Ночь последнего числа

Ночь последнего числа

Лето того года выдалось дождливым. Над Чешилем сплошной пеленой ходили угрюмые тучи, то и дело обрушиваясь на город дождями, ураганным ветром и нескончаемой канонадой молний. Чешка, речушка испокон веков небольшая, а после предыдущих засушливых годов и вовсе обмелевшая донельзя, широко разлилась, затопив прибрежные кварталы – пожалуй, если верить старикам, в первый раз за всё многовековое существование Чешиля.

Очередная вспышка высветила на мгновение странную парочку, вернее говоря, даже троицу. Улицы были пусты, однако, если бы какая-нибудь несчастная душа шла в ту ночь им навстречу, то наверняка бы тут же поспешила свернуть на соседнюю улицу, столь разбойный вид имела эта парочка. А их спутник, связанный по рукам и ногам, никак не мог развеять столь преждевременные опасения по причине заткнутого кляпом рта, и лишь мычал.

Как и любое существо, жаждущее жить, пленник извивался и бился угрём, но напрасно – хватка у диковатого, до глаз заросшего бородой мужика была стальной. Перебросив человека через плечо, он легко, словно бы и не замечая беспокойной ноши, шагал вслед за бандитом помельче. Неожиданно последний грязно выругался и, остановившись, зло прошипел через плечо:

– Мерр, затки его!

Тот, кого звали Мерром, послушно стукнул пленника; тот замычал с новой силой и успокоился лишь после второго удара, потеряв, по всей видимости, сознание.

– Пошли, Пузрь. И подними факел повыше.

Мелкий бандит прошипел себе под нос что-то маловразумительное, вздрогнул от оглушительного раската грома и зашагал вновь, выставив далеко перед собой едва светящий в такую непогоду, плюющийся искрами факел. Ветер, неожиданно выскакивая из очередного проулка, то и дело гасил его, и тогда мужичок с бранью копался в своих многочисленных карманах в поисках огненного амулета, а потом ещё долго возился с факелом, пытаясь разжечь его под коварными порывами ветра и непрестанно хлещущим дождём. Ходить без света по золотым трущобам, как называли жители более законопослушных районов это местечко, некогда весьма уважаемое и солидное, а сегодня ставшее прибежищем разбогатевших преступников, было не разумно. Нет, грабежа на древних извилистых улочках можно не опасаться – обитатели золотых трущоб были людьми уважаемыми, а уважаемые люди, как известно, ведут дела в сфере как бы законной, а как бы и нет. Разбой же – занятие безальтернативно закононаказуемое, и люди уважаемого склада мышления, за редким исключением, его чураются. Опасаться стоило древности и ветхости квартала, с которого в далёкой древности и начал разрастаться великий и прекрасный Чешиль – город чудес и магии. Знаменитые катакомбы, ставшие во время далёкой второй рейской войны последним рубежом героической обороны города, подступали здесь вплотную к поверхности. И горе беспечному гуляке, зазевавшись, ступившему на качающуюся плиту. Много плохого случилось под землёй во время войны, и земля это запомнила. Нынче катакомбы запечатаны, а слухи, что гуляют из кабака в кабак, хоть и откровенно смешны любому мало-мальски образованному слушателю, зато суть передают верно: под землёй воцарилась сама смерть. И ни один смельчак, рискнувший сунуться в катакомбы, не сумел опровергнуть это – смельчаки не возвращались.

Но вернёмся к нашим бандитам и их пленнику. Некоторое время они плутали по извилистым проулкам, пока наконец не вышли в узкий, плотно стиснутый со всех сторон глухими стенами колодец. Войдя в неприметную дверцу, они замерли, оглушённые вдруг обрушившимися на них грохочущей безвкусной музыки и удушливыми благовониями. К последним явственно примешивался запах дыма куда менее безобидного.

Их уже ждала женщина, о наряде которой проще сказать, что его не было вовсе, нежели взяться описать. К тому же это было бы почти что правдой. Она, так и не вымолвив ни слова, проводила бандитов в обход веселящихся посетителей в укромный закуток, где, надёжно запертый на несколько замков, под ковром располагался массивный металлический люк. За ним вниз уводил неровный ряд древних, полустёртых ступеней. Из глубины, в души людей, застывших на пороге, казалось, смотрел сам Ужас. Пузрь снова выругался. Его грубое лицо, словно нашедшее в себе силу отразить всё разнообразие пороков, что только смог выдумал человек, ещё более исказилась, став теперь более схожим с уродливыми масками диких востаков. Мерр же, напротив, совершенно не выказал дикого ужаса, пронзившего сердце, лишь словно бы ещё чуть-чуть больше нахмурился, что казалось совершенно невероятным для его и так угрюмого облика. Первым отойдя от оцепенения, он взял у женщины светильник и решительно шагнул вниз. Пузрь засеменил следом, непрестанно бормоча что-то себе под нос – толи молился, толи богохульствовал. В руках у него булькал кувшин с ледяной водой. Люк захлопнулся, и мужичок, мгновенно затихнув, поспешил догнать ушедшего вперёд спутника.

Лестница быстро закончилась – в ней, как оказалось, не было и двадцати ступеней – выведя бандитов в крохотную клетушку со сводчатым потолком и прикрытым деревянной крышкой колодцем в центре. Между его бортиками и округлой стеной едва ли смогли б разойтись два человека, таким маленьким было это помещеньеце.

Мерр опустил пленника на камни, вытащил кляп и развязал глаза, а Пузрь опрокинул кувшин ему прямо на лицо. Человек зашевелился, застонал. Открыл мутные глаза. Они некоторое время бесцельно бродили туда-сюда, в конце концов остановившись на нависшей над ним фигурой.

– Мерр, что здесь…

Пленник изменился лицом и умолк. Потом вдруг подался вперёд, насколько это позволяли путы, и горячо заговорил:

– Дружище Мерр, прошу, не делай этого! Я знаю, я наделал много глупостей, но разве… разве заслужил я хоть доли… доли…

Он запнулся и оглянулся на колодец.