Новогодняя ночь, или Кто скрывается под маской

Пролог

Продолжительный, отдавшийся гулом не только где-то внизу, но и в душе звук, пролетел от одного берега, под каретой, к другому. Вздрогнул лед, вместе с ним передернуло и лошадей, и кучера, и сидящую внутри кареты леди.

Зимник был надежный. По нему ездили всю зиму, скрадывая расстояние от западных областей к столице. Мост стоял почти в двадцати милях восточнее, а это зимой далеко не один день пути. Зимой. Но не в апреле. Легкие ночные морозцы сменялись совсем весенним, горячим солнцем. Накатанная дорога подтаивала, превращаясь в мерзкую холодную речку, подмерзала сверху и вновь подтаивала.

Местные уже неделю не пользовались зимником и Аду предупреждали, но как же было жалко времени.

Ровно до того момента, как пронесся этот пугающий, словно вырвавшийся из преисподней, звук.

— Вылазь! Прыгай, прочь! – взревел возница, первым покидая покосившуюся карету. – Прыгай.

Ада услышала. Рванула ручку, распахнув дверь, и завалилась внутрь. Левое колесо полностью ушло под лед.

Ржали в отчаянии кони. Скрипело дерево. Трещал лед, радуясь неожиданной наживе.

— Прыгай!

«Прыгай, как же! – едва не плача, думала Ада, цепляясь за карету пальцами. Ломала ногти, но не замечала. Слетел капюшон с опушкой из песца, потерялась муфта, откинутая досадливым движением. – Помогите!»

Голос не слушался. От усилия, что понадобилось от нее, сдавило горло, сжалась челюсть. Отчаянное: помогите! — осталось лишь мыслью глубоко внутри.

Еще долгие минуты, в которые растянулось мгновение, и ухнуло в прорубь второе колесо. Лед раздался, оскалившись хищными, острыми зубами-гранями на показавшуюся в двери девушку. Карета замерла. Ада уже поверила, спаслась. Даже успела улыбнуться, делая шаг вперед, на спасительную твердь, и оказалась в ледяной воде. Ухнула в жидкий лед с головой.

Сердце остановилось от обжигающего холода. Словно не вода вокруг, а кипяток. Воздух вырвался из груди испуганным, отчаянным: ах! Намокшая шуба злой рукой рванула вниз, под лед. Сковала, связала, не позволяла поднять руки и ухватиться за темный краешек на фоне ослепительной дыры над головой.

Сквозь лед, такой прозрачный и светлый с этой стороны, видны были тени. Странно многочисленные. Они стекались к оставшейся вверху дыре. Страха не было, было только отчаянное, испуганное: неужели все?

Грудь жгло, от объятий холода потерялось в мире тело. Осталось лишь гаснущее, отчаянно желающее жить сознание.

«Безумно холодно», — это первая мысль, которую Ада осознала. Тело, все целиком, болело от пугающе обжигающих прикосновений. Грубые и такие крепкие руки срывали одежду, растирали, кутали во что-то мягкое, согревающее. Лица коснулся горячий воздух, смешавшийся с неразличимыми, но очень важными словами:

— Пей. Давай же, маленькая, пей.

Горло тоже обожгло. Ада заворочалась, пыталась отбиться. Хотя на самом деле лишь едва заметно пошевелила рукой и перекатила голову на другой бок. Она никак не могла понять, почему ее не оставят в покое в темноте и тишине, где не было ни холода, ни боли. Только голос был, хриплый, рокочущий:

— Ну же, маленькая, очнись же. Давай, помоги мне, сиди ровно. Ну же.

И вновь горячие прикосновения, приносящие боль и одновременно облегчение.

— Господин, ее срочно в тепло нужно, — испуганный голос, неприятно тихий, въедливый.

— Сначала мокрое снять надо. – И вновь шепот, погладивший ветерком по щеке, – ну, маленькая, давай, держись. Сейчас мы тебя отвезем в тепло.

Уютное тепло, граничащее с жаром. Крепкое, надежное. Тряска. Жесткое ложе, пропахшее сеном и молоком. Жар, бред и безумные виде́ния. Чей-то добрый голос, но не тот, не хрипловатый и рокочущий. Мягкий и чуть дребезжащий.

В себя Ада пришла лишь через неделю, в своем поместье, в собственной постели. Слуги говорили, что привезли ее сами. Забрали из крестьянского дома неподалеку от переправы.

Кто же ее спас, так и осталось загадкой. Никто не смог рассказать ей этого. Господин, в добротном костюме и с капюшоном, скрывавшим лицо, – вот и все описание. Остались лишь воспоминания: горячие прикосновения крепких рук и хрипловатый, рокочущий голос, шепчущий на ухо:

— Давай же, маленькая.