Негатив

Это абсурд, вранье:
череп, скелет, коса.
«Смерть придет, у нее
будут твои глаза».

«Что же ты делаешь со мной? Что же ты делаешь?!» — я бы крикнул, если бы рот не был заткнут.
Наружу прорывались только стоны и мычание. Дергаться бесполезно — я это знал, но все равно дергался. Рефлекторно: от боли, от обжигающих прикосновений раскаленного конца сигареты — то мимолетных, то задерживающихся на коже на несколько долгих секунд. Легкое шипение, и в воздухе запах паленой шерсти — рука с сигаретой добралась до волос внизу живота.
Я опустил глаза, глядя как все ближе к паху опускается скрытый под серым пеплом алеющий уголек. Невесомый столбик упал на головку члена.
Нет, не надо…
Резкое движение тонких пальцев, и сигарета воткнулась в пупок.
Спасибо…
Кратковременный жар выгнул тело, но остатки спермы внутри ямки не дали получить сильный ожог, загасив окурок. Интересно, это случайно? Она забыла, что совсем недавно я кончил себе на живот, или это небольшой акт милосердия по отношению ко мне?

— Повезло моей девочке, — шепот в ухо, и зубы с силой прикусили мочку.

Как же я ненавидел, когда она звала меня девочкой. Но после того, как имел глупость проговориться про это, она стала меня называть так постоянно.
«Девочка, сучка, шлюха», — всегда в женском роде, никогда по имени.

Может быть и хорошо, что без имени: проще, выйдя отсюда, вернуться к обычной жизни, вновь стать мужиком, а не тряпкой под ее ногами.

Каждый раз, закрывая дверь с той стороны лестничной клетки, я клялся себе, что больше не приду.
И каждый раз возвращался.
А она становилась все более изощренной в своих издевательствах, все больше следов оставалось на моем теле после встреч. Но, как ни странно, промежутки между ними становились лишь короче. Если год назад я звонил ей где-то раз в месяц, то сейчас почти каждую неделю.
Иногда она отвечала: «Нет. Я занята, не приходи».
Тогда я мучился пару дней в ожидании боли, которую требовало мое тело, но не могло получить сразу, а потом мучился от реальной боли. И при этом почти каждое наше свидание кончал. Когда она хотела видеть, как я кончаю. А я не мог увидеть даже её лица.

Голос, тело, прикосновения рук стали настолько знакомыми, что узнал бы из тысячи, но лицо — нет. Видел только губы и подбородок — верх лица скрыт под маской, — да и то мельком, она не разрешала поднимать глаза. И наказание за промашку было жестоким.
Первый шрам на груди у меня остался за то, что я узнал цвет её глаз — темно-серые с голубыми лучиками от зрачка и темной обводкой внешнего края радужки. Я смотрел в них секунд десять, прежде чем получил пощечину и вспомнил одно из основных правил: не смотреть выше шеи.
От верхнего края маски на лице начиналась эластичная сетка, закрывавшая голову до низа затылка — под черной ячеей скрывались светлые и, судя по объему, длинные волосы, но настоящие или парик?

Не буду врать, что не хотел сорвать и маску, и эту дурацкую сетку, но еще в первый наш раз она сказала:
— Тронешь маску — больше никаких встреч.

И я не решался рискнуть. Лучше так: без обязательств, без обещаний, только номера телефонов. И надежда, что следующая встреча будет.

Когда моя система координат перевернулась? Когда точка отсчета начала сдвигаться? Сперва совсем незаметно, неуловимо…
По чуть-чуть, по миллиметру.
А теперь я потерял эту отправную точку из вида. И винить некого, как бы ни хотелось найти виноватого, кого-то, кого можно было бы обвинить в произошедшем, кроме меня.
Не её же.
Когда-то думал, что стоит избавиться от неё, как от дьявольского наваждения, и жизнь вернется на круги своя, всё станет по-прежнему, и сам я стану прежним.
Да только — нет. Никогда уже не будет так, как раньше.
И даже если никогда больше не увижу её… Я знал, был уверен: «Смерть придет, у неё будут твои глаза».