Нет мира в конном мире

Часть 1. "Вход"

Когда я вижу лошадь, не важно где — на фотографии, на телеэкране, в жизни — я автоматически оцениваю ее стати, подготовку, племенную ценность, темперамент. Но у меня не возникает желания ею владеть. Это просто взгляд со стороны.

ГЛАВА 1

Эта история началась очень давно. В декабре 1974 года, если быть абсолютно точной. Мне четыре с половиной года. Мои родители никоим образом не связаны с лошадьми. Отец — автомастер, мать — водитель трамвая. Но у отца имелся друг детства, который подрабатывал плотником в школе верховой езды. Тем зимним питерским утором у мужчин нашелся повод встретиться. Они вспоминали детство — улицы и подворотни Петроградской стороны, игры и драки. Я, в цигейковой шубке и валенках с калошами, забыта на трибунах крытого конного манежа. Прошло столько лет, а в памяти засели малейшие подробности того дня…

Я помню сладковатый запах опилок, звук гонга при старте очередного всадника, женский голос в громкоговорителе: «На старт приглашается …на лошади по кличке…». На спортсменах красные пиджаки. Разноцветные лошади взлетают над препятствиями… Пока идет выступление, публика молчит, но ближе к финишу, когда препятствие взято чисто или случился повал, трибуны взрываются эмоциями.

Лошади прыгают по-разному. Кто-то птицей пролетает над препятствиями, не уронив ни одной жерди, и трибуны взрываются гулом и восторженными криками. Кто-то менее удачлив. Порой жерди летят на землю с глухим стуком, и трибуны разочарованно гудят. Иногда падают всадники, и тогда люди вскрикивают и вжимаются в кресла.

Этому всаднику лошадь удается поймать. Он садится в седло и продолжает соревнования. А у другого лошадь не хочет прыгать — после двух объездов препятствий его лишают дальнейшего участия в турнире. Всадник, убитый горем, уезжает. В конце — награждение в конном строю. Пятерым лучшим всадникам вручили грамоты, лошадям прикололи цветные розетки, и они совершили круг почета под аплодисменты и одобрительные крики публики.

Именно так все и запомнилось. Это — стандартная схема проведения соревнований по конкуру — преодолению препятствий. Тогда, в детстве, я лишь фиксировала события, а осмыслить их могу только сейчас. Но всякий раз, оказавшись на конных соревнованиях, я чувствую тот же эмоциональный подъем, тот же живейший интерес. И сердце колотится так же быстро, как тогда, когда этот мир, далекий и манящий, предстал передо мной впервые. У него, как и в любой области жизни, имелась парадная сторона и закулисье. И для входа за кулисы требовалось иметь там своего человека. Им и стал папин друг дядя Толя.

Соревнования закончились, трибуны опустели, про меня вспомнили. Дядя Толя повел нас с отцом на конюшни. Лошади стояли за решетками, как пленники, и тянули к нам усатые морды, от которых валил пар. Они были рыжие, коричневые и черные. У одних — маленькие белые звездочки, у других — большие белые полоски-проточины, третьи — вообще без белых отметин, самые красивые. Бархатными губами они брали сухари с ладони и шумно хрустели ими. Мы ходили по конюшне, кормили лошадей, но мне хотелось так же, как эти всадники, летать на спинах у лошадей.

За конюшнями по опилочному кругу большая девочка водила за уздечку огромную черную лошадь, и моя рука сразу же вцепилась в ладонь отца и стала тянуть его туда. Вблизи удалось разглядеть больше. Черное седло и белая подкладка. Ноги лошади красиво забинтованы белым. Грива заплетена в косички, и каждая косичка закручена бараночкой, а челка, наоборот, пушистая, как у школьницы. Лошадь блестела и переливалась на зимнем солнце. Она то ли бежала, то ли летела, то ли танцевала.

— Это наш знаменитый Пепел, — с гордостью произнес дядя Толя, — только вчера из Москвы приехал. Лиза! Надо посадить девочку в седло, покатать хоть в поводу.

— Не, дядь Толь, Лена Владимировна заругает. Вы что!

— Не заругает. Она не увидит, мы чуть-чуть.

Меня закинули в седло, и сразу стало высоко-высоко. Впрочем, ничего другого я не успела ни увидеть, ни почувствовать, поскольку где-то сзади послышался истошный крик. Кричала круглолицая тетя в смешном черном пальто, спереди коротком, а сзади длинном. Она подбежала и дернула меня за ногу, которая оказалась ближе к ней. Я сползла с седла и заплакала, оказавшись на земле. Тетенька забралась на коня, потянула за ремешки и вонзила в бока коня железки, привязанные к сапогам. Конь весь подобрался и заплясал под ней, храпя.

— Ходят тут всякие… — прошипела круглолицая и сердито уехала, всем своим видом демонстрируя презрение. А я смотрела вслед удаляющейся лошади и плакала от обиды и разочарования, что все так плохо закончилось. Я же ничего плохого не сделала. Плакала всю дорогу домой, а потом еще дома, и только ближе к вечеру щипать в носу перестало. Уже лежа в постели, все думала — почему он Пепел? Он же не серый, а черный…

Я сидела на лошади всего несколько секунд. Их хватило, чтобы пленить меня навсегда. В этом было нечто, не поддающееся анализу. Но это «нечто» лишило покоя и потянуло к себе со страшной силой. То ли кровь заиграла, поскольку со стороны матери во мне течет кровь уральских казаков, а стороны отца — офицеров-кавалеристов, то ли звезды так расположились, однако с этого момента вся моя жизнь вокруг них, лошадей, и завертелась.

На моих рисунках везде были лошади. Они скакали по кругу, прыгали через препятствия, паслись на лугу. Все изображалось вполне правдоподобно — ноги лошадей забинтованы, из громкоговорителя льются звуки, и препятствие «каменная стенка» выглядит как настоящее, и уздечка нарисована правильно, с трензельными кольцами. В моих альбомах появились вырезки из журналов, календарики, марки с лошадками. Настольными книгами стали «Самый красивый конь» и «Прощайте и здравствуйте, кони» Бориса Алмазова. Если бы в них автор написал, как все непросто в этом самом конном мире, как много в нем зависти и интриг, может, я была бы осторожнее, не совершила бы массы ошибок, не набила бы шишек. Впрочем, я не жалею. Это часть моей жизни и мне не за что себя винить. Я любила лошадей всей душою, а они меня. Это был взаимный роман по большой любви. А большая любовь всегда приносит страдания, в которых мы очищаемся и крепнем…