Необратимость

Необратимость

– Я думаю, твоему галстуку не место в стаканчике от картошки-фри. – Со смехом замечает Виолетта, вынимая мой серый атласный галстук из опустошенной нами сегодня утром коробочки, на задних сидениях машины.

– Больше не надену! – говорю я, отбрасывая галстук от своего выпускного костюма в сторону.

Мне до сих пор не верится, что нам по восемнадцать. Кажется, еще вчера я встретил ее на первом звонке, ее длинные косы, сплетенные баранками, белые бантики, за которые сразу захотелось дернуть и убежать. Прошло одиннадцать лет. И мне до сих пор хочется притрагиваться к ее волосам. Позавчера мы отметили выпускной под названием «прощай школа». Моя любовь смотрит в мои глаза, думаю, мы поступим в одну академию, решив, что если мы оба художники, то не расстанемся. Никогда. Напишем море совместных картин. Я – реальность, она – фантазия, все в одном, параллельные миры. Картины, которые обманут ваш мозг.

Я кручу кольцо на ее безымянном пальце, как бы напоминая Виолетте, что пора бы уже. Сказать. Сказать мне «да». Виолетту как будто что-то удерживает. Она словно любит, но не говорит. Не говорит мне, что любит меня. Но любит. Больше всего на свете.

Она была так счастлива, что стало страшно. Она словно хотела продлить прелесть момента до сегодняшнего заката, который ведрами льет на нас ливни ярких красок.

Виолетта ослабляет ворот моей рубашки, расстегивает пару пуговиц, кладет свои руки на мою грудь и плечо.

– Захар… – у нее как будто пропадает дыхание, как будто прикосновение приводит ее в восторг, такой, который бывает только в первый раз, а это не впервые, далеко не впервые, но как будто точно – да.

Я застреваю в исключительном мгновении безумного счастья. Спускаю вниз бретельку ее сарафана, потому что это можно, всегда, только мне, мне можно все, и уже давно, потом крепко и глубоко целую ее, потому что это все, о чем я только думал. И думал, и думал. С тех пор, как в тринадцать лет произошел всплеск гормонов. С тех пор, как она посмотрела так же, как я смотрю на нее. С тех пор, когда я перестал хотеть дергать за косы, а захотел крепко обнимать.

– Так ты скажешь? – шепчу я, закончив, чтобы вернуться к реальности, чтобы вернуться к жизни, где мы в машине моего отца, и сверху на нас льются и льются миллиарды и миллиарды световых частиц, разряженных красками.

У Виолетты перехватывает дыхание, у нее словно больше двух рук, и они блуждают и блуждают под моей рубашкой, на спине, животе и плечах, на всех местах сразу.

– Скажу. Правда, скажу.

– Ты обещала. Сначала после выпускного. Потом на закате. – Я собираю остатки сил, чтобы улыбнуться.

– Да. – Смеется она. А потом ее губы завладевают моими губами, я целую ее страстно и долго, пока она не теряет способность говорить.

Мы приводим себя в порядок, мои руки удерживают руль, а колеса едва ощущают дорогу, потому что мне кажется, что под нами несутся облака. Виолетта рядышком что-то бормочет о картинах Шагала, которого она обожает, я веду машину от видовой площадки у моря, направляясь прямо к дому, вернее, пытаюсь вести, поскольку с каждым километром все реже забываю отвести от Виолетты взгляд и подольше торможу на всяком пешеходнике, чтобы посмотреть на нее и понять, убедиться наверняка без ее «да»: она все ж моя? Моя невеста? Моя будущая жена? Ведь да?

Едем в сумерках. Солнце заплыло за море, когда оно так успело – я не заметил.

– Дорога пуста. Прокатимся с ветерком? – с азартом говорю я, мы часто любим так делать, я прибавляю скорость, прибавляю любовь, прибавляю музыку, все мои органы как будто разом вздыхают от восторга, и это точно еще один оргазм.

У Виолетты захватывает дух – я знаю этот ее вздох, после которого она смеется. Без нее я бы не видел и половины красок. Даже мои картины не стали бы настолько лучше. Никогда. Потому что даже когда я рисую яблоко или цветок, я все равно рисую Виолетту. Интересно, а наш ребенок будет любить искусство так же, как мы его любим с Виолеттой? Это будет мальчик или девочка? Или это будут близнецы?

– Скорее бы можно было увидеть его на УЗИ. – Говорю я.

– Да. – Отвечает Виолетта, кладя руку на живот, словно под ним сундук, а в нем главное сокровище света.

Я люблю тебя. Однажды я смогу не просто сказать это вслух, а прокричать. На весь этот мир.

Я проношусь мимо столовой и булочной, когда на дорогу выскакивает пацан. Какого..?

Меня оглушает крик Виолетты, как удар. Изо всех сил бью по тормозам, затем еще один удар, но на этот раз настоящий, как будто на бампер выбросили мешок со льдом с десятого этажа, подушки безопасности раскрываются парашютом, и примяв ткань напряженной испуганной рукой, я вижу, что...

Нет. Черт.

Я вижу то, чего совсем не хочу видеть. Я вижу… сон? По-видимому, да. В жизни так не происходит. Не бывает в жизни так страшно. Все мое тело испугано и как будто вскоре взорвется.

Мы с Виолеттой выбираемся из машины, в голову ударило столько крови, что я удивляюсь, как она все еще не оторвалась от шеи, движения наши замедленны, как поставленные на паузу. Я двигаюсь, словно вызванный через тысячу лет зомби. Словно учусь ходить под водой.