Ладно, мам, не злись. На днях зайду. Надо к урокам готовиться. И да, скоро начитка лекций в институте. Забыла рассказать – я поступила.

О, боги! Ее бездарь поступила! Интересно, на сколько ее хватит. Антонина в свое время с трудом три курса отучилась.

Треснула телефонной трубкой.

- Ты когда второй этаж закончишь, остолоп?!! - заорала куда-то вверх.

Высунувшаяся из верхнего сектора голова мужа огромными глазами уставилась на нее.

- Чего ты пялишься на меня, как баран на новые ворота?! - спросила "ласково".
- Гм... Это первые слова, которые ты мне сказала за год...

... Проснулась от чувства жгучего стыда... Комната плыла перед глазами... Начинался вечер...

Закрыла глаза... Снова впала в забытье...

... Четыре года пролетели птицами. Любимый сын закончил университет. И снова праздник, и снова торжество, и снова лето. Не ясно даже, что веселее отмечали: его магистратуру или двадцати двух летие.

О Машином бакалаврате все забыли. Членом семьи она не была уже давно. Обида на нее росла подобно снежному сугробу в зимнюю погоду. Пусть живет себе как хочет, раз ей с матерью плохо.

А Ванечку схватила в охапку и потащила к знакомым переводчикам, которые еще с ее родителями работали. Те и взяли его под свое крылышко.

И издала Антонина вздох облегчения. Пристроила кровиночку, пора и невесту ему искать. Хотя чувствовала, что не женится он скоро. Никто за ним лучше родной матери не досмотрит.

Ну, привел однажды какую-то Вику. Посмотрела Антонина, батюшки светы... Красная помада, юбка выше колен... Будто на гулянку пришла, а не с родителями знакомиться. Сели за стол. А на руках лак, еще более красный, чем помада. Господи! Откуда Ваня только такое чучело приволок?

- Виктория... - ласково пропела Антонина, жестом предлагая салат и делая мужу знак наполнить бокалы домашним вином, - Вы, конечно, очень молода и ослепительно красива... Но, все же, воспитанные девушки носят юбки подлиннее...

Перекосило кралю от злости. Салат еле в себя запихала. Скомканно попрощавшись, ушла. Больше не приходила.

- Сама же хотела детей женить поскорее, - напомнил Гриша.
- Так что, теперь отдавать мое сокровище первой попавшейся шалаве?!

Идиот... Идиотом был, идиотом и остался... Ничего не понимает...

В начале апреля семдесят пятого года праздновали Гришин юбилей – пятьдесят лет. Захотел он большой праздник. Целую неделю Антонина из кухни не вылезала. Как же – шестдесят человек придет, стыдно в грязь упасть. Готовила, ну и спала иногда в промежутках. Кто ей только не помогал: и Маша пришла, и родители с двух сторон подоспели, и сваты, и с Гришиной работы какие-то женщины.

В день икс пришли мужики и переставили половину мебели из гостиной по разным комнатам. Притащили пять столов и кучу лавок. Антонина и все присутствующие женщины стелили скатерти и носили блюда из кухни. Сиял ее муженек ярче казенных лампочек. Столько внимания своей персоне он явно поощрял. Эгоист... Позер... Лишь бы перед людьми повыпендриваться...

Началось торжество.

Первым, по старшинству, держал слово его начальник. "Я хочу поздравить...", "передовик производства", "прекрасный человек", "отличный семьянин"... Сидя непосредственно возле именинника и находясь таким образом на точке всеобщего обозрения, Антонина пыталась зевать как можно незаметнее.

Но потом слово взял один из Гришиных сотрудников. Антонина подавила саркастический смешок. Этого его собутыльника она наблюдала неоднократно.

- Не хочу говорить заученных фраз, - начал он, - Просто хочу поздравить Гришу. Да, Гришу. Я буду называть его просто по имени, потому что такого друга, как этот самый обычный на первый взгляд человек, еще надо поискать.
- Да ладно тебе... - подал голос имениннник.

Антонина, все же, не сдержала едкую усмешку.

- Душа этого человека, - продолжал друг между тем, - Наверное, размером с целую галактику. Это ходячий совет, скорая помощь, отряд быстрого реагирования, если хотите. На него равняется весь наш молодняк, и только с его подачи и успешно вступает в рабочие ряды. Каждый пришедший сотрудник неизменно проходит через его заботливые руки.
- Эка тебя понесло, - опять возразил Гриша.
- И так всегда, - засмеялся друг, - Не любит, когда его хвалят. Гриш, если позволишь, я расскажу один случай. У меня заболела дочь, ее нужно было срочно положить в больницу на операцию, и первое время постоянно находиться с ней. В то же время заболела и жена, хоть и не настолько серьезно, но тоже нуждалась в уходе. Разорваться я, ясное дело, не мог. А Гриша молча пришел на помощь. Провел два дня после операции возле моего чада, практически не отходя, до тех пор, пока я не смог вырваться.

Антонина с нескрываемым удивлением покосилась на мужа. Он стоял, нервно теребя в руках свой бокал.

- А сын мой на наш завод только благодаря Грише и попал! Он за него взялся и всему его научил. У меня бы так ни за что не вышло. Всегда, абсолютно всегда, когда нужна была помощь, он был рядом. А когда я затеял у себя ремонт, угадайте, кто мне помогал почти каждый день после работы?

Антонина слушала еще более ошарашено. Черт возьми, она думала, что эти двое вместе только пьют.

Из глубокой задумчивости ее вывел голос дочери. Маша поздравляла отца восхитительным стихом. Ни строчки Антонина, конечно, не запомнила, но слова были настолько душевными и так легко ложились в рифму, как будто бы только там им и было место.

- А что жена молчит? - вдруг спросил кто-то, и Антонина вздрогнула.
- Да, да! - вмиг поддержала инициативу куча голосов,- Пусть самый близкий человек скажет!

Растерянно оглядываясь, она поднялась и взяла наполненный вином бокал.

- Гриша... - начала в полной тишине, и вдруг с ужасом осознала, что совсем не знает, что сказать.

Прожив с человеком долгих двадцать пять лет, полжизни, ровно половину его прошедших лет, она судорожно искала хоть одно доброе слово для него.

Супруг смотрел на нее выжидающе и даже чуть насторожено.

- Гриша... - повторила она между тем, - Дорогой муж... Я...поздравляю тебя с Днем рождения, и желаю тебе удачи и...

Чего? Любви? Желать любви там, где ее не было и нет – насмешка. Счастья? Какого? Того, которое им только снится? Понимания? Они не знают такого слова. Уважения? Это она уж точно не сможет в себе оживить.

- И удачи... - закончила.

Комната взорвалась веселым смехом. Именинник удивленно улыбнулся.

- Главное, коротко и ясно! - прокомментировал кто-то.

В перерывах между тостами она вышла на балкон. Там уже стояла Маша. Облокотившись об перила, дочь вдыхала вечерний воздух, казавшийся таким свежим после пропахшего вином и людьми помещения.

За неделю непрерывной готовки как-то и не вышло пообщаться.

Чуть замешкалась, но все же подошла.

- Здравствуй, Маша, - поздоровалась уж слишком официальным тоном.
- Привет, мам.

Они помолчали.

- Хороший стих, - снова заговорила Антонина, - Сама написала?
- Конечно, - ответила Маша, - Спасибо.

Они снова замолчали.

- Как живешь, дочь?
- Хорошо.
- Как школа?
- Мне учителя второй категории дали, - радостно сообщила Маша, - Вот, защитилась недавно.
- Поздравляю. А как институт?
- Пятый курс, скоро сессия, - снова охотно ответила она, - Уже диплом писать начала.
- А как семейная жизнь? Проблем не доставляет?
- Конечно, нет, - Маша засмеялась, - Странный вопрос.
- Почему же странный? Самый обычный, - возразила Антонина, - Не всем же везет.

Маша пожала плечами.

- Ну, значит, я не все, - снова засмеялась.

- Детей чего не рожаешь?
- Так ты же сама говорила, что до пятидесяти бабушкой ставать не хочешь, - на этот раз громко расхохоталась дочь, но добавила уже более серьезно, - Вот как только диплом получу, так сразу.

Антонина смотрела на эту совсем чужую ей женщину, довольную жизнью, счастливую и успешную, вот так вот смеясь, с легкостью хватающую с неба все звезды, до которых так и не смогла дотянуться ее мать... Внутри клокотало что-то неприятное и обидно-досадное... Наполненный трупами надежд кипяток издавал угрожающее урчание и готов был вырваться из-под чугунной крышки, с помощью которой его так заботливо спрятали от всего мира.

- И как же тебе это все удается? - желчь в голосе все же предательски мелькнула.
- Что именно? - не поняла Маша.
- Ну... Успевать все на свете.
- А так и удается, - был ответ, - Если честно, мама, я просто не хотела такой, как ты стать, - как всегда, резко и прямолинейно высказалась дочурка, - Не хотела прозевать все свои возможности, а потом обвинять в этом весь мир. Замуж хотела по любви выйти, а не для того, чтоб доказать что-то кому-то. Образование высшее хотела получить и работу найти по душе, а не просто так.
- Что?! - вскричала Антонина, хватаясь за сердце, - Да ты... Да ты хоть знаешь, о чем ты говоришь, негодница?!!!

Стоявшие тут же люди прервали свой разговор и удивленно уставились на них.

- Да ты... - стесняясь кричать, она уменьшила звук, - Да ты знаешь, что это такое в двадцать лет стать матерью?! Мне не только учебу, мне все на свете пришлось бросить!!..
- Ну, вот опять, - вздохнула Маша, - Кто тебе мешал потом доучиться?
- Так вы и мешали!!! - выпалила Антонина, - Я о тебе и брате твоем заботилась, и о папаше вашем, вечно пьяном!
- А надо было о себе.

Ведро ледяной воды, вылившейся на голову. Водопад праведного гнева. Еле сдержавшись, чтоб не треснуть неблагодарное чадо по морде прямо сейчас, Антонина резко заскочила обратно в помещение.

Ванечка... У нее еще есть Ванечка... Мамина радость и гордость...

Спали они с Гришей и дальше в одной комнате. Как же, нельзя ведь сыночка травмировать, зачем ему знать, что между ними происходит?

В ту ночь, впервые за много лет, лежа возле мужа, она робко, будто стараясь не выдать этот прилив нежности, прикоснулась к его плечу. Он чуть зашевелился, но не обернулся.

- Чего тебе?.. - сонно пробормотал.
- Гриш... А это правда, что твой друг о тебе рассказывал сегодня?
- А что?..
- Ну... Не знаю... Просто ты мне никогда ничего подобного о себе не говорил...
- Тебе это все равно неинтересно. Спи давай.
- Гриш...
- Тонь, мне завтра вставать рано, - чуть резче ответил он, - И забери руку, спать мешаешь...

Она пару мгновений изучала его спину.

- Потерпи, Гриш... Вот только Ваньку женим...

Обернувшись друг к другу спинами, они заснули, как засыпали уже десятки лет. И весенний холод, гуляющий за окном, в испуге прятался перед ледяными сердцами, которые они дарили друг другу.

И снился ей Ваня... Ее Ваня... Гость из прошлой жизни... Танцующий рыцарь... И стены актового зала вновь выросли будто из-под земли, ставши пристанищем их любви... И граммофон вновь играл старую мелодию... И куда-то исчезли все прожитые года...

А потом наступало утро, и ее сказка умирала... Чтоб ночью ожить вновь...

А летом умер отец Антонины. Тот самый сильный мужчина из ее детства, так ловко ведущий автомобиль. Тот самый прирожденный дипломат, виртуозно дарящий иллюзию свободы выбора. Казалось, уж с ним-то точно ничего не случится. Но инсульт оказался сильнее...

Подумаешь, головная боль, подумаешь, сонливость... Много факторов может вызвать подобные симптомы, зачем тут же к врачу бежать? Но однажды он упал и больше не встал...

Но не стояло на месте время. И вот уже и к Антонине в дверь пятый десяток стучится...

Аж плакать хотелось иногда... Ну что ей осталось в этой жизни?.. Ушла после третьего курса в академотпуск, потом в еще один, а потом из-за этих детей так и не вышло вернуться к учебе... Работы нормальной так и не нашла, кому она нужна без диплома? Всю жизнь в книжном магазине работает, так и книги люди скоро читать перестанут...

Хоть бы семейная жизнь ладилась... О муже даже думать не хочется, тошнит от него уже и все... Родная дочь общаться не желает... Внучек приводит раз на сто лет, зачем только второй этаж строили?..

Но внучата, конечно, Божьи цветочки. Старшенькая в четыре годика уже читать умеет и младшенькую учит. Но той только два, она еле-еле разговаривать научилась. "Бабуся"- лепечет и ручки тянет. Лучшие в мире малышки, бабушкина надежда... Уже не умрет в одиночестве...

А тут еще Ванечка в двадцать восемь лет жениться надумал. После долгого и придирчивого изучения его пассии, а также всех ее родичей до пятого колена, родительское благословение было дано. А что? Юля девочка вроди неплохая, воспитанная, из хорошей семьи, и тоже, кстати, переводчица. Ванечка рецензировал ее дипломную работу, так и познакомились. Родители ее – творческие люди, не то, что Гришка. Отец ее писатель, мать - прима театра.

Свою профессию Юля выбрала сама, поступила и училась на отлично без всякой помощи. Молодец, самостоятельная...

Было решено, что после свадьбы молодые будут жить с Ванечкиными родителями, на легендарном втором этаже.

- Гриш... Я помню, что я обещала... Но не могу я сейчас к родителям своим уйти... Ну как это будет выглядеть на старости лет? Да и как я Ванечку с Юлей оставлю? Им же помощь нужна... И...вот еще что, Гриш... Давай не будем пока по разным комнатам расходиться... Зачем лишний повод для сплетен?...

Промолчал муж. Лишь глазами сказал все, что о ней думает.

- Юлечка! Юля! - елейным голоском звала новоиспеченнную невестку, - Это ты Ванечкины рубашечки в тазике замочила?
- Да, пусть отмокают.
- Пусть, - согласилась Антонина, - А пока отмокают, давай я тебя научу, что нужно делать. Вот, берешь кусочек хозяйственного мыла и мылишь манжеты, воротнички, а потом...
- Вот что, Антонина Павловна, - от твердого тона Юли она вздрогула, - Давайте я Ванины вещи сама постираю. А вы отдыхайте. Вы устали.

И заняла все пространство небольшой ванной комнаты.

- Турнула, турнула... - жаловалась Грише, единственному, как оказалось, ее слушателю, - Ты представляешь, она меня турнула!.. Как посмела,стерва?!..
- А ты думала, она тебя с открытым ртом слушать будет? Она взрослая баба.
- Но я же старше!..

Он лишь ухмыльнулся в ответ.

Ничего не боялась Юля. Шла напролом. Спокойно и уверенно, без всякого крика делала все, что считала нужным.

- Антонина Павловна, а зачем вы варите суп? Я уже сварила.
- Так нет больше твоего супа, - злорадно ухмыляясь, ответила она.
- Как нет? Там целая кастрюля была.
- А я его вылила! Мой сын не будет есть такие помои.

Покорно кивнув и мило улыбнувшись, Юля подошла к своему супругу.

- Вань, - тихо сказала она, - Я боюсь, нам придется отсюда сьехать.

Вот нахалка! "Нам"! Она уже все решает за них двоих. Ну, сейчас Ванечка ей покажет. Сейчас она сама и сьедет отсюда к чертовой матери.

На следующий день их не было обоих.

- Да как вы живете все с ее родителями в двухкомнатной квартире?!! - орала сыну в телефонную трубку, - Там же места вообще нет!!!
- Главное, мам, что тебя там нет, - спокойно отвечал Ваня.

Так началась ее полуодинокая жизнь...

Внука она впервые увидела аж через месяц после его рождения. Он появился на свет прямо перед Новым годом – двадцать девятого декабря тысяча девятсот восемдесят третьего.

Долго держала на руках, боясь дышать, чтоб он не заплакал.

- Как назвали? - спросила шепотом.
- Максим, - ответила Юля.
- Максим Иванович... - довольно улыбнулась.

... Проснувшись, поняла, что ей совсем плохо. Дико болела голова. Стены плыли перед глазами. На миг показалось, что и кровать ее поплыла вместе с ними. Мир вокруг кружился в странном танце, и чем большей интенсивности набирала кутерьма вокруг нее, тем слабее она себя чувствовала. Попытавшись по возможности расслабиться, она не придумала ничего лучше, чем просто переждать эту непонятную напасть.

Господи, ну и боль... Да никогда в жизни голова не болела так сильно...

Папа... У ее папы были абсолютно те же симптомы, до того как он...

Кажется, она снова заснула.

... Долгие, бесполезные годы... Абсолютно пустые и бесплодные... Те самые, когда ты ничего не ждешь, потому что знаешь, что больше в твоей жизни ничего не произойдет...

А происходило ли хоть что-либо стоющее? А было ли хоть что-то еще, кроме ежеминутного ожидания, что вот-вот, еще чуть-чуть – и наступит дивный мир, и жизнь, подобно сосуду, в который наливают живительную влагу, внезапно наполнится смыслом?

Оставшись одной у железнодорожной колеи судьбы, она вдруг поняла, что поезд, едущий по маршруту "В счастье", так и не придет... И тоска пробирала от того, что в конце пути ей будет абсолютно нечего вспомнить, кроме вечного венского вальса, безлюдной сцены и луны, светящей в окошко легендарного актового зала.

Антонина перестала спать. Сидя ночами напролет на своей кровати, она слышала, как за стенкой ходит туда-сюда Гриша. Он тоже слышал, что она не спит, но с тех пор, как Ванечка ушел и они переселились в разные комнаты, между ними действовал негласный пакт о ненарушении личного пространства друг друга.

Второй этаж пустовал. Его берегли для внуков. Раз в два месяца они там, все таки, бегали, как Гриша и хотел.

Ему уже исполнилось шестдесят лет, и он вышел на пенсию. Целыми днями слонялся по огромной квартире, не зная, чем себя занять, чем ужасно раздражал Антонину. Хоть бы на ночь успокаивался...

В следующем году ее тоже ждал уход на законный отдых. Старость и одиночество, невыносимое одиночество, шли рука об руку.

- Мам, ты не могла бы малых сегодня забрать: одну из садика, вторую из школы? - звонила Маша, и она мчалась по первому зову, радуясь, что в кое веке ее попросили о помощи.

- Антонина Павловна, вы не могли бы сегодня с Максимкой посидеть? Недолго, часа два, - звонила Юля, и снова она мчалась, забыв все обиды на негодницу, которая так и не начала называть ее мамой.

Смысл жизни сузился до этих детей, которые, по большому счету, ей даже не пренадлежали...

И вот, начало девяностых. Время всеобщего крушения. Наблюдая, как везде сносят старые памятники, Антонина чувствовала странную смесь надежды и страха одновременно.

Завод, на котором ее муж проработал верой и правдой больше сорока лет, закрылся. Совсем сдал Гришка, еще больше постарел, на тень стал похож. Хоть он там и не работал уже, но все равно, казалось, будто самую важную опору в жизни потерял. Антонина лишь головой качала. Конечно, это потеря для него, ведь все его существование и крутилось только вокруг этого завода, теперь зияющего своей пустотой. Тяжело ему теперь... Наверное, впервые за все годы супружеской жизни она почувствовала понимание к этому человеку, лишь по документам считающегося ее мужем...

Саму ее тоже отправили на пенсию. А на месте книжного магазина открылось кафе.

Проводили целые дни каждый в своей комнате, чтоб лишний раз не показываться друг другу на глаза.

А в начале девяносто первого Ванечка с Юлей собрались ехать в Россию. Узнав об этом, Антонина чуть дара речи не лишилась. Хотела отговорить, да где ж против Юли попрешь? И Ванечка загорелся. Его даже не смущало, что работать он там будет на стройке, да и жена его будет заниматься тем же.

Но потом – как луч солнца. Максимку-то они оставят ей! И будет это семилетнее чудо жить с ней все время, пока родителей не будет.

Радость поселилась в доме Антонины вместе с приходом внука. Ни на шаг от себя не отпускала, каждый миг была возле него. Благо, денег, что Ванечка с Юлей высылали, хватало, чтоб покупать тот минимум вещей, который нужен был Максиму, да и пенсию, хоть и микроскопическую, никто не отменял.

Антонина сама решала, в какую школу его отдать. Сама водила его туда каждый день. Сама забирала после уроков, стабильно приходя за полчаса до назначенного времени, ведь не могла, не могла теперь без своего Максимки. Еле-еле проживала те пару часов, пока он был в школе.

Начали болеть ноги и зрение упало. Все труднее и труднее ставало бегать туда-сюда. Но знала твердо: ради любимого ребенка она не то, что достанет с неба луну, она отнимет ее у того, кто осмелился сделать это раньше, чем она.

С внучками не так... Шибко они резвые растут, на мать свою похожи. С ума сошла Машка – старшую Дашу на современные танцы отдала. Видала Антонина один раз их выступление, чуть глаза на лоб не полезли. Юбки еле задницы прикрывают, майки такие, что пол живота видно. А движения... А девочке ведь только четырнадцать лет...

А младшая, Сашка, с мальчишками в футбол играет, скоро все окна своим мячем поразносит.

Шельмы... Одно слово – шельмы. Что одна, что вторая. Совсем не хотят радовать бабушку.

А Машке что? У нее нет времени, она, видите ли, завуч школы. Ей еще раньше предлагали, да она отказалась, ведь для этого в партию вступить нужно было. А теперь, ты ж смотри, второй человек после директора. За детьми бы так смотрела, как работала.

И да, еще у Машки новый муж появился. Бывшего бросила, забрав у него детей, после того, как он один раз в жизни поднял на нее руку. Все детали история умалчивает, но, кажется, все случилось потому что он ее сильно приревновал к кому-то. В тот же день ушла от него. Сказала, было раз, будет и второй, и третий, и десятый.

Ишь, королевишна! Подумаешь, руку поднял. Ведь не пьет же, как Гришка пил. Это что ж получается, и Антонине нужно было уйти от него еще в первый год супружеской жизни, и не ждать целых сорок и один?

Так что живет теперь ее дочурка и внучки в другом доме, с другим человеком, еще и с его ребенком от первого брака. И снова радуются, и снова все у них хорошо. Господи, да они проблемы решают, будто семечки щелкают!

- Я, мам, знаешь, что поняла? - спросила Маша однажды, держа хромающую Антонину под руку и ведя ее по весеннему парку, - Я поняла, что счастливой меня никто никогда не сделает, пока сама я счастливой не стану.

Покосилась на дочь удивленно из-под очков.

- Ты, Маша, вроде умный человек, книги читаешь, в школе работаешь, - пожала плечами, - Но такие глупости говоришь иногда, что просто диву даешься...
- Я, может, и выживаю только благодаря этим глупостям, - смеясь, ответила Маша,- Хотя кому я это говорю? - добавила, заметив непонимающий взгляд Антонины.

Промолчала. Знала, что если начнет сейчас учить жизни, то поссорятся.

Малахольная... Совсем малахольная. Сорок лет, а в голове сквозняк.

В свою квартиру новый муж Машу все же прописал. Гришка же за сорок с гаком лет так и не удосужился это сделать...

Девяносто второй год ознаменовался смертью мамы Антонины. Ей было восемдесят три года. Последние шестнадцать лет она жила совсем одна.

Помолилась Антонина за душу усопшей, простила и отпустила все обиды, мысленно попросила прощения за то, что не была хорошей дочерью, послушно бросила горсточку земли на крышку гроба. Но ни слезинки так и не смогла выдавить...

Стояла и думала, зачем живут люди. Сама себе ответила: для того, чтоб умирать. Ведь жизнь настолько скучна и однообразна, что, возможно, для кого-то только смерть и станет самым ярким событием.

А может, ей так кажется, потому что сама жизни не то, что не видела, а не чувствовала даже?..

Домой вернулась возбужденная.

- Все, Гриш, сьезжаю! Вот прям завтра собираю вещи, беру Максимку и сьезжаю! Отдельно жить теперь будем. А Ванечка и Юля – с кем захотят. Захотят – у тебя, захотят - у меня, пусть сами решат, когда приедут. Может, они вообще свою квартиру купят. Посмотрим... Главное, что мы друг другу трепать нервы больше не будем.

И метнулась в свою комнату шкаф опустошать.

Как вдруг – жуткий грохот. Как будто что-то огромное упало, а за ним и все остальное. Вылетев в коридор, Антонина остолбенела. На полу лежал ее Гришка, а на нем – стремянка. Перевернутыми были два стула, стоявшие у входа, а старинное трюмо треснуло.

- Гриша... - она забрала стремянку - что случилось?
- А что, не видишь? Со стремянки летел...
- Да зачем ты полез туда?
- Чемодан тебе достать хотел... С верхней полки... Чтоб ты уже сьехала к ядрене фене...
- Достал?
- Нет...
- Ладно... Поднимайся давай... - она протянула руку.

Но подняться он не смог...

Коридор оставался единственным местом, которого не коснулся второй этаж. Полка для чемоданов располагалась на пятиметровой высоте.

- Перелом шейки бедренной кости... - тихо констатировал врач, хоть сидящий в соседней комнате Гриша и так все слышал.

Операция по замене протеза была сделана в тот же день. Скоро Гришу выписали из больницы. Сказали, что еще поживет.

- Ирод проклятый, - также тихо ругала его Антонина, то ли везя в инвалидном кресле домой, то ли используя это кресло как опору для себя, ведь у самой ноги болели каждый день, - Уйти по-человечески не можешь... Из-за тебя разойтись не можем теперь...
- Тонь... А ты придуши меня... Или яду мне подсыпь...
- Охота еще в тюрьму попасть из-за тебя! - фыркнула она.

Огромным комом росла ненависть к тому, кто забрал сорок два года жизни и испохабил их... Скомкал, подобно исписанному клочку бумаги и выкинул в унитаз...И когда она подходила к лежачему супругу, исполняла рекоммендации врача, кормила, вела в туалет и, морщась от отвращения, помогала умываться, ненависть всегда стояла за ее спиной, усугубляя их общую боль и его скорый конец...

Гриша прожил еще несколько лет. Его не стало в ноябре девяносто восьмого. Пару месяцев не дожил до семидесятитрехлетия. Его друг сказал "Такое чувство, что он умер, потому что просто не хотел жить..."

И один из вздохов облегчения, так редко вырывающихся из груди Антонины, пронесся над немой могилой...

И долгие годы лучиком солнца сиял ей Максимка. Теперь ничто и никто не мешал проводить с ним абсолютно все время.

Послушным рос, покладистым. Друзей не имел ни в школе, ни во дворе, все больше тянулся к бабушке. А ей и хорошо... Зачем ему какие-то друзья, если она заменяет ему не только их, а еще и папу с мамой?

Когда ее чудо заканчивало одиннадцатый класс, Ванечка с Юлей, которые последние десять лет если и приезжали из России, то лишь на короткий отдых, на сей раз вернулись окончательно.

Узнала Антонина, сколько заработали, чуть не расплакалась. Только Максимке на поступление и все... Да ладно, что хоть это...

Поселились в пустующей квартире, где раньше жили родители Антонины. Максимку забрали с собой. Но он, добрая душа, чтоб никого не обидеть, пытался даже сначала жить на два дома.

В начале января две тысячи первого года праздновала Антонина и свои семдесят. Кроме родственников никого не позвала. Некого больше, две подруги были, и те уже в сырой земле давно...

Маша пришла с мужем и дочерьми: двумя своими и одной не своей. Все снова радостные, счастливые. Только что вернулись с заграничного курорта. Конечно, им есть на что ездить. Она – директор школы, он каким-то рестораном заведует. Точно прячут где-то небесный звездосбиватель, раз у них всегда все так хорошо.

Машке пятьдесят, но на вид не дашь и сорока. И смотрят на нее с обожанием все, включая падчерицу. Колдует она, что ли?..

Старшей ее дочке двадцать три года, уже работает в школе (оно и понятно), в конце июня свадьба. Младшей двадцать один, учится, есть парень, долго уже встречаются. Падчерица ее ровесница, так что учатся вместе и неразлучны.

А рядом Ванечка с Юлей... Растерянные, чуть грустные, рады, что сына хоть куда-то пристроили, сомневающиеся, не потратили ли впустую десять лет жизни...

Одиноко Антонине... Чужие люди... Не ее... Только Максимка ее, а все остальные – какие-то изменившиеся до неузнаваемости версии людей, которых она когда-то любила... Из другого мира... В который ей уж точно не попасть...

Но даже этих людей, новых и непонятных для нее, ей ужасно не хотелось отпускать. Ведь когда они ушли, в этой огромной, двухэтажной, шестикомнатной квартире она осталась совсем одна.

Пытаясь абстрагироваться от новых сообщений о новой войне, она перестала читать газеты, а также отказалась от радио и телевидения. Максимка же здесь... Не там... Чего же беспокоиться?

Одна... Вечно одна... День за днем, год за годом... Одиночество стало ее единственным сожителем. Вместе они пили травяной сбор, кормили птиц, кошек и собак, даже засыпали и просыпались вместе. Вместе прогуливались, поддерживая друг друга. Вместе доживали...

Что она сделала не так? Почему в их энергичных, текущих рекой жизнях не нашлось места для нее? Почему семья ее существует лишь номинально, а фактически есть только верный Максимка – единственный, кто хочет радовать ее?

Привык... Как никак, десять лет плечом к плечу прожили, пока Ванечка с Юлей были за границей.

Пошли правнуки. Создали свои семьи и родные Машины дочки, и приемная. Лишь он, ее внучок, не спешил, будто чувствовал, что бабушке это не понравится.

Закончил университет с красным дипломом. Начал работать, потом открыл свою фирму по продаже окон и дверей. Появились деньги, стал помогать. Продукты регулярно покупал, уборщицу для бабушки нанял. Хотел и кухарку, да она не позволила. Еще чего не хватало.

Оно, может, и грустно, конечно, что в почти тридцать два года в сторону женщин даже не смотрит, но с другой стороны, пусть лучше тратит деньги на бабку, которая лучше родной матери воспитала.

А потом ей снова начал сниться сон. Каждую ночь один и тот же. Эта сцена во сне казалась какой-то иррационально огромной. Неестественно ярко светила луна и небывало громко звучала музыка. Знакомое тепло знакомых рук... И глаза... Прозрачно голубые, обжигающие с головы до пят, любимые...

Зеркало... Откуда здесь взялось зеркало? Глянула Антонина, а там – шестнадцатилетняя девчонка! Фигура стройная, ноги, как у лани, волосы гривой, в глазах счастье. Только ахнуть смогла.

А Ваня подошел, обнял ее сзади и смотрел на их отражения, долго, восхищенно. И глаза его будто говорили: да, да, это ты.

И снова они танцевали под музыку Верди и их любви. И кружилась голова от радости, что они снова вернулись сюда, друг к другу, в свою молодость. И две души ставали одной, и все звезды мира мелькали перед глазами в этом сумасшедшем танце... И не заканчивалась музыка...

И, проснувшись, с горечью осознавала она, что лишь эта ночь, единственная в ее жизни святая ночь и была тем самым настоящим, что было у нее. А все остальное – всего лишь сон, суета, не ясно зачем прожитые годы, которые даже вспоминать не хочется, да и нечего вспомнить. Буквально: нечего. Хоть бы один счастливый день, когда ничего бы не тревожило и жила для себя. Так нет же... Вечно ждала чего-то... Вечно страдала, взяв откуда-то уверенность, что изменить к лучшему ничего нельзя.

И будто в тюрьме жила в этом триклятом доме, за сорок семь лет ни разу не выехав даже в соседний городок...

Бежать нужно было! Еще тогда! После скандального разбирательства с семьей, после единственной в жизни пощечины от бабушки, после грязи, которой ее облили! Развернуться и бежать обратно! К Ване... Никого не слушать, а просто бежать! Чтоб никогда не было того, что есть! Чтоб найти раз и навсегда единственного на всю жизнь, и больше не искать его... Вечно... Каждый миг... В муже, в детях, во внуках, в правнуках, во всех! Чтоб быть только с ним, и не компенсировать его отсутствия приходящими людьми...

...Телефонный звонок вырвал из сна. Вздрогнув, она резко открыла глаза. Отдалось новой болью. За окном было утро нового дня. Голова гудела так, будто внутри работала центрифуга. Пару мгновений, чтоб перевести дух. Слабой рукой потянулась к мобильному.

- Бабушка? Привет, - зазвучал в трубке голос Максима, - Ты как?
- Мксм... - она с ужасом поняла, что язык ее не слушается.
- Алло, ты меня слышишь?
- Мксм... Мн плх... Взв врч... Й н мг рзгврвт...

На том конце воцарилось ошарашенное молчание.

- Е-мое... - пробормотал он, - Сейчас буду.

Ну, вот... Все хорошо... Ее Максимка сейчас придет, и все наладится... Все пройдет... И ничего больше не будет болеть... Нужно только чуть-чуть подождать...

Зачем?.. Зачем ей Максимка?.. Ведь Ваня, ее Ваня, больше никогда не придет...

Все таки, встала... Все предметы в комнате решили устроить какую-то дьявольскую пляску... Поборов себя, сделала шаг... Снова приступ боли, мощнее, сильнее, ужаснее, чем все, которые были до этого...

Вскрикнула...

Рухнула на пол...

...И вот снова она там, где всегда хотела быть. И на этот раз они с Ваней даже не танцуют, не парят... Нет... Они летают... Над этой сценой, над всем залом, над длинными рядами кресел. И снова эта музыка... Музыка, дарящая жизнь.

И ей хорошо. Ведь летать – это, оказывается, так приятно! А летать с Ваней приятно вдвойне. Как? Как прожила она всю жизнь, не зная, что умеет летать? Разве осталась бы она так надолго на этой земле, если бы одним взмахом крыльев могла очутиться у самого неба?

Он обнимает ее крепче и крепче.

- Хочешь улететь со мной? - его шепот.

Он еще спрашивает об этом?..

- Хочу... Хочу...

И вот они уже покидают пределы этого зала. И вот уже небо во всей своей красе предстало перед ними. И облака покорно расступаются, не мешая их пути. А впереди огромное солнце. И она точно знает, что им – туда. Ведь где еще может жить ее Ваня, как не на солнце? Он был там все это время и вернулся специально для того, чтоб забрать ее!

И летят они быстро-быстро, и счет времени потерялся давным давно, и мир, скучный, никчемный, никому не нужный мир даже не успевает мелькать под их ногами. Ей до него больше нет дела. Ведь вон там, за золотым лучиком, уже ждут-не дождутся их верные друзья – Лучшая Жизнь и Огромное Счастье...

12.04.2016 Конец.