Несогласные

Несогласные

«Внимание! Объявляется всеобщая плановая инвентаризация! Всем жителям в возрасте от двенадцати лет тридцатого февраля в воскресенье, в десять часов по местному времени собраться на площади у поселковой администрации. Надеть белые медицинские маски. Снять шапки и прочие головные уборы. Со лба убрать волосы, чтобы не затруднять доступ к информационному штрих-коду!

За любое нарушение – мгновенное обнуление!

Внимание! Объявляется всеобщая...»

– Тьфу ты, надоели, – пробурчал Василич, поворачивая кругляш настройки допотопного радио. В пыльном динамике закашлялось, затрещало, взвизгнуло и наконец сквозь помехи прорвались обрывки задорной мелодии. Василич аккуратно пошевелил регулятор, музыка зазвучала чище и громче: «Джага-джага... мой мармеладный, я не права!»

– Ооооо, классика! – хмыкнул Василич и продолжил хлебать наваристый мясной супчик жёлтой от старости пластиковой ложкой.

– Опять, што ли? – выглянула из-за выцветшей шторки Анна. – Недавно ж вроде перекличка была. Совсем народ замучали, бессовестные.

– А тебе-то чё? – откликнулся Василич. - Не тебе ж говорено, вот и не мучайся. Иди свои дела делай, а до чужих не лезь.

– И то верно, – вздохнула Анна и скрылась за шториной. Послышался плеск воды и мокрые шлепки – по субботам в доме были стирка, уборка и банный день.

Водопровод не работал уже лет семь. Воду привозили в больших бочках и раздавали людям по данным штрих-кода: кому сотню литров на неделю, а кому и двух не доставалось. Крутился народ как мог, менял на воду крупу и хлеб, старые батарейки, кое-какую одёжку. Василич, глядя на это непотребство, только плевался и зимой и летом преспокойно таскал воду из речушки, которая текла в пятиста метрах от посёлка аккурат перед заброшенным дачным кооперативом.

– Ой, Василич, обнулят тебя, довыёживаешься, – качали головами соседи, с завистью глядя на полные канистры.

– Не обнулят, – махал рукой Василич. – Я же несогласный. Воду не дам, вон там, – кивал он на речушку, – сами набирайте.

Но люди не набирали. Это было запрещено, и они боялись самовольничать.

В дачах Анна облюбовала себе удобный участок и с апреля по октябрь копалась в земле, высаживая капусту, картошку, морковку и прочие зеленушки. Василич жил бы тут круглый год, но Анне хотелось как в прежние времена: и чтоб городская квартира, и чтоб «загородный дом».

В ближнем леске Василич ловил одичавших коз и кроликов. Их, как и кошек, и собак, расплодилось в окрестностях немерено, по три штуки сразу лезли в самодельные силки, но местные их не трогали. Они ждали распределения продуктов по кодам, а потому частенько сидели голодом.

С дровами была та же песня.

– Чё, пойдём завтра? – Анна развесила бельё по верёвкам под потолком, налила себе супчику и уселась на нагретую мужниным задом табуретку.

– Да пойдём, поглядим, – хмыкнул Василич, обувая тяжёлые кирзовые сапоги – грязно-мыльную воду надо было теперь стаскать вниз и вылить в выгребную яму, выдолбленную в асфальте за домом вместо неработающей канализации.

Воскресное утро в доме гудело, ругалось, грохотало и даже плакало. Из-за кухонной стены донеслось:

– Танька, сука, какого хера маски не постирала! Обнулят теперь из-за тебя, стервы!
– А ты на воду заработал, пропойца? Пусть обнуляют, вздохну хоть спокойно, алкаш поганый!
– Ща получит, – предсказал Василич. И точно: не прошло и полминуты, как Танька заверещала:
– Тварь, скотина, урод...!

Что-то упало, Танька взвизгнула и замолкла.

– Обнулят, поди, обоих, – беззлобно прокомментировала Анна и протянула Василичу наглаженные парадные штаны. – Одевайся, чё сидишь.

Пока супруги наряжались, громкоговорители ещё раз оповестили жителей о плановой инвентаризации. Снова донеслись визги, теперь уже со двора. Анна выглянула в окно. Жильцы собрались у подъезда плотным кружком, обступив Пашку Злотина с четвёртого этажа. Одной рукой тот держал за шею старшего сына, а другой впечатывал в его рёбра резкие короткие удары, приговаривая в такт:

– Несогласный он, гадёныш! Я те дам, несогласный! Сказано тебе код, сказано маску, будешь делать! Так положено, ясно? Думать он мне тут будет, щенок!

Виталька молчал, закрывая лицо руками. Из-под заскорузлых ладоней сочилась кровь.

– Наш, – выдохнула Анна, быстро сбежала вниз и, решительно растолкав народ, шагнула к Пашке. Перехватила его кулак.
– Ты чё, падла! – взревел Злотин, но рядом уже возник Василич, недвусмысленно помахивающий длинной арматуриной. Анна отвела вздрагивающего Витальку в сторону:
– Покажи, чего натворил.

Тот помедлил, а потом отвёл от лица руки. Лоб был иссечён десятком неглубоких порезов, края ран уже подсохли, скрыв за бурыми корочками линии штрих-кода.

– Я несогласный, – тихо, но твёрдо сказал Виталька.
– Точно? – усмехнулась Анна. – Или завтра передумаешь и обратно попросишься? У нас ведь ни мультиков, ни очков этих компьютерных. Ни конфет, ни чипсов. В школе учиться придётся. И работать. В огороде там, в мастерской. Точно хочешь к нам?
– Точно, – буркнул мальчишка. – Вчера двенадцать было, я сразу сказал, что не хочу, а мамка заставила… заштриховаться. А сегодня эта… как её… перекличка. И я решил, что пусть меня обнулят за это... как его... вредительство.
– Ну молодец, чего уж тут. Метку кислотой снимем, как твои художества заживут. Больно будет, мама дорогая! Не боишься?
– Не маленький, – Виталька глянул так умоляюще, что у Анны сердце зашлось.
– И чё стоим, кого ждём? – подошёл к ним Василич. – Все уже на площадь утопали.