Новогоднее желание

Новогоднее желание

— Надо резать аккуратно, чтобы не пролить ни капли зазря, — руки, пока затачиваю нож, трясутся, но сделать всё хочется как можно лучше. К тому же такой повод. Собственно причина более чем весомая, выбранной жертве оказана самая что ни на есть великая честь. А она пищит и пытается вертеться. Ну не дура ли?
— Кровью кропят дома и скот от сглаза и злого слова, от болезней и худа. Она — благословение богов.
Связанная девица изгибается, что самая настоящая змея, пытается уползти подальше.
— Боги, дайте ей ещё раз по черепушке, задолбала верещать! С настроя сбивает!

Нож с глухим стуком впивается в столешницу, гулко гудит, вибрируя, лезвие. 
Жертва отползает на добрый локоть подальше, крутит головой по сторонам, силится отыскать выход. Но только напоминает этим, что ещё не выбрана та самая Ель.
— А соседи ничего не скажут? — беспокоится Летта, подозрительно окидывает взглядом невысокий дом из газоблока, стоящий через участок. Дом блестит окнами, отражающими лунный свет. Но за оконным блеском тишина и запустение.
— Деревни вымирают. Эта не исключение. Насколько я знаю, до ближайшего соседа, оставшегося здесь на Йоль, почти километр. Он живёт на другом конце деревни, — улыбаюсь, зная, что даже если услышит кто что-то лишнее, то не предаст значения — нас в деревне не любят, а наш участок обходят стороной: папочка постарался, встретил однажды заплутавшего соседа-синяка, пришедшего поглядеть, чем можно разжиться, с топором. Теперь мы в глазах деревенского общества фрицы, сатанисты и боги весть кто ещё.

И все же надо определиться с ёлкой. На участке их не мало, но таких, чтобы крупные, очень пушистые, всего три. И одна из них столь древняя, что видала, небось, настоящих фашистов.
— Вот к той будем привязывать, — показываю на припорошенную лёгким снежком ёлочку возле крытой дровницы. Летта кивает. В самый раз.

— Знаешь, как ты важна, — девица дрожит от страха и холода, переступает неловко босыми ногами по снегу, — это сейчас Он известен как смешливый бородач с мешком подарков. «С Новым Годом и Рождеством» и это ещё «Хо! Хо! Хо!» А раньше... раньше же совсем другим был, — улыбаюсь мечтательно, — и никакой бороды из ваты и синей шубки. Никакой гнуси... Ты не плачь так, прелесть. Могла бы, я бы Ему и мисс мира подарила. Но они обычно к моменту получения титула уже давно забыли, что могли бы гулять с единорогами... А ты, может, и не очень красивая, но вполне миловидная. Вполне...
Девушка захлёбывается рыданиями и криком. Кровь течет по рукам, делая пальцы неприятно липкими, но до умопомрачения приятно-теплыми. 
— Нет-нет, не думай, что так легко и просто уйдешь. Он любит своих невест долго... А тем, кто привел их, платит щедро, если невеста хороша...
В крови теперь даже длинные волосы, которые пришлось распустить перед ритуалом. Летта всовывает почти силой в мокрую ладонь боллин, кривой, что серп месяца. Треску нарастающего морозца вторит треск рвущейся под лезвием кожи. Боллин падает к ногам. Пальцы толкаются в чужое нутро, по-печному жаркое, влажное. И вместо криков лишь сдавленные хрипы.
Вот и конец почти.

От внутренностей на ледяном воздухе идёт лёгкий пар, смешивается со свежестью зимней ночи тяжёлый дух крови, падально-сладковатый, прилипчивый. Кишки не хуже мишуры украшают ель. И смотрятся куда лучше пластиковых блёсток. 
Девица повесила голову, уронила на грудь. И не понять теперь, жива ещё или дождалась благословенного забытья, отмучилась.
— Ну что же... В дом пошли, что ли. Баня, должно быть, уже нужный градус набрала. А ты меня обещала ещё веничком отхлестать хорошенько, — с пальцев почти засохшую кровь слизываю, солоноватую и приятно холодную.
— Думаешь, — кивает Летта на украшенную ель и подаренную Духу Зимы девственницу, привязанную к доброму дереву кишками, — сработает?
— Что? Ну конечно! Не сомневайся даже. «Выбор редакции» и «Лучшая книга года» теперь наши!