Новогодняя спешка

Новогодняя спешка

Полдень, 31 декабря 2024 года. Ruska grad na Balkanu.

В солнечное время все куда-то бегут, едут и летят. Потоки машин зажимают пешеходов, толпятся на перекрестках и отчаянно гудят, кто-нибудь обязательно взбесится, накричит в лобовое стекло. Уже пятнадцать градусов тепла, от снега лишь тонкое напоминание на сопке соседней горы.

Славяне мчатся навстречу Новому году, стремятся завершить гештальты и освободиться от хтонической хтони. Наверное, никто так не спешит встретить ночь на первое января, как мы. Люди ручьем стекаются в магазины, торговые центры и сувенирные шопы, набирают с охапку вещей и скользят к выходу. Дети не поспевают за родителями, но цепкий взгляд всегда поймает в калейдоскопе сладкий подарок.

– Хочу!

– У тебя же дома стоит.

– Давай ещё! Ещё! Ещё!

Асфальт припекло, он греет теплом округу. Человейник живой, движимый настроением конца “очередного тяжелого года”; кажется, что этим духом прониклись местные балканцы: сербы и хорваты тоже засуетились, и даже черногорцы поднажали на свое polako.

Перед Новым годом наступает череда последних препятствий. Путешествие всегда требует от героя жертв. Первая жертва – очереди. Кассирши уже не спрашивают, кэсса ли трэба, просто сбрасывают товар и ждут денег. Очереди густые, не безмолвные, над головами облако суеты.

– Ты представляешь, да? Обошла все магазины, зашла в эту подсластичарницу, а там сербские конфетки блеклые какие-то, подарок дохлый, мелкий, мне бы стыдно было дарить Маше такое. Я побежала в наш Микс Маркет, а там ещё хуже! Понакидали русских и украинских конфет с десять штук в коробку, и этот Принглз, а выставили рачун в 10 евро! Охамели! Разве в нашем детстве такой подарок делали?

– Лева, положи бутылку на место. Тебе на три дня хватит.

– Ой, а можно открыть ещё одну кассу? Кто-нибудь, скажите по-сербски, чтобы открыли ещё одну кассу.

– Дзякуй, у шуфлядку поклади, штоб Тарас не ведал.

– Vazi. Dobro. Ne, ne treba. Vazi. Cao! Sreсna Nova godina!

– Лева, оставь ты эту бутылку, Богом клянусь, магазины работают с третьего числа…

Цыгане, соперничающие с нами на пути к празднику, стоят у входной двери в ожидании. Они не смотрят на твои пакеты, одежду и прическу, но ловят движение твоих глаз и заговорчески просят что-то на милость. Милостыня в ладони евристая, звонкая, иногда и бумажная. Цыганка, чернявая и плохо одетая, обступает человека с разных направлений, пикирует с улыбкой. Если смилостивишься и подаришь что-нибудь, то улыбчивость вырастет до благословения. Если нет, то и бог с тобой.

Рядом бегают маленькие цыганята: им вручили небольшие подарки, коробки бело-лилового цвета, и они их рвут прямо там же, на месте, ибо нет сил ждать. Выезжающие с парковки автомобили гудят и гонят их куда подальше, лишь бы случайно не задавить.

Третий дух, встающий всей грудью напротив нас – это усталость. Уже всё вроде бы сделано, ан нет, и салат не нарезан, и в духовку птичку запекаться не отправили, и гирлянду не включили, а на ёлке не висит новый шар. Кто-то в семье захотел свечей, и сразу побежали за ароматической белой красавицей, распустившей по гостиной аромат ванили.

Обещание, эдакий четвертый рыцарь с мягким мечом, скачет на коне по вашему сознанию. Мы обещаем, что больше не будем так жить, обещаем, что сделаем всё иначе, верим, что исправим плохое и сдвинем булыжник с дороги, обещаем много и надеемся на успех. Порой мы путаемся в обещаниях, очень часто не можем вспомнить, а что было обещано в прошлом году, но обещать нужно, это культурный наказ самому себе. Самые умные достают записные книжки, листают заметку в айфоне: “Ага, уже фиксировал, вот чего хочу”. Те, кто любит спонтанность желания, загадывают прямо в момент пальбы из пиротехнических пушек.

Вечереет быстро. Солнце падает за гору, оранжевеет уличный свет, а под конец года славяне получают розовый, очень томный и по-настоящему добрый оттенок заката. Роза дает знать, что всё, совсем скоро точно будет “всё”, пора отпускать вожжи, натянутые с начала года. Музыка со сложным рисунком врывается в уличный фон, водители играются в клаксон.

Ночная гирлянда загорается, меняя на службе небесное светило. Славяне уже частью дома, частью на улице старого города, пьют горячительное и судачат о том, как тяжело было в двадцать четвертом. Кто-то перепил, загулял отважно и чуть не рухнул с края открытого ресторанчика прямо в море, благо рядом серб вцепился гулёне в воротник и не отпускал его, пока ноги несчастного не обрели твердую почву. Девушки измотались и не знали, какой ракурс подойдет лучше всего на фоне разрастающейся луны с серебристой дорожкой на водной глади. Кто-то ел пахучий бурек, от незадачи мазал жирными пальцами по большому листу фикуса, потому что туалет как всегда закрыт.

Черногорские мужики курили и вновь жаловались на плохой туристический год. Объятия сменялись дружескими поцелуями, братание разрасталось. Кто-то из мимо проходящих туристов хлебнул Никшич и бросил жестянку прямо в кусты: “Ужас!” Рыбы, случайно познавши хмель, расплылись от неведомых радостных нот.

Наконец, когда уже отыграла балканская мелодия, концерт прошел и балканские звезды напелись всласть, люди повернулись к острову, дабы увидеть расстрел ночного неба, славянский люд окончательно расслабился, принялся желать друг другу всего, что по правде им желалось: и добра, и счастья, и успеха во всех крупных делах, и чтобы мира побольше и худобы на крипте поменьше, и чтобы пасош появился, а лучше райсепасс или пасапо́рте; детей ловят и возвращают родителям, а в песке взрываются дурацкие хлопушки, и какая-нибудь блондинистая дама, повидавшая на своем веку и Союз, и Россию, из своих рук с длинными, как и ресницы, ногтями уронит глинтвейн и громко вскрикнет от испуга.