Вот уже шестнадцать лет и сто один день по земле ходило создание, способное сотворить чудо с пылким юношеским сердцем. Леонид готов был молить о спасении своего сердца подобно жаркому эстонцу Тынису Мяги, вытанцовывающему в бордовом, с жёлтой канителью жакете среди декораций звёздного неба и попеременно мерцающих синих, жёлтых, красных секторов круга на полу.
Создание — хотя Леонид больше любил не такое грубое украинское слово «створiння», встречающееся в переводах рассказов Анатолия Алексина — звали Ликой.
Жила она в доме 25-А, на углу Курчатова и Леси Украинки, рядом со второй школой. Училась, была помощницей старосты в десятом «Б» и часто заходила в «А» класс. Дружила и со старостой своего класса Сашей Костриц, и с Мартой Остроумовой (элитой, если верить Димке Соколову), охотно общалась с другими ребятами и помогала учителям. Лика покупала, мастерила и приносила настольные игры, наводила порядок с учебниками, считала методички и — главное — делилась собственными поделками из лозы. Корзиночки для боровиков и мухоморов из папье-маше и для пластилиновой рябины; игрушечная мебель, маленькие парты, столики, стульчики, скамейки; рамочки для репродукций известных картин — всё это, из ветвей лозы, было искусно выполнено Ликиными руками и стояло в кабинетах двух десятых классов.
После уроков и кружков плетения (по вторникам и четвергам) Лика всегда выпивала воду с сиропом и ела мороженое. Бежала к телефонной будке и звонила живущей в Киеве бабушке, думая, что никто не замечает волнующего движения её опускающей две копейки в автомат руки. Лика считала, что никто не видит, как преломляются в стекле будки, перекрашивая у макушки её каштановые волосы, лучи алого неба. Наговорившись с бабушкой, Лика торопилась домой, не подозревая, насколько прекрасны её острые, разрывающие встречный ветер локотки.
А Леонид видел и знал. Хотя его способ видеть и знать был не самым порядочным.
Год назад в гостях у Паши Панфилова Леонид увидел эпизод нового и, судя по началу, весьма годного зарубежного фильма. В эпизоде юноша его лет залез на дерево и оттуда с биноклем в руках наблюдал, как на втором этаже переодевается любимая девочка. Не удержавшись, юноша свалился прямо на проезжую часть, где его сбил бы автомобиль, не вмешайся мальчик в красной, похожей на спасательный жилет куртке. Машина сбила его, а юноша, который подглядывал, испугался и укатил на велосипеде. («Джордж не просто болван — он ещё и трус» — прокомментировал Паша). Хозяин автомобиля оказался отцом девочки. Он отнёс потерявшего сознание мальчика в красной куртке в дом.
Что было дальше, Леонид не узнал, потому что Паша, извинившись, заторопился на хоккей.
Упасть с дерева и попасть под одну из «Волг» или, чего хуже, под одну из иномарок Леонид не хотел. Но ему понравилась идея с биноклем, и с тех пор он не упускал случая увидеть Лику поближе, да так, чтобы она оставалась в неведении. Больше всего Леонида привлекала воскресная, свободная от школы и формы Лика. Тогда сразу появлялся интерес: во что она одета, когда не в коричневом платье с белым передником, чем занимается и… — нет, если честно, об этом думать не хотелось — с кем ходит гулять. Задавая вопросы, Леонид получал на них ответы.
Лика подолгу собирала лозу, писала в дневнике, сидя на скамье в парке, и черты её наклонённого лица, её уши казались тогда крупнее, и ходила в кино, иногда сама, иногда с подругами. В полутёмном, почти готовом к показу зале чаще всего можно было увидеть кудрявую рыжую голову Саши Костриц. Чуть реже рядом с Ликой мелькала Марта Остроумова, в выходной день распускающая косы и завивающая пшеничные волны волос; Леонид отметил, что так ей гораздо лучше, но больше его интересовала, конечно же, Лика. Другие Ликины подруги Леониду не были знакомы, либо он знал их только по внешности и мог ошибиться, тот ли перед ним человек.
Лика редко была в юбках, и они ей не очень шли, пусть и обнажали длинные, спортивные ноги. Чёрная, в красную полоску юбка уносила свою обладательницу в отдалённые уж шестидесятые, когда же всё в этой комсомолке бурлило, клокотало и рвалось наружу быстрее темпа былых времён. Ярко-морковная юбка никак не хотела сочетаться с нетривиальным духом Ликиной современности. Лика была девчонкой из будущего, написанного Булычёвым, и не взяла ни грамма пошлости из реально наступающих тяжёлых лет, ощутимых на тот момент не более, чем сумеречный холодок — в знойный полдень. Её движениям придавали свободы натянутые на икра и бёдра тёмные джинсы. Западные брюки были только у трёх девочек в обоих десятых классах, включая саму Лику.
Лика по-настоящему очаровывала…
«Ты думаешь, я в неё влюблён? Нет. Я на неё буквально молюсь» — ох, как же точно передавал чувства Леонида робот Вертер.
Перед сном Леонид говорил себе: «Я люблю Лику Лебедеву» и накрывался одеялом, испытывая то же, что и ребёнок, играющий в прятки. Его найдут. О да, его найдут, а пока он слышит приближающиеся шаги ведущего и стук своего предательски не замирающего сердца, упирается носом в пододеяльник поверх шерсти и боится дышать. Он хлопал ковёр на стене, словно товарища по плечу, думая, как приятно, когда ворса и вышитые на ней орнаменты становятся свидетелями твоего признания. Как умалишённый, разговаривал с ночником.
«Я люблю Лику Лебедеву!» — безумно вторил Леонил стенам комнаты, кровати и телевизору «Берёзке» с блестящими в темноте высокими чёрными ножками. «Ле-бе-де-ву» — произносил он по слогам, вспоминая вышитого крестом лебедя в пионерском лагере, балет «Лебединое озеро», «Лебединую верность» Ротару и песню горячего, харизматичного эстонца: «Всё это было, это было у чистых с лебедем прудов. Прошла, взглянула и убила и не оставила следов». Влюблённый разум (сколько ироничной теплоты в этом выражении!) находил всё новые и новые ассоциации и сравнения…
Восхищаясь фамилией Лики, Леонид всё же иногда, на секунду (право, секунда — не преступление) примерял на место Лебедевой Перегудову. «Лика Перегудова» — если можно так назвать, самым тихим из шёпотом говорил Леонид и засыпал.
Лика точно не знала, но начала догадываться, что Лёня, паренёк из параллельного класса, за ней следит. Уж слишком часто Лика сталкивалась с Леонидом там, где сложно оказаться вдвоём случайно: возле стройки здания КГБ, за Центральным стадионом в пятом микрорайоне, у детского сада «Чебурашка», у речного порта и в конце улицы Семиходской. Видела кого-то, подозрительно похожего на Леонида, тотчас прячущегося в чьей-нибудь парадной или совсем уж наивно — за деревом.
Глупый человек, думала Лика. Слишком стеснительный. Будь он смелей, она бы уже давно с ним заговорила. Парень вроде был неплохим: любил родителей, прилежно учился, лучше всех в классе знал английский и коллекционировал марки. В начале учебного года он ещё плавал в бассейне, а в декабре прервал занятия, но не потерял ни фигуру, ни навыки.
Скромность — несомненное человеческое достоинство, но, как всё прочее, она плоха в избытке.
Леонид и сам понимал, что поступает глупо. Он боялся и в то же время нарочно выдавал себя, чтобы будто случайно встретиться и поговорить с девочкой.
Однажды такая встреча состоялась.
Уж очень далеко от дома, на перекрёстке проспекта Строителей и проспекта Героев Сталинграда, Лика «застукала» Леонида с зелёным биноклем в руках. Для кино, виновато объяснил Леонид и залился краской. Что же, что же сейчас будет?! Неужели любимая девчушка обидится? Или сделает замечание голосом Марты Остроумовой?..
Ничего страшного, однако, не произошло.
Лика усмехнулась, по-доброму, но с женской хитринкой, как смеются в фильмах девчата, быстро целуя в щёку своих хлопцев и с гордостью от них убегая. Мотнула головой, мол, не верю, что бинокль нужен для кино, и совершила неожиданное для Леонида: подошла к нему близко-близко. Настолько близко, что силуэты молодых людей разделяли малые, нерушимые ещё сантиметры.
«Если бы Приморский бульвар сняли двумя годами раньше, я точно напела ему: «И раз, и два, и три, и пять, тебе устала повторять, одно и то же говорить: чтоб перестал за мной ходить». Леонид, наверно, мне уже немного нравился. Да, пожалуй, нравился, ведь было в нём что-то от моего любимого актёра, ведь было в нём и что-то своё, задевшее меня. Но его слежки раздражали — это я помню чётко.
…Господи Боже мой, слежки да песни — житейская ерунда. Я ещё… мы ещё ничего не знали! Ничего… Но Леониду удалось узнать заранее.
В пятницу я получила от Лёни письмо. С ума сойти, как выглядело то письмо, каким способом передал мне его Лёня и — главное — о чём в письме предостерегал».
Отредактировано: 23.10.2018