Немного о жизни консьержек в московских многоэтажках

Немного о жизни консьержек в московских многоэтажках

  Однажды меня окунули в холодную воду, и тут же я, жадно и испуганно глотая воздух, услышала над собой слово: "Варвара". Прошло уже сорок лет с тех пор, а я до сих пор постоянно слышу это слово. Правда, последние лет восемь к нему добавилось ещё одно: "Игоревна". Почему чем ты старше, тем важнее, как звали твоего отца? Ведь по-настоящему ты от него зависишь, наоборот, в самых юных годах.

  Я, впрочем, своего в глаза не видела. Не принято у нас в семье.

  Ко всему, что я уже сказала, осталось добавить, что я консьержка в московской многоэтажке. Почему я консьержка? Надо же мне кем-то быть, кроме как Варварой Игоревной.

  Кроме меня, из украинок в консьержках здесь пожилая Евдокия Дмитриевна, очень полная женщина лет на десять старше. Но мы с ней не горазды друг с другом чаи пить. Если Евдокия Дмитриевна вдруг заглянула ко мне со шматочком сала и кульком конфет, значит, опять решила, что я её сглазила. Обязательно тогда посидит со мной, чашку чая из рук примет да посмотрит, чтобы я и от сала попробовала, и от сладкого. А у самой, как у цыганки, ворот и рукава изнутри все в булавках. Тёмная женщина.

  Остальные консьержки здесь - узбечки. Мы с ними неплохо ладим: здороваемся.

  Консьержечная размером полтора на три, из них метр в ширину выгорожен на туалет. Я - женщина одинокая и некрупная, мне для жизни хватает. У меня здесь стол, диван, телевизор и электрический чайник. В столе много отделений и полочек, там я держу посуду и всякую бакалею; а в диване устроила комод, чтобы одежду хранить. Труднее всего ее стирать, конечно. На прачечную я тратиться не могу, так что вся надежда на хорошее настроение домового.

  Да нет, в консьержечной, конечно, никакого домового нет и быть не может. Не живут они в таких местах. Нет печи или духовки - не будет и маленького хозяина. И из того дома, где духовкой подолгу не пользуются или не моют плиту, они быстро уходят. Но в больших домах они, поосвоившись, полюбили друг к другу на чай заходить. В деревнях такого не было: не нравится домовым из-под крыши вылезать. А тут вроде бы из дома вышел и в доме остался. Вот и ко мне в консьержку заглядывают. Им, главное, стол накрыть, обязательно с хлебом и молоком, да обещаний наделать: они большие лакомки и до молока, и до баб в соку. Бывает, свет выключишь и слушаешь. Вот: пришёл, чавкает, блюдцем позвякивает. Усы отёр, проверяет, чисто ли на полу, нет ли паутины по углам. Плохой хозяйке домовой никогда помогать не станет. Пока он ходит, надо голую ногу из-под одеяла высунуть: он её обязательно пощекочет, чтобы вовсе одеяло откинула. А ты вздыхаешь: "Ах, никакого покоя, замочено, да нестирано, встать, не встать мне..." Пойдёт в раковину глядеть. Поплещет, поплещет; утром только отжать да на обогревателе развесить. Руки вытер и уже возле дивана ходит. Откинешь одеяло, будто во сне, а на тебе - мужской пояс. Ну, хозяин попыхтит, похныкает и уйдёт с зарёй восвояси.

  А другой раз снова придёт, снова молоко пить будет и в раковине плескаться, потому что надежды не теряет: однажды пояса не наденешь.

  Что греха таить, бывает, и не надеваю. Баба я ещё не старая, тоже тяжело одной ночевать. А домовые приласкать умеют.

  А ещё, бывает, столкнутся двое возле кружки и давай драться. Уж не знаю, за молоко или за Варвару Игоревну. Повыдёргивают друг другу мех из бород и разойдутся, а одежду потом с утра сама стирай да ещё и молоко вытирай разлитое. Эти мне мужики...

  Днём у нас в подъезде спокойно. "Коробейники" обычно знают, в какой подъезд лучше не соваться. Хулиганов нет, наркоманов тоже. Один раз на моей памяти пожар был. В основном, расклейщиков рекламы я шугаю и принимаю от курьеров разные покупки для жильцов. Евдокии Дмитриевне вон меньше везёт: то в лифте напрудят, то лампочки на лестнице повыбивают - а за лишние вызовы ремонтников нас разносят! Потому, наверное, она и нервная такая. На кошек кричит. Зря: тут из них каждая вторая - хока.

  У бабки в Полесье как-то считалось, что не своя душа в чёрных кошках сидит. Но все хоки, что я видела, серые, пушистые или так, в полосочку. Хока - то же, что домовой, только домовой вылупляется из умершего хозяина, а хока - из тех, у кого хозяйства при жизни не было. Это я со слов домовых рассказываю, сама я хок никогда до Москвы не видела, ни в Киеве у мамы, ни у бабки в селе. Так вот, хоки с хозяйством управляться не умеют; если их в дом принести, только зря посуду колотят да ночами топают. Ноги они не щекотят, а обкусывают, и баб ласкать не умеют. Но совсем бесполезными их назвать нельзя. Во-первых, они очень любят детей, оберегают их и всегда помогут. Во-вторых, они горазды гонять всякую дрянь, в доме или не в доме. Мне это важно: нечисть любит лезть в те подъезды, где есть беспокойцы. А у меня их две штуки, один на восьмом этаже и один - на пятнадцатом. Отчего они умерли, Бог весть. Меня не задирают, и ладно. Обычно они сидят возле оставленных кем-нибудь пивных банок. Им, наверное, так привычней. Оба - молодые парни, только один высокий и тёмненький, а другой щуплый, рыжий. Первый в трусах, а второй в толстовке и штанах, таких, которые на ходу болтаются, как у казака при Мазепе. В каждом подъезде есть беспокойцы, мне ещё повезло, что у меня только двое.

  Кошек, пусть они и хоки, нельзя кормить объедками или мясными обрезками. Потому что на объедках звери жиреют, потом же и выглядят они неопрятно, и запах от них бывает. Кошкам я покупаю "сушку"; насыпаю в закутке у мусоросборника, наливаю воды. Там, в закутке, они глаз никому не режут.

  Если Евдокия Дмитриевна идёт мимо, когда я с кошками вожусь, обязательно три раза плюнет.

  Раз в месяц звонит мне дочка из Киева. Она у меня парикмахерша. Сейчас она Соня, а лет через пятнадцать будет Софья Васильевна. Таким, как мы, в парикмахерской хорошо: с любого человека волос возьми да делай, что хочешь. Хочешь, министра в себя влюби! Хотя в такие парикмахерские министры не ходят, а над пенсионерами колдовать неохота. Ни корысти, ни душевного интереса. Почему же она тогда парикмахерша? Да потому, что надо же кем-то быть.