Новостройка

Новостройка

Я боюсь темноты. Я не могу спать без света. Я взрослый мужчина и мне совершенно не стыдно в этом признаться. Наверное, вы подумаете, что со мной что-то не то. И не ошибётесь. Но когда вы узнаете мою историю до конца, вряд ли вы захотите меня осуждать.

Говорят, что профессии откладывают отпечаток на остальную жизнь. Я психиатр. Меня ждала хорошая карьера. Мне нравилось то, чем я занимался – помогал людям найти путь к себе, выбраться из мрака душевных болезней, облегчить симптомы, научить жить среди людей. Я всегда, ещё со школы, знал, что это мой путь.

После института меня взяли на работу в клинику в большом городе. Не буду говорить, как он называется, я давно и слишком поспешно из него уехал, чтобы быть подальше ото всей той истории.

Мой первый день начался с недоразумения. Заведующий отделением, Павел Иванович, под началом которого мне предстояло работать, сделал мне замечание:

- Что же это вы, молодой человек, по отделению ходите, а ко мне только соизволили дойти?

Я уверил заведующего, что в отделение, запертое на ключ, ещё не входил. И вообще, понимаю, что такое субординация.

Павел Иванович посмотрел на меня как-то странно. Затем кивнул и позвал за собой.

В отделение было время завтрака и больных собрали в столовой. Кто-то, низко склонившись над тарелкой, быстро-быстро работал ложкой, роняя часть еды изо рта. Кого-то чуть не насильно кормили. В основном, заторможенные лекарствами люди неспешно расправлялись с кашей. Обстановка привычная.

Заведующий провёл меня к палате в женской части отделения. Дверь открыта, на полу между двумя кроватями сидела старушка. Седая голова с кое-как остриженными волосами склонена. Ноги поджаты по-японски. Перед женщиной разбросаны изрисованные листы бумаги. В правой руке, в кулаке, зажат восковый мелок. Она что-то рисовала резкими, отрывистыми мазками.

- Томочка, - позвал Павел Иванович.

Женщина не обратила на нас внимания, не подняла головы, не прекратила покрывать листок ломанными линиями. Заведующий присел рядом с ней и выудил из вороха картинок один рисунок. Протянул его мне.

Меня словно обдало кипятком с макушки до пяток. Внезапное, острое чувство, похожее на страх, волнение и возбуждение одновременно. Сердце прыгнуло к горлу.

Тёмно-синие линии то шли толстой маслянистой полосой, то сходили на нет, истончаясь. Кривились, ломались, пунктиром пробегали по листу.

Мужчина. С модной стрижкой. Нос с небольшой горбинкой. Родинка над левой бровью. Очки в тонкой оправе. Галстук в клетку. Один край воротника рубашки некрасиво топорщится над воротником врачебного халата.

Я машинально поправил свой воротник. Томочка изобразила меня. Как? Когда? Ведь ещё сегодня утром я точно не знал, какой галстук выбрать. Стригся вчера вечером, чтобы в первый рабочий день выглядеть хорошо.

- Пришёл, - сказала Томочка, отбрасывая законченную картинку в сторону.

Она смотрела на меня снизу вверх. Молодое лицо, обрамлённое седыми волосами. Цепкий взгляд и в то же время лёгкий. Будто одного мгновения ей хватило, чтобы увидеть меня целиком, рассмотреть и сделать выводы. Передёрнув плечами под больничным казённым халатом, Томочка, казалось, потеряла ко мне всякий интерес. Потянулась за чистым листом.

Таким было наше первое знакомство. Павел Иванович списал рисунок сумасшедшей художницы на совпадение. Крайне удивительное, забавное, но не более. У меня же тот рисунок не входил из головы.

Как только представилась возможность, я заглянул в историю болезни Тамары Глинниковой. Оказалось, что ей всего двадцать шесть лет, из которых полтора года она в этой клинике. Острый психоз, который не удаётся купировать. Неоднократные попытки суицида, в том числе и здесь. Родственников Томочка не узнаёт, идти с ними на контакт отказывается. Однажды её выписали, так как пациентка уверенно вошла в ремиссию. В ту же ночь её привезли снова.

Томочка, едва начало смеркаться, включила свет в своей квартире. Все лампочки до единой. Включила телевизор на полную громкость, радио. Сама до хрипа кричала песни и читала стихи. На стук соседей не реагировала. Когда вызвали полицию, выбежала в подъезд с фонариком, продолжая кричать. Требовала немедленно зажечь прожектора.

Пока ехала «спецсокорая», женщина совсем обезумела. Пыталась выхватить у полицейских оружие. Отвести её в машину не получалось.

- Он там! Он там! – хрипела она, извиваясь в руках санитаров.

Только после укола, когда лекарства сделали своё дело, Томочку уложили на носилки и увезли. Соседи облегчённо вздохнули.

- Она по ночам, когда луны нет, буйная становится. Вы ей укольчик сразу ставьте, - посоветовала мне медсестра. – И свет в палате мы ей не выключаем, себе дороже.

А ещё Томочка не могла без рисования. У неё определённо был талант и свой стиль. Только рисунки мне её не нравились – всё одно и то же. Новостройка, детская площадка, лес, начинающийся через дорогу, подъёмный кран. И всё это ночью. Только фонари дают свет. И на каждой картинке странное существо. Вроде тень среди теней. То силуэтом между деревьев, то трёхпалая рука вытягивается за забытой в песочнице игрушкой. На одной картинке существо, припав к плитам, ползёт по стене дома на уровне четвёртого этажа. Томочка рисовала это и тут же отбрасывала, чтобы начать сначала.