Незрячий страж

Незрячий страж

Даниил Зимин

Незрячий страж.

6Э1155 год

Единый перевал.

Граница Тхойдэрии и Аустифля 

«Никому не превзойти незрячего стража,

ибо поглощая кровь дракона, кровь дракона поглощает его».

Выдержка из Хасинграля.

 1Э114 год. Автор неизвестен.

I

В постоялый двор «Логово зверя», стоящий у подножья Единого перевала, под первую синеву сумерек вошел скиталец. Вошел с несвойственной для себя прытью, злой и ненавидящий весь мир, первым делом притоптавшись у порога не поднимая глаз. В узких кругах его знавали как певца-поэта, однако в таверне встречали холодно. Наверное, потому что, взгляд у него был слишком наглый и смелый, волосы завиты как у дамы перед торжеством, а одет он и вовсе был не по-здешнему: вместо подбитого овчиной кожуха и шерстяного плаща, он носил яркий, как павлинье оперение, пурпуэн с малиновыми рукавами и  красную шапочку, обозначенную совиным пером. На предложение трактирщика взять пива, он не отреагировал, предпочитая хмелю, теплый можжевеловый напиток и уединение, где мысли не перебиваются топотом подавальщиц и гоготом пьяных охотников. Недолго думая, он сел в углу у камина, где и планировал, навострил уши к  местному сказителю и стал смотреть как за окном, во мраке, заметал поземок.

- Расскажи нам о Эрбронском чернокнижнике, Тритольф. Слушать о девках, только душу трепать.   

- Давай про Бастеронских жнецов. – Предложил второй.

- Согласен, я тоже хочу про жнецов. – Поддержал третий.

 Старик повиновался желанию большинства, а потому, следующую четверть часа, таверна слушала легенду о юной девушке Анаиль, которая, потеряв своего возлюбленного, защищала его душу от Бастеронских жнецов, дабы те не унесли ее в Кхелакх – пристанище душ. Кто-то слушал с трепетным восторгом, а кто-то с непреодолимым желанием воткнуть старику нож в горло. Равнодушных не осталось. «Вот он искусство» - подумалось поэту. Умение разделить публику на две противоборствующие стороны он считал неотъемлемой частью таланта любого творца.

Эрморальд отхлебнул из кружки, как только его начало знобить. Вьюга усилилась, снег несло, крутило. Ветер завывал в трубе, выстужая огонь до углей и крепчал в подступающих к перевалу сумерках. Очередная история, про сказочных существ, закончилась, а поэт все размышлял и нить его мысли постоянно обрывалась. «Да, хорошая сказка» - подумал он. « Тут есть все: добро и зло, действие и бездействие, любовь  и предательство, все, о чем необходимо упомянуть, когда рассказываешь людям правду, рассказываешь все и в то же время одно единственное. Ох, как же это тяжко! Умело сложить дела в слова и при этом не соврать, что я, собственно, пытаюсь сделать уже полгода. Рассказать о печальной, как сердца северян, как борьба остывшей осени и зазимка, балладе».

- Ты знаешь легенду о Скалкаре и Десперусе? – Наконец поинтересовался Эрморальд, снова отхлебнув напитка. Люди шумели как оглашенные: охотники в шуточной форме предлагали юным и зрелым дочерям трактирщика разные непристойности, от чего те пристыженные уносились прочь, наемники горячо сражались в кости, а купцы-авантюристы и вовсе спорили о чем-то своем. Однако поэт продолжал цедить свой вопрос медленно и четко пока Тритольф жестом не повелел всем прочим замолчать.

- В пути. – Продолжал поэт, так будто бы рассказчик он. – Мне встречались скальды, поющие о противостоянии незрячего стража Скалкара и принца-демона, Десперуса, который встретился ему в снегах. Так по пути сюда я узнал о Эрмонде Винокуре, Танморе Огнебородом, Ингейгере Шигарде и  прочих скальдах коих множество. Каждый из них пел о славе юного Скалкара, о битве с принцем из мира Мимориана, о борьбе с непогодой и каждый умолкал на самом интересном. А я каждый раз терпеливо ждал, хотя внутри у меня все прямо-таки кипело от любопытства. Они молчали, даже когда я приобщал к своим просьбам имперское золото, которое мне посчастливилось выиграть в кости у одного купца. Знаешь старик, я так подозреваю, они все просто боялись чего-то. Так, ведь?  

Старик согласно кивнул. Лицо его сделалось бледным, как воск, губы сжались, а глаза потускнели.   

- Что ж. – Поэт почесал крыло носа указательным пальцем и выдержал еще одно мгновение тишины. – Ты мне поведаешь? Или тоже боишься?  

- Боюсь. – Сказал Тритольф. – Но поведаю, коль желаешь.  

Все прочие постояльцы вдруг молча переглянулись. Что-то страшное проступило в их лицах. Со всеми разом что-то произошло. Согласие Тритольфа прозвучало предельно зловеще, и каждый ощутил на себе его леденящий ужас. Эрморальду вдруг стало неловко и в тоже время интересно, от чего же публику переломил почтительный страх?

- Случилось это в пятую эру. В закат Мимориана, третий месяц Кодиса. – Начал старик.

II

Пять долгих дней они брели по тундре прямо на встречу ледяной бури и делали это настолько медленно, что иногда, за целый день, не проходили и мили. Всего их осталось пятеро: Брун, как самый ловкий и сильный член экспедиции шествовал впереди, хмурый и бесконечно серьезный. Корса тянул сани, нагруженные солониной, дровами и пивом, оставляя за собой следы от полозьев, а рядом с ним, ленивой развалкой брел Регель, не глядя ни вправо, ни влево. Будучи одержимым разорительной страстью к падающим звездам, он как обычно задирал голову к ночному небу и в те же мгновения на языке рождались истории и пусть соратники их игнорировали, лично ему они казались согревающими в мрачный час. Их командора звали Скалкаром. Это был молодой незрячий из школы Игнерикуса, которому поручили возглавить отряд и отыскать пропавших разведчиков, а потому, чувствуя свою ответственность, он бежал впереди всех, первым встречая  ползущую с холма метель. Один глаз у него был хищный, выжидающий, как у кошки, другой подслеповатый, рот был широкий, как и лицо, а нос бороздили свежие шрамы. Несмотря на старые, стоптанные сапоги и ржавый хауберк, вид у него был величественный: прямая спина, длинная шея, бородка с проседью, обусловленная вплетенными тотемами волка и медведя. Вот уже добрую четверть часа он желал лишь одного – успеть. Обнаружить за этим злосчастным холмом хоть какие-нибудь следы потерянного отряда. Но нет. Взобравшись, его подслеповатые глаза, впились в чистое звездное небо, в пепельно-бледный серп луны, в горный частокол, проложивший в тундру изжеванные тени и нервы, спустя целые сутки, наконец, умолкли. Картина за холмом ничем не отличалась от бескрайней пустыни позади.