Непокоренная

Непокоренная

Я увидел его отражение в витрине музыкального магазина, когда рассматривал отдел дисков под названием «Золотая коллекция классики». Суховатое пожилое лицо с крючковатым носом возникло надо мной неожиданно, когда я был всецело занят раздумиями о том, стоит ли мне потратить часть моей получки сейчас или же приберечь на позже. Например, на подарок сыну. В следующем месяце ему исполнится двенадцать, и он наверняка захочет что-то особенное.

– Музыка – величайшее из наслаждений, которое может себе позволить человеческая душа, не правда ли?

Я обернулся. На мужчине был длинный темно-серый плащ, а шея плотно укутывалась коричневым шарфом, концы которого падали ему на грудь. На нем была большая шляпа, упирающаяся фетровыми краями в его густые седые брови, а на ногах — черные ботинки на меху. У него были приятные неглупые глаза и по виду он походил на одного из интеллигентов с Соборки, у которого голова намного полнее кошелька, а последнего хватает лишь на то, чтобы носить одну одежду и поддерживать ее в приличном состоянии. Неожиданно он усмехнулся:

– Да-да. Не помню, к сожалению, кто это сказал, но слова золотые. Я вижу, вы ценитель классической музыки?

Он сказал «ценитель», а не «любитель», и это меня покорило. Ненавижу это слово, быть любителем — значит быть дилетантом. В свое время я профессионально занимался музыкой, играл на фортепиано, но по разным обстоятельствам, и прежде всего финансовым, вынужден был расстаться с нею. Теперь лишь большой синий рояль, стоящий у нас дома в гостиной напоминает мне об этом. Иногда, долгими зимними вечерами, я играю на нем жене.

Я кивнул головой. – Да, у меня дома отличная коллекция Моцарта, Бетховена, Шумана, Гайдна, Прокофьева… моя жена иногда упрекает меня, что я трачу на это деньги. Она считает классику излишне «занудной». А сын мой, Леша, тот вообще с попсы этой не слезает. «Чухня», говорит, «это, батяня», – пожаловался я, под влиянием порыва, своему обретенному собеседнику. – Так и говорит.

Незнакомец понимающе улыбнулся.

– Увы, в наше время редко кто умеет ценить настоящую музыку. Она стала слишком сложной для людей. А подумать только, как ужасно всю жизнь слушать музыку и никогда – подумайте, НИКОГДА! – не задумываться о том, что она значит! – он покачал головой и с благоговением протянул руку к витрине, на которую я смотрел, – А ведь это не просто музыка, ее создатель вложил в нее свою душу, и, кто знает, может быть нечто большее…

Я тоже покачал головой. Его слова были моими невысказанными мыслями. Я сказал:

– Абсолютно согласен с вами. Гениальность музыканта в чем-то роднит его с богом. Он создает нечто совершенное, более совершенное, чем он сам, и часто рано уходит из этой жизни — Моцарт, Шопен, Шуберт, Мусоргский… Наверное, это судьба.

– Скажите, а вы слышали что-нибуль о Станиславе Димитрове? – спросил он, и его глаза при этом зажглись молодым задорным огоньком.

Я покачал головой. – Я не очень увлекаюсь современной классикой. Ведь он из нашего времени?

– Да, вы не ошибаетесь. И вы совершенно правы – двадцатый век был небогат на классические шедевры. Но… – незнакомец важно поднял указательный палец кверху, и я обратил внимание, что он в перчатках, – в каждом случае есть свои исключения. Димитров – болгарин по крови, но родился и вырос он в Одессе. И умер в этом городе.

Он оглянулся по сторонам, словно не желая, чтобы кто-то услышал его – но мы были одни, в этот послеобеденный час магазин, очевидно, не пользолвался спросом – и, понизив голос, продолжил:

– Это был не просто талант — гений. И всю жизнь его преследовал какой-то рок. В десять лет он потерял мать, годом позже, в катастрофе погиб отец. В девятнадцать лет, а это было, если не ошибаюсь, в 92-м, он выпустил первый альбом. А второй и последний — ровно через два года. А еще через два, в 96-м, он загадочным образом погиб в автокатастрофе, как его отец, как этот певец Цой. И вот, что я вам еще скажу: – он еще сильнее понизил голос и наклонился ко мне, так что я уловил запах одеколона, несущийся от его бритых щек, – всю жизнь его преследовали несчастья. А студия звукозаписи, на которой он записал свой последний альбом, через полгода сгорела. Дотла.

Он посмотрел мне в глаза, чтобы убедиться, что я ему верю. Острый взгляд его светло-голубых глаз, казалось, проник внутрь меня. Правду сказать, у меня по спине пробежали мурашки — не знаю, то ли от его последних слов, сказанных низким шепотом, то ли от этого застывшего цепкого взора из-под полей шляпы. Не знаю, почувствовал ли он это, во всяком случае, отодвинулся и продолжил уже более нормальным тоном:

– Его музыка — это аномалия. Совершенно поразительное явление, которому нет аналогов. Она не звучит… она словно бы живет сама по себе, и даже не верится, что подобное мог сотворить человек. Вот он, – он протянул руку в перчатке по направлению к дальнему углу, и я увидел словно бы притаившийся в стороне от всех черный оборот диска. На обложке было что-то написано белым. Я протянул руку за витрину, сбоку, и вытащил его из-за стекла. Он слегка запылился, поэтому я вытер рукой поверхность и прочел:

НОЧЬ

и внизу в правом углу небольшими буквами

Станислав Димитров

Больше никакой информации обложка не содержала. Я перевернул диск, но и с той стороны он был идеально черным. Ни надписей песен, ни их продолжительность указаны не были. Тем временем незнакомец говорил:

– Могу сказать вам лишь одно: не рекомендую слушать эту музыку на ночь. Слишком большой эффект. Это даже не «Ночь на Лысой горе» Мусоргского, это намного, намного существеннее. Я думаю, вы оцените. А сейчас, я надеюсь, вы простите меня…