Незабвенная

Незабвенная

   Мэрилин любила ночь, Голливуд, небоскребы и звездную пыль. Закидываясь таблетками, она танцевала в гостиной своих честно заработанных апартаментов, опустошая бутылку вина, и воображала ночное небо над собой. Под кайфом звездная пыль становилась осязаемой. Витая в воздухе, она оседала на коже невидимыми песчинками золота. Успех, деньги, признание  – все казалось сочней, ближе и важней.

   Секс за гамбургеры на заднем сиденьи автомобиля, секс с фотографами прямо на полу грязных фотостудий за портфолио, минет в кабинете директора «Фокс» за статус старлетки при киностудии, секс с кем попало просто так  – все это меркло, неспешно плыло на задворках памяти, то и дело уходя за горизонт сознания.

   После возвращения всегда было ещё тяжелей находиться в искривлённой, тяжёлой действительности. Но сегодня было особенно плохо. Она очнулась возле унитаза на голом кафельном полу с иглами боли в висках и пустым желудком.

   - Какая же ты тупая сука, - щелчок зажигалки и маленькое помещение вмиг заполнилось табачным дымом.

   Мэрилин чувствовала, как Джим испепеляет её взглядом, несмотря на нарочито скучающий тон. Будучи не в силах поднять голову, чтобы посмотреть на него, она машинально отметила про себя тот факт, что подошва его начищенных до блеска ботинок (единственное, что с такого ракурса находилось в зоне видимости) испачкана ее собственными рвотными массами. Ещё более странная мысль пришла следом: её больше волнует состояние обуви Джима, чем то, что она с каждым днём опускается все ниже, а её коктейльное платье измазано блевотиной. Голос Мориарти, его холодная ярость в оглушающем отходнике сыграли роль проводника импульсов, толчка к пониманию собственных чувств. Не ожидая от себя, не анализируя, она вдруг вскидывается, опирается, но все равно скользит руками по полу и кричит изо всех сил:

   - Почему ты не хочешь меня?! Почему, черт тебя дери?! 

   С непроницаемым лицом Джим неторопливо курит, облокотившись плечом о косяк, ожидая продолжения. Мэрилин растерянно обхватывает себя руками, будто озябла. Широко распахнутые глаза, мгновение назад искрившие бурей эмоций, стекленеют, уставившись в одну точку, а крик сходит на усталый тон.

   - Почему ты меня отвергаешь? Почему человек, который  мне дорог, меня отвергает? Почему так, Джимми?  - она не ждёт ответа на своё откровение, извергнутое в наркоманской истерике, в порыве только что пришедшего осознания. Пусть так, как обычно неумело и коряво с ее стороны. Пусть, но это единственное, что было настоящим в её жизни. 

   Мэрилин падает на холодный пол и, свернувшись калачиком, крепко поджимает под себя ноги. Как никогда прежде она ощущает себя брошенным, никому ненужным щенком. Щенком, которого весь мир считает секс-бомбой двадцатого столетия. Взгляд  снова падает на обувь Мориарти, и Мэрилин ждёт, когда он развернётся и уйдёт. Уйдет из её жизни навсегда, а эхо удаляющихся шагов будет бить набатом по ушам всякий раз, когда она будет вспоминать человека, давшего ей все, что она сейчас имеет.

   Пауза затягивается, Джим не двигается с места. Мэрилин вновь отрывает голову от пола и, преодолевая усилием воли очередной приступ тошноты, поднимает на него замутнённый взгляд. 

   - Трахни меня, Джимми, - отчаянно шепчет лопнувшими губами и усаживается по-турецки. Короткое платье ползёт вверх, выставляя на обозрение резинки черных чулков и кружевной край трусиков. Это не попытка соблазнить его, увы, нет. Джим знает каждую родинку на её теле, размер груди, обхват талии и бёдер. Он лично выбирал модели белья для нее, формировал гардероб дивы, создавал Мэрилин Монро, попутно вычищая шкафы от «шлюшьих тряпок», а её сущность - от Нормы Джин. 

   Мэрилин безумно улыбается, нащупав вонючий и липкий клок волос. – Знаешь, я могу сейчас помыться и почистить зубы. Потом одеться, как тебе нравится. Я знаю, как тебе нравится, - акцент на последней фразе, сопровождаемый развязным, отнюдь не кокетливым смехом. – И сама тебя трахнуть. Как тебе идея? – вскидывает голову и смотрит с вызовом. 

   Джим разражается звонким смехом. По-настоящему, не театрально, не насмехаясь над ней - надрывно, искренне и в конце – немного с горчинкой.

   Контрасты Джима. Как она их любила и ненавидела одновременно. 

  - Какая же ты маленькая, совершенно бесподобная дура! – почти так же беззлобно,  восхищаясь, смеялся Джим в день их знакомства. А потом его смех прервался, и он проникновенно, почти гипнотизируя, посмотрел в её широко распахнутые глаза. - Уступчивость, детка, - ладонь задержалась на пухлой щеке, а затем пальцы обхватили округлый аккуратный подбородок. – Это здорово. Чудесно, когда нет тормозов. Это раскрепощает, делает нас по-настоящему свободными, но... - нажим  усилился, а спелые маслины в глазницах заискрили мрачным огнём. -   Нет ничего глупее, чем, обладая, не уметь распоряжаться.

  - Зато это честно, - парировала тогда она, гордо вскинув подбородок, в сомнительной попытке удержать марку, а в следующий момент испуганно вздрогнула, почувствовав, как холодные пальцы скользнули вниз и утонули в глубоком декольте.