Несколько вырванных страниц. Искаженная реальность.

Глава 4. О том, как учатся "ходить" взрослые люди. (Дневник существа без имени).

 

 

Я никогда не думал, что могу стать отцом, вся эта нелепая дребедень мира была для меня далекой, похожей на фантики в мусорных ящиках… Пустой тратой жизни.

Все, чего я желал это крови и власти, власти и крови.

И даже власть в моем понимании была единственной – забрать жизнь и не быть наказанным.

Я ставил себя на место земного бога, и ставил себя в противовес его существованию, ведь куда он смотрит, если я могу позволить себе делать все эти вещи с другими, якобы его творениями.

Быть может, нужно было умереть, чтобы появилось еще что-то…

Обесцененное мною, но теперь ставшее единственным, что у меня есть.

Я хранил ее так, как хранят самые ценные сокровища.

С момента, как внес на руках этого ребенка в свой дом, и в тот период, от меня прежнего ничего не осталось.

Да и была ли разница, если я достаточно признал свое несуществование.

Я все так же ощущал только ее…

Кожу, тепло, касания, одежду на ней.

Но не прочие вещи.

Мне пришлось по холодному детскому носу определять температуру в собственном доме.

Мне пришлось завести часы, и помнить, что ее нужно кормить пять раз в день, потому что она нужна мне живой, здоровой.

Потому, что нужна…

Вероятно, будучи живым, я бы злился на то, что мне может быть нужен какой-то человек, но сейчас я пребывал в чистой эйфории, после всего пережитого, я был счастлив от того, что она дышит, от того, что существует, что я нашел ее, хотя мне точно объяснили теперешнее мое положение и такой, как она быть не должно.

Но она была.

А я поначалу смотрел на нее, как на что-то инопланетное.

Почему этот ребенок не плачет?

Разве у нее нет тяги к матери, от которой ее забрали.

Может у нее нет голоса? А что, если она глухонемая?

Но стоило мне заговорить с ней потому, что она реагировала на мой голос, как буквально через сутки ребенок стал отвечать мне по началу звуками…Иногда смехом. Иногда плачем.

Тогда, когда я не совсем понимал, что же ей нужно.

Это сделало меня обнаженным нервом.

Я готов был принести ей весь мир, когда тонкие бровки домиком сходились на переносице если, она была чем не довольна, или стоило мне услышать капризное сопение маленького носа, и невозможно передать, что со мной творилось, стоило ей зарыдать.

Но самое главное… Пусть не весь мир, но мои возможности увеличились.

Я мог выйти в город, когда ребенок крепко спал и взять то, что я хотел бы ей принести.

Еда и куклы, платья и ленты. Книги с цветастыми большими картинками… Если я думал в этот момент о том, что это нужно ей – мог унести загаданный предмет.

Уже к двум ее годам мой дом был переполнен игрушками, красивыми фарфоровыми куклами, иногда такого же, как она роста, мой дом стал иным, и в нем я видел отражение себя.

Мне приносило удовольствие расчесывать ее волосы, вплетать в них ленты и одевать ее в самые (по моему мнению) красивые платья.

Я вспомнил о том, что у людей есть праздники, это было сложно, у меня их не существовало при жизни. Но я хотел, чтобы они были у нее. Впрочем, остановился лишь на рождестве и дне рождения, последнего я не мог знать, но отметил этот день, как тот, когда впервые ее увидел.

И у нас был торт со свечами, у нас были коробки, завернутые в цветастую фольгу и разные маленькие маскарадные костюмы, она очень удивлялась, глядя на себя в зеркало, когда я так ее наряжал.

А меня… Нет - я в зеркалах так и не появился.

Самое сложное было дать имя, но и это было необходимостью не помня своего, я был зациклен на том, чтобы она знала, как ее зовут.

Но я путался не мог вспомнить женских имен, прислушивался к окликам в толпе и все они мне не нравились.

Решение пришло само собой, пусть банальное, но…

Когда она держалась за мою штанину, чтобы не упасть во времена осваивания ходьбы, то выглядела очень сосредоточенной издавая отрывистое «На… На…» к каждому своему шагу. Мне всегда было интересно почему этот звук, но для меня то, что было в голове этого ребенка стало большей тайной, чем даже то, кем я теперь являлся.

Итак… У моей малышки появилось имя – Нана.

Может банальное, может не вычурное, но это я его ей дал. И оно стало лучшим именем в мире.

Я был горд каждым ее достижением, невероятно рад, каждой ее улыбке, и впервые испытывал чистое, настоящее счастье, когда слышал смех. До того, что сам выдумывал, как бы ее рассмешить, и гордился собственной комичностью в эти моменты, если все выходило.

Я сам стал немного ребенком - нравилось вечерами читать ей книги, когда она сидела на моих коленях и водила маленькой ручкой по цветной картинке во всю страницу.

Нравилось разбрасывать с ней игрушки, а после собирать.

Нравились даже эти большие куклы.

Трогать кончик ее носа, чтобы он забавно морщился и резко отдергивать руку под недовольным взглядом, я баловал ее и баловался вместе с ней.

Мой дом стоял под самым лесом и иногда мы выходили из него, чтобы Нана могла слышать что-то кроме создаваемого нами шума и тишины дома.

В ту зиму все завалило снегом, я не знал видела ли она уже снег.

Переживал, заматывая ее в шарф, а до того одев в самое теплое и очень тщательно проверив, чтобы щелок к детскому телу не осталось… Стоило нам выйти за предел двора, она отпустила мою руку (что бывало крайне редко), сделала пару шагов, споткнулась о собственную ногу и упала прямо в мягкое покрывало снега… Я поднял девочку очень быстро, почти мгновенно, но она испугалась и плакала, а я чувствуя свою вину, что не уследил, впервые сумбурно покрывал поцелуями ее щеки и глаза. Чтобы уменьшить режущий холод снега. В тот момент я ощущал губами холод, я чувствовал, как тают снежинки под моими губами на ее коже, что слезы у нее соленые…И ком…Ком в горле, с которым ее слезы стали моими.



Отредактировано: 28.11.2018