Ночи Калигулы. Восхождение к власти

Глава V

  Когда императору Тиберию доложили о смерти племянника, он необычайно возрадовался в душе. Тиберий с удовольствием бросил бы пару золотых монет легионеру, доставившему печальное известие из Антиохии. Однако, обычай и осторожность требовали, чтобы император впал в отчаяние и наказал вестника смерти.

  - Прочь отсюда, негодяй! – безумно вращая мутно-зелеными зрачками, завизжал Тиберий. – Как смеешь ты столь бесстрастно сообщать мне о несчастии, постигшем Рим?! О, горе! Возлюбленный сын мой, Германик, покинул меня и ушел в царство теней!..

  Тиберий добросовестно рвал на себе остатки жидких волос. Громко сетуя о кончине Германика, цезарь катался по мозаичному полу. Он шумно выл и плакал, а ошеломленные рабы и преторианцы цепенели, безмолвно взирая на глубокую скорбь императора.

  Побесновавшись немного, Тиберий решил, что уже достаточно показал отчаяние и скорбь, и успокоился. Дрожащим голосом, то и дело захлебываясь всхлипами, он велел назначить на следующий день заседание Сената.

  Сославшись на опустошенность, вызванную известием об утрате, Тиберий лег в постель на удивление рано. Безмолвные рабы опустили тяжелые парчовые занавеси у императорского ложа. В углу мягко мерцал ароматный светильник. За стеной едва слышно позвякивали мечи преторианцев, охраняющих покой императора.

  Свернувшись под мягким покрывалом, Тиберий наконец дал волю эмоциям и беззвучно рассмеялся. Император был стар, но тем сильнее ему хотелось жить. Тем сильнее хотелось Тиберию провести последние годы жизни в удовольствиях, насытить до отвала жадное до всяческих наслаждений старческое тело. И пусть песни красивых невольниц и безудержный звон сестерциев заглушат голос совести и ропот неудовольствия извне!..

  А Германик, пока был жив, мешал цезарю Тиберию жить. Лицо полководца слишком походило на скульптурные портреты былых трибунов республиканского Рима – гордое и волевое. Лицо человека, презирающего порок. И в этом лице Тиберий вечно читал упрек и пренебрежение. И хотя Германик молчал, уважая в императоре высочайшую власть, но на запутанных улочках Рима давно раздавались голоса в пользу Германика и против Тиберия.

  Вспомнив об этом, Тиберий захлебнулся смехом. Оскорбленное самолюбие снова напомнило о себе, и цезарь, не покидая тепло покрывала, злобно грозил кулаками в темноту и посылал проклятия Германику. А затем с облегчением вспоминал, что Германик мертв, и снова торжествующе смеялся.

  За стенами Палатинского дворца завывал ветер. Неожиданно у Тиберия волосы поднялись дыбом: в монотонном вое ветра отчетливо слышалось: «Германик! Германик!» Поначалу Тиберий суеверно подумал, что это – глас богов, но затем понял: народ Рима, услышав известие о смерти полководца, оплакивал его. Женщины надрывно голосили, заламывая руки. Мужчины, злобно сверкая глазами, швыряли камни в дома тех патрициев, которых подозревали в нелюбви к Германику. Толпы народа стекались к Палатину, окружали дворец императора, посылали проклятия темным незрячим окнам. Но подойти поближе не смели. Преторианская гвардия берегла покой императора.

  Тиберий забился под парчовое покрывало, накрылся с головой, чтобы не слышать народных воплей. «Почему плебс любит Германика? Почему ненавидит меня? Разве я не старался быть разумным и справедливым правителем? Видят боги, я заботился о порядке на улицах города, я приумножил казну империи, наказывал нерадивых откупщиков... Сколько трудов во благо Рима, но они остались незамеченными! А Германик одержал несколько громких военных побед и немедленно получил славу и признание народа! Рим любит победителей. Тридцать лет назад я тоже был молод и успешно воевал в Германии и Паннонии. Город рукоплескал мне, когда я проезжал по Священной дороге на триумфальной колеснице. Красивые девушки усыпали мой путь розовыми лепестками. А потом у римлян появился новый герой-триумфатор и они, неблагодарные, отвернулись от меня. Ну почему, почему?!.» – отчаянно стонал Тиберий, сжимая пальцами ноющие виски.

  Так прошла эта ночь – на грани сна и безумия. Но иногда глаза императора устало закрывались, и тогда ему грезилась призрачная галера с черным прямоугольным парусом. Галера неумолимо надвигалась на Тиберия. Черные весла неслышно плескались в черной воде, в которой смутно отражались бледные звезды. А на палубе угрожающе застыла черная фигура скорби с лицом Агриппины.

  Проснувшись, Тиберий не удивился полувещему сну. Он знал о грядущем возвращении вдовы Германика. Цезарь немного опасался непредсказуемого поведения женщины, и в то же время томительно желал ее увидеть. Величественная красота Агриппины давно уже будоражила ночи Тиберия.

***

  В былые времена сенаторы спешили в курию на рассвете. Но, к прискорбию, забываются обычаи славных предков. Солнце клонилось к полудню, когда заспанные и уставшие от затянувшихся ночных оргий сенаторы, наконец, собрались. Зябко кутаясь в бело-красные тоги, почти три сотни знатнейших и достойнейших римских патрициев слонялись по огромному залу Сенатской курии, отыскивая свое место на полукруглых каменных скамьях.

  С трудом продирая опухшие глаза, Луций Элий Сеян обратился к сенатору Марку Лицинию:

 - Смерть Германика – большое несчастье для Рима.

  - О, да, – участливо закивал головой сенатор. И из осторожности ничего более не добавил.

  - Как ты думаешь, благородный Лициний, каково будущее, ждущее Рим? – настаивал Сеян.

  - Весьма туманное... – неопределенно пожав плечами, осмотрительно ответил Марк Лициний. Он огляделся по сторонам и, стараясь предупредить назойливые вопросы Сеяна, намеренно рассеянным тоном спросил: – А где же император?