Никто об этом не узнает

1

Время близилось к десяти вечера, в сентябре уже темно в этот час. И погода стояла пасмурная, ни луны, ни звёзд. Свет шёл только от фонарей, правда они понатыканы на каждом шагу по всей территории вокруг дома, так что, казалось, будто и не ночь вовсе. После двенадцати иллюминацию гасили, оставляли только светильники, запрессованные в тротуар, но сейчас белые слепящие шары на высоких чугунных опорах лупили нещадно, не оставляя, наверное, ни одного тёмного угла.

С металлическим дребезжанием медленно разъехались ворота.

По дорожке, что выводила ровную дугу от ограды до дома, зашуршали шины. Максим прильнул к окну, хотя и так знал – это она. Алёна, сводная сестрица… аж зубы от глухой ярости свело...

Отец с утра предупредил всё семейство. Поставил, что называется, перед фактом. А накануне вечером Максим слышал, как они с матерью ругались. То есть, большую часть разговора разобрать он не мог, как ни напрягал слух, хотя специально засел в библиотеке, примыкающей к отцовскому кабинету. Но затем градус беседы резко повысился, и кое-что удалось перехватить. Мать с надрывом причитала:

– Где это видано, чтобы внебрачную дочь привозили к законной жене и детям? Как теперь выйти в свет? Как людям на глаза показаться? Все ведь обсуждать будут. Такой стыд, такой позор …  

Отец сначала отмахивался, мол, пообсуждают и перестанут. Потом стал раздражаться, а под конец рявкнул:

– Кто бы говорил о позоре! Я же принял твоего ублюдка, усыновил, делаю для него всё, что нужно и даже больше, и ничего, живу вот как-то, не умер, терплю его выходки. И ты потерпишь.

«Ублюдок» больно царапнуло. Хотя пора бы привыкнуть, давно пора. Не в первый же раз он так, не во второй и даже не в десятый. Но Максим всё равно заметно напрягся. Стиснул челюсти так, что выступили желваки. Взгляд серых глаз потемнел, ноздри едва заметно раздулись.

«Сука, – прошептал Максим под нос. – Тупой урод». И, отшвырнув книгу, взятую наобум со стеллажа на случай, если кого ещё занесёт в библиотеку, вскочил с кресла и стремительно вышел.

Вообще, «тупой урод» ему действительно не отец, а просто муж его матери. Максима он усыновил семнадцать лет назад, и до сих пор его распирало от собственного благородного жеста. Но Максим звал его отцом. Во-первых, уже вошло в привычку. А во-вторых, ну как его ещё называть? Отчим, что ли? Тупо. Дмитрий Николаевич? Да пошёл он. Пусть миньоны так его зовут. И потом, говоря «отец», Максим, скорее, ёрничал и стебался, чем говорил всерьёз. Тон у него, во всяком случае, был при этом самый что ни на есть издевательский. Дмитрия Николаевича аж передёргивало, что доставляло пацану искреннюю радость.

Настоящий же, биологический, папаша сгинул в неизвестном направлении, даже не дождавшись появления своего отпрыска. Мать утверждала, что он погиб, но всякий раз путалась в подробностях, и Максим подозревал, что на деле всё было отнюдь не так трагично-романтично.

Раньше его это терзало, не давало покоя, а теперь, да, в общем-то, давно уже, стало плевать.

Так вот за завтраком отец-отчим объявил:

– Алёну привезут сегодня вечером. После работы отправлю за ней машину. Отныне она будет членом нашей семьи, поэтому прошу всех отнестись к ней соответствующим образом.

Сам он при этом глаз не поднимал от тарелки с нетронутыми блинчиками и цедил через силу каждую фразу.

– Вы должны помнить, что она – моя… дочь. – А это слово он выдавил и вовсе с превеликим трудом, затем строго взглянул на мать: – Значит, и тебе, Жанна, тоже. Ну а вам – сестра.

– К ублюдкам этот родственный призыв, надеюсь, не относится? – ухмыльнулся Максим.

Отец вспыхнул, но Артём, всеобщий любимец, поспешил вклиниться.

– Пап, не переживай. Встретим, примем, как положено. Всё будет хорошо.

Отец благодарно улыбнулся. Одобрительно потрепал по плечу. Артём сдержанно улыбнулся в ответ. Такой уж он весь, несущий мир и спокойствие в их маленький семейный ад. Прямая противоположность Максиму, который то и дело назло, с извечной ухмылкой подбрасывал дровишки в и без того не утихающий огонь.

После завтрака отец укатил в мэрию, и мать тут же ударилась в слёзы. Обычно Максим не выносил, когда мать вот так истерила, заламывала руки и впадала в патетику – за ней водилась такая привычка, и его это бесило неимоверно. Но на сей раз, как ни парадоксально, он целиком и полностью был с ней солидарен. Пока ещё молчал, но изнутри его прямо-таки рвало в клочья. Им здесь только приблудной колхозницы не хватало для полной гармонии. При этом какая-то деревенская девка – видите ли, дочь, сестра, член семьи, а он, Максим, – ублюдок. Каково?

И потом, какая она ему, к чертям, сестра? Ему-то она точно никто, никоим боком. Просто чужая девка, непрошенная, незванная, которая ещё вчера месила навоз и крутила коровам хвосты, а сегодня свалилась им всем на голову, как какое-то наказание свыше.

И вообще, ему по горло и одного братца хватает, Артёма, сладенького Тёмочки, вокруг которого все пляшут с умильными улыбками, холят, лелеют, нежат и разве что на руках не носят. И даже сам Максим не слишком-то его шпыняет, хотя благостная физиономия Артёма раздражает порой так, что очень хочется отвесить ему плюху. Просто чтоб не смахивал так сильно на прилежного воспитанника духовной семинарии.