Ночь лесничего.

Ночь лесничего.

Стужа лютая и в сон клонит, а подняться и идти уже нету сил. Звезды красивые, и все там возвышено, а на самом деле, уже собственных щек не чувствую, вот такие дела, вот такие пироги с котятами. Ночь, холод и только старые ели потрескивают своими стволами на морозе, да где-то вдали волк или волчица завывает, и слава богу если он есть, что на вой ни кто не отвечает, иначе бы с ума совсем спятил, и так страшно, и холодно, очень холодно, сил совсем нет, а ведь нужно собраться, взять себя в руки и стиснув промерзшие зубы, подниматься и двигаться дальше. Иначе, а иначе все просто, утреннего солнца, морозного и игривого, не греющего но радующего глаз, мне точно никогда уже не увидеть. Нужно, нужно обязательно подняться, нужно сделать этот чертов первый шаг, утопающий тут же в белесом, даже синеватом снегу, глубоком и рассыпчатом… Черт, черт, черт. Ну на какое проклятие, мне не сиделось в теплой избе? И притащил же леший среди ночи этого городского пижона, студентешку геолога, да где здесь его приятелей искать, теперь бы и самому вернуться и не сгинуть в тайге, да, меценат, а забрался то я… На лыжах, обернусь думал быстро, лыжи ведь оно не пешком, а вот тут все так обернулось, поломались лыжи, о капкан же и поломались… Эх, волчара завывает, надомной скорей всего и потешается, негоже дескать лесник, ямы то другим, да капканы ставить, вот дескать получи что другим готовил, распишись и радуйся. Черт, да как же нога ноет, ноет, да, хорошо значит, значит пока чувствую, а чувствую, значит не все потеряно. Нет, нет, не верю я, не то на судьбе моей, не то написано, дочка дома, на кого останется если сгину я, здесь, вот так, запросто, даже косточек ведь по весне не сыщется, растащат звери все, своих дитяток накормить, зиму пережить, а вот моя доченька, что с ней то сбудется, ктож ее то накормит да обогреет? Нет. Больно, это хорошо, подниматься нужно, подниматься, идти нужно, прикусив язык до крови, но нужно, не уснуть главное, мороз он такой, ласковый, чуть прикроешь глаза то и все, считай поминай лихом, нет человека больше, тайга зимняя забрала к себе в чертоги и не отпустит более ни души и тело тоже. Ээх, на ружьишко опереться бы, подняться немного, да там пойдет дело родимое, на корячках поползу, за ветви ельников хвататься буду. Не далеко ведь, совсем не далеко ушел, эх, на лыжах бы, быстро на них и спорко получалось бы, а вот нет, не мой сегодня день видимо, храни господь этого геолога. Стой, стоять, что это, тьма хоть глаз коли, а ведь дышит кто-то, рядом дышит, шумно так, слышу рядом где то, совсем рядом. Да, да, рядом, вон как волосы по всему телу под ватником дыбом становятся и чувствую, животом чувствую, смотрит на меня кто то, смотрит внимательно, ждет… Чего ждет? Сдохну пока наверное, так, нет, чего ж тут ждать, дышит, ждет… Эй! Вместо эй, только хрип вырывается, страшно, страшно становится, нет ни из боязни сгинуть, все мы под Господом, и не нами судьба написана, больше от бессилия страшно, от беспомощности. Дочка, дочка, ты прости меня кроха моя, подвел тебя батька, эх подвел… Геолог, принесла же его… Тише, перестал дышать, совсем перестал, прислушиваюсь, как снег за спиной зашуршал и осыпался, холодом повеяло, нет не зимним, смертным холодом, страшно, мураши по коже так и заплясали зайцами. Вот опять шорох, совсем близко уже и паром по щеке обмороженной повеяло, дыханием горячим обдало лицо, зажмурился, прощай земля матушка, пропал я пропадом. И как то на сердце сразу отлегло и страх ушел, смирился я с судьбинушкой, а к лицу прикоснулся теплый, да не теплый обжигающий, мокрый, слюнявый, лизнул по щеке и проскулил радостно. Проскулил! Открыл я глаза зажмуренные и тоска такая со счастьем перемешанная вдруг обхватила меня, сжала подбросила, в пряниках обваляла и сахаре… Мурлак мой, Мурлак, простонал я радостно и слезы по щекам хлынули, нашел меня серая бестия, в ночь за мной пошел и нашел меня, пес мой мохнатый и преданный, вернусь я в этот раз домой доченька! Но капкан на волка ни когда теперь ни в жись не поставлю я и увижу в лесу чужое железо лютое, рвать его и тащить теперь буду из лесу. Понимаю теперь какая она смерть у подранков лютая, сколько животинам страданья зряшного, сколько боли и горечи, от того что беспомощны… Мурлак, Мурлак, скорей беги и веди людей ко мне, дотерплю теперь, доживу и солнце рассвет и доченьку, увижу ныне обязательно…